Убить перевертыша

И кто-то объяснял, тоже в крик:

— Он без огней, я не видел! В борт форштевнем, мать его!..

Судно кренилось все больше, и Кондратьев уже полулежал на переборке, не зная что делать.

Кто-то толкнул его в бок. Это был электрик, уступивший ему свою койку.

— С левого борта шлюпка! — кричал он ему громко, как глухому. — Беги туда.

— Зачем?

— Контейнеры на палубе. Если сдвинутся — хана!

— Вещи в каюте, — сказал Кондратьев, вспомнив о черном чемодане.

— Какие вещи?! — еще громче заорал электрик. — Перевернемся, не успеешь!

Чемодана было жаль. Не потому, что в нем такие уж ценности. Но газеты тоже могли пригодиться…

И вдруг неожиданная мысль: а что если столкновение организовано из-за этого чемодана? Чтобы архив не попал в Россию? Если так, то даже хорошо, что чемодан утонет. Будут думать, что архива больше нет, концы — в воду. И перестанут преследовать. И тогда можно будет спокойно искать настоящий архив.

Испытывая неловкость, похожую на угрызение совести, будто это он виноват в случившемся, Кондратьев по сильно накренившейся палубе перебежал к другому борту и в тусклом свете палубного фонаря увидел шлюпку, полную людей.

— Прыгай! — крикнули ему.

До шлюпки было больше метра, и она ходила на волнах то вверх, то вниз.

— Прыгай, мать твою! — заорали на него в несколько глоток.

И он прыгнул…

29

Все получилось. Без проблем пересекли реку Одер, спокойно доехали до большого польского города Познан. Здесь, не вылезая из машины, переночевали на платной стоянке. А утром пристроились к колонне таких же бедолаг-перегонщиков.

— Можно бы и ночью ехать, вдвоем-то чего, — дорогой принялся объяснять Коля. — Да я один раз накололся, больше не рискую.

И он начал рассказывать, как однажды, так же вот перегоняя иномарку, попался дорожным пиратам. Его выкинули из машины и чуть было не привязали к дереву, чтобы не поднял хай раньше времени. А был февраль, в Польше он мокрый и вьюжный…

— Поляки грабят?!

— Наши. Коим дозволили богатеть любым способом. Польские дороги они враз освоили.

Из Минска Сергей, после долгого ожидания на переговорном пункте, дозвонился до Мурзина. Слышимость была отвратительная, не голос, а комариный писк.

— Кто это говорит?

— Это я…

— Кто? Не слышно.

— Врубайся скорей! — кричал в трубку Сергей. — Телефонное время дорого, а я и так издержался.

— Ты откуда? — спросил Мурзин, явно не узнавая собеседника, проверяя его.

— Из Минска.

— Как ты туда попал?

Вопрос удивил. Может, это и не Мурзин вовсе? Кто же тогда на его телефоне?

— Я перезвоню, — крикнул Сергей и повесил трубку. Решил, что сделает это в Смоленске.

Но из Смоленска дозвониться до Лугового оказалось еще трудней, чем из Минска. Коля торопился, нервничал, Сергей обещал телефонистке оплатить по самому срочному тарифу, и ничего не помогало. Где-то что-то не включалось, и баста.

А радио гнало песни. Сначала орало шлягеры, от которых опарой вздымалась беспричинная злоба. Потом выдало: "Любовь, друзья, вопрос такой, который всех касается". И опять перед ним встала Эмка, ее глаза, полные слез, последний поцелуй.

Когда песня прервалась резкими позывными «Маяка», Сергей раздраженно выключил радио. Но тут же снова включил: хотелось послушать последние известия. Тресков и хрипов хватало, но слова все же можно было разобрать. Разбитная дикторша плела что-то об указах президента, долженствующих утешить граждан, обалдевших от предыдущих указов. А затем в точности таким же тоном:

— Только что нам сообщили. В Балтийском море потерпел аварию морской паром «Неринга»… Судно затонуло в 20 милях от берега. Имеются жертвы…

Сергей бросил руку к приемнику, чтобы усилить звук, но сбил настройку. Когда опять поймал «Маяк», дикторша говорила уже о погоде.

— Ты что дергаешься? — очнулся Коля. — Веди ровнее.

Сергей заставил себя сосредоточиться на дороге и не думать о «Неринге», о Кондратьеве, который должен быть там, о проклятом архиве. Но это ему не удалось.

— Веди ровнее, — повторил Коля. — Что с тобой?

— Ничего.

Он не узнал своего голоса. Прокашлялся и повторил:

— Ничего. А что?

Коля помолчал минуту.

— Не, так не пойдет. Давай-ка я поведу.

Пересев за руль, он не успокоился, а все крутил головой, взглядывал на Сергея. Но ни о чем не спрашивал, из чего тот снова делал вывод, что Коля знает о нем куда больше, чем говорит.

И все-таки Сергей уснул. Ему-то казалось: не сомкнул глаз за своими думами. Но когда Коля толкнул его в бок, он вдруг увидел, что совсем светло.

— Приехали. Гляди.

Далеко впереди под блеклой синевой неба, будто мираж, будто белые облака над горизонтом, кучились нагромождения высотных домов московской окраины.

30

Электричка на Фрязино отошла от Ярославского вокзала точно по расписанию, минута в минуту. "Как в Германии", — подумал Сергей, устраиваясь у окна на теневой стороне вагона. И вздохнул облегченно:

— Все!

Но облегчения не ощутил. Если разобраться, поездка-то получилась пустой. Главное — добыть документы — не сделано. "Судно затонуло, есть жертвы", — сказало радио. Если Кондратьев был там и если ему удалось выплыть, то едва ли с чемоданом… И Клауса погубил, приперся к нему с этим проклятым блокнотом… И в личном плане — пустышка: с Эмкой, как мечталось, не пообщался… И подарков домой не привез. Жена и дочка в один голос заявят: забыл о них. Хотя тут можно еще выкрутиться, купить что-нибудь в коммерческом ларьке и сказать: из Германии.

А вот перед Костиком не оправдаться, это уж точно. Задолжал — вовек не расплатиться.

От мрачных мыслей разболелась голова, и Сергей всю дорогу заставлял себя дремать, чтобы хоть немного успокоиться.

На перроне во Фрязине, когда вышел из вагона, он вдохнул поглубже свежий, не в пример московскому, воздух и, в полном соответствии с правилами самовнушения, произнес вслух:

— Ну, теперь все!

И тут же почувствовал, что кто-то на него смотрит. Огляделся и похолодел: на площади в окружении запыленных машин стояла чисто вымытая «Вольво» и из ее раскрытого окна кто-то махал ему рукой. Подойдя, Сергей увидел круглую физиономию Костика.

— Привет, — сказал он, стараясь придать голосу беззаботность.

— Привет. Это вы или не вы? С усами…

Только теперь вспомнил Сергей о своих усах и ужаснулся: вот бы домой заявился в таком-то виде!

Не отворачиваясь, он содрал усы, сунул в карман.

— Это так, для красоты.

— А-а, — сказал Костик, почему-то не удивившись этому маскараду. Давно приехали?

— Только что. — Он махнул рукой на электричку, все еще стоявшую у перрона с раскрытыми дверями.

— Да, да, вчера вас еще не было, я спрашивал.

— Кого-то встрачаете?

— Вон ту цацу. — Костик показал на девчушку лет шести, в розовом платьице, идущую об руку с пожилой тетей. — В Калининград ездили.

— В какой Калининград?

— Да в наш, в наш, четыре остановки на электричке. В бассейн ездят.

— На электричке? Почему же не на машине?

— Еще баловать…

— А вы, значит, встречаете?..

Он не знал что еще говорить, все тянул с главным. Но Костик сам и выручил.

— А я испугался, как узнал о гибели «Неринги». Вы же там… Мне сообщили, что представитель прибыл, а потом…

— Там был другой представитель.

— Я же не знал. Очень рад, что у вас все в порядке.

— В порядке? А груз?..

— Груз застрахован. Еще неизвестно, что лучше. Да вы садитесь в машину, поместимся.

— Дойду. Мне еще в магазин зайти.

— А, ну да… Завтра жду вас.

По пути домой Сергей купил коробку конфет, тщательно осмотрел ее со всех сторон. А то ведь наши конфетчики приспособились свою продукцию маскировать иностранными надписями. Что дочке купить, так и не придумал. Разозлился и купил вторую точно такую же коробку. Дома, конечно, удивятся, поехидничают насчет его небогатой фантазии. Но Ленка и обрадуется, утащит конфеты к себе в комнату, будет втихаря поедать их.