Страница 5 из 17
Только теперь Доротее открылось, почему Елизавета Балобанова, вопреки обыкновению всех бабушек, не занималась рукодельем. Маленькие книжки с тонкими страницами и картонными вклейками-картинками и были ее рукоделием, ее самодельными куклами для множества девочек. Там были и Изольда с длинными золотыми косами, и Гиневера с соколом на руке, и разбойница Марион в зеленом плаще, и печальная Констанс - дочь Кровавого Барона, и девушка-воин Гиацинта, которая полюбила своего оруженосца (а когда злые люди погубили юношу, она пришла к нему на могилу и превратилась в цветок гиацинта), и горбатая певунья с ангельским лицом - словом, все прекрасные и несчастные девочки, каких только можно себе представить.
Не хватало среди них только Мелюзины.
Доротея пила кофе с корицей и читала ученые труды ревельских, харьковских, петербургских профессоров изящной словесности. В 1392 году хронист Жеан из Арраса по повелению герцога Беррийского, сына короля Иоанна, пишет на латинском языке роман о Мелюзине во вкусе старинных рыцарских романов. Жеан утверждает, что Мелюзина - некая благородная и чудесная дама, от которой произошел род Лузиньянов.
В конце XIV века появился стихотворный французский роман на ту же тему. В 1474 году была напечатана немецкая версия романа, которая затем была переведена на польский язык, а в 1677 году "преводник Иван Руданский" переложил роман с польского на словенский, и с Мелюзиной познакомились московиты.
Все эти премудрые рассуждения казались Доротее чем-то вроде тяжелых рулонов бархатной материи, из которых бабушка собиралась настричь лоскутов, чтобы потом сшить свою новую куклу - по имени Мелюзина.
Доротея выписала на листок имена "Мелюзина", "Лузиньян". Затем взялась за польскую книгу о Мелюзине и сразу вычитала целую кучу любопытных подробностей, которые бабушка не захотела даже пустить на отделку.
Книга начиналась так:
ИСТОРИЯ БЛАГОПРИЯТНА
О ДОСТОСЛАВНОЙ МЕЛЮЗИНЕ
Сердца людские безрассудны,
Предостеречь безумцев трудно,
И тот, кем восхищался свет,
Глядишь, погиб во цвете лет.
Советы пропадают втуне!
Кого капризная Фортуна
Превыше прочих вознесла,
Тот, возгордясь, не видит зла,
Что у подножья копошится,
И зависти нимало не страшится.
А между тем враги не спят,
Им душу гложет смрадный ад,
Их зависть ест, как ржа металл.
О, если бы счастливец пал!
И вот, собравшись вместе все,
Они висят на колесе,
Цепляются за обод...
Ах, был бы только повод,
Чтобы счастливец и гордец
Обрел плачевнейший конец!
Труд ежедневный, ежечасный,
Хоть злой, но вовсе не напрасный:
Вот колесо уж подается,
Вперед, назад... Вот раздается
Ужасный скрежет, скрип и хруст!
Их испугался б и Прокруст!
Бежал, свое оставив ложе!
Увы! Ведь мы бежать не можем,
Мы предоставлены судьбе,
Врагам с друзьями и себе.
Здесь всяк нам гибелью грозит,
Всяк извести нас норовит,
И, безрассуднейший бедняк,
Ты сам себе есть лютый враг,
И лишь на Бога упованье.
Начнем теперь повествованье.
Был в Пуату преславный граф.
Высокий рост, любезный нрав,
Отважен, набожен, пригож
Ну словом, всем он был хорош!
Душою щедрый, граф Эймер
Вассалам подавал пример
В своей сверкающей броне
В турнире или на войне
Везде владыка Пуату
На самом лучшем был счету.
Прекрасней рыцаря не знали!
Дни проводил он без печали
Среди охотничьих затей.
Но не дал Бог ему детей.
Однако ж граф живет не тужит,
Ему племянник верно служит,
Сын разлюбезнейшей сестры
Той, что скончалась до поры.
Племянник уродился в дядю
Заметит это всякий, глядя,
Как, дружные между собой,
Бок о бок мчат они на бой.
Вассала нет у графа лучше,
Они повсюду неразлучны.
Короче молвить: Раймондин
Был графу Пуату как сын.
Вот как-то раз они в субботу
Отправились со свитой на охоту.
Трубят рога, несутся кони
Через поля, по горным склонам
В густой непроходимый лес
Туда, где только что исчез
Олень-красавец с белой шерстью.
Догнать его - вот дело чести!
Эймер собаку взял в седло,
Пес рвется в дело, лает зло...
Вот средь кустов метнулась тень
Бежит, спасается олень!
Все гуще лес, все глубже мгла...
Собаку граф спустил с седла,
Сам спешился, взялся за нож...
Недаром на него похож
Его племянник, Раймондин.
Он, свиту обогнав, один
В лесную чащу углубился
И в полумраке затаился.
Уж наготове крепкий лук...
Зверь не уйдет из этих рук!
Вот впереди он видит шевеленье,
И в то же самое мгновенье
Слетает с тетивы стрела.
Но что за жертву обрела
Пчела с каленым этим жалом,
Что смерть несет верней кинжала?
О нет, не дикий зверь лесной
Пал под зеленою листвой!
Смертельно ранен граф Эймер!
Уж свет в глазах его померк,
Уже над ним склонилась смерть...
Спеша добычей овладеть,
Из чащи вышел Раймондин.
Убитый граф лежит пред ним!
От ужаса, от состраданья
У Раймондина пресеклось дыханье.
Тот, кто на свете всех дороже
Был юноше, - убит... О Боже!
Как это вышло? Вот беда!
Бывало ль горше? Никогда!
Кровь, смерть! Ужасная картина!
Тут страх окутал Раймондина:
А что как скажут, будто дядю
Он застрелил наследства ради?
Не рассудив, оружье вынут
И жизнь любезную отнимут?
В каком-то диком исступленье
Он принял быстрое решенье:
Бежать, бежать скорей отсюда,
Подальше от беды, покуда
Его здесь не застала свита.
Простился с дядею убитым
Наш Раймондин - и в путь-дорогу,
Себя препоручивши Богу.
Вот ночь сгущается над лесом.
Нет больше сил... Он под навесом
Еловых веток прикорнул
И тотчас замертво уснул.
И так далее, а дальше ему повстречалась прекрасная Мелюзина, и она спросила: "Хочешь, я буду твоей женой?", а Раймондин ответил: "Конечно, хочу!", и они стали мужем и женой...
"ДОРОГАЯ ДОРОТЕЯ!.."
1.
Дорогая Доротея!
Как Вы полагаете, откуда возникает любовь к Далекому? И что это такое - Далекое? "Берег дальний", который чудился Пушкину в "песнях Грузии печальной"? Впрочем, Пушкин-то как раз, кажется, маялся тоской по родине, и заунывное пение грузинки напомнило ему русскую азиатчину... Эх, не знаток я творчества Пушкина. Да не о нем и речь.