Убить перевертыша

Владимир Алексеевич РЫБИН

УБИТЬ ПЕРЕВЕРТЫША

1

Семен увидел этот сверток сразу, как вошел в купе, и уже не мог оторвать от него глаз. Точнее сказать, он вовсе не смотрел на него, но, и не смотря, видел бледно-розовую широкую полоску бумаги, которой была оклеена пачка, так похожая на те, банковские, при виде которых с ним всегда что-то такое делалось, и он забывал обо всем. Пока эта пачка не перекочевывала в его карман.

А сейчас она оттопыривала полу серого пиджака долговязого носатого немца с острым кадыком, который, казалось, вот-вот прорвет сухую кожу на горле. Собеседник этого немца, полненький господинчик тоже пенсионного возраста, широко развалившийся у окна по другую сторону небольшого столика, недовольно посмотрел на Семена, усевшегося в свободное кресло у стеклянной двери купе, но ничего не сказал, и Семен, ожидавший, что его попрут отсюда, уселся поудобнее, вынул из кейса яркий журнал "Der Spiegel" и сделал вид, что занят чтением. Но не до чтения ему сейчас было: все внимание занимала пачка в кармане с такими многообещающими полосками. Неужто баксы?.. А если и другое рыжевье, все равно какими же возами надо ворочать, чтобы так вот запросто таскать фики в карманах? Значит, богатый сундук, значит, когда хватится, не поднимет шухер, подумает, что потерял.

Только вот вопрос: как взять эту пачку? Немец сидит у окна, Семен — у двери, между ними — пустое кресло, руку не протянешь. Значит, надо ждать.

Чего чего, а ждать он умел. Среди московских мышей, то есть карманников, слыл не придурком. Бывало, часами ходил за приглянувшимся лопатником в чужом кармане, ловил момент. И не мылил, то есть не попадался. Правда, давно не тычил, не работал по карманам, занятый куда более доходными делами. Но навык, надеялся, не забыл. А главное — жгло нетерпение при виде таких вот лохов. И тут уж Семен ничего поделать с собой не мог.

Поезд не стучал колесами, будто не по рельсам ехал, а скользил по чистой тарелочке, и тихий разговор немцев ничто не заглушало. Время от времени они поглядывали на Семена — не слышит ли, а потом перешли на английский и заговорили погромче, уверенные, что сосед не поймет. А он рубил и по-английски. Натаскался в языке, когда гонял фарцовку возле «Метрополя» и прочих московских ночлежек для иностранцев. К своему удивлению, обнаружил тогда Семка в самом себе немалые способности к языку. Да еще подельник подначил — Левчиком звали: займись, говорит, языками по-серьезному, скоро, говорит, каждое чужое слово живыми баксами обернется. То ли такой умный был этот Левчик, то ли заранее что-то знал, только попал в точку. Настали времена, когда любой чурка, ботающий по-иностранному, в два счета становился фраером.

У Семена тогда хватило ума послушаться: записался на курсы английского языка. И вот что было удивительно: зубрил английский, а будто заодно и немецкий, который проходил в школе. Один язык помогал лучше понимать и другой. И когда настало предсказанное Левчиком время, Семен сам не заметил, как из чурки превратился в ловкого дельца. Иногда, конечно, баловался и карманами: куда денешься от старой страстишки? Только скоро убедился, что хватать охапками выгоднее, нежели промышлять карманной мелочевкой. Даже по заграницам начал челночить, искать то, что подешевле тут и подороже там, в России.

Сейчас он ехал за мясом. Немец по имени Отто Бауэр, что приезжал в Москву, чуть не задарма предложил. Непонятно почему. То ли эти чокнутые немцы все разом заделались вегетарианцами, то ли мяса у них — завались, и они не знают, куда его девать. Но это их, немецкое дело. А он, Семен, всегда считал смертным грехом не взять то, что плохо лежит.

Сквозь тонкий прищур он все поглядывал на оттопыренную полу серого пиджака. Немец нервничал, елозил на месте, и банковская полоска то и дело высовывалась из кармана. Семен было забеспокоился: не из-за него ли нервничает? Но, прислушавшись к мудреному разговору, понял, что дело не в нем. Немцы вроде бы все время поддакивали друг другу по-немецки: "Ja! Ja! Naturlich!", — а горячились сверх меры.

Разговор шел о политике. Ну, конечно, о чем еще говорить дорогой? Слышались знакомые имена — Сталина, Гитлера, Гесса и незнакомые — Ратцеля, Хаусхофера. И выходило из разговора, что ближайшее окружение Гитлера видело в России не врага, а союзника в борьбе с английскими имперскими устремлениями. Выходило, что Гитлер не боялся Англии, а боялся России, и войной хотел всего лишь принудить ее стать другом-союзником. Странно, конечно, получалось — друг с колуном навстречу, но именно такой вывод напрашивался из разговора.

Невеликим знатоком английского был Семен, чтобы врубиться в заумную дискуссию, но все же понял мудреные рассуждения: если Гитлер хотел разгромить Россию, чтобы сделать ее другом, то англичане после войны принялись в отношении России за то же самое, только без дружеских намерений. А после смерти Сталина они и вовсе охамели, разработали план под названием "Операция «Лиотэ» и принялись без войны разваливать СССР.

Черт бы побрал этих загранцев-засранцев. Все-то у них не по-человечески. В московской малине, когда права качают, и то проще и понятнее…

Впрочем, самому Семену на эту "Операцию «Лиотэ» грех было жаловаться. Он-то своего не упустил, дорвался до больших денег, когда началась толкотня у этой, вдруг оказавшейся бесхозной, копилки под названием СССР.

Задумавшись, Семен едва не упустил момент, когда соседи начали собираться. Поезд бесшумно подкатил к какой-то станции, название которой он не разобрал, и немцы дружно, как солдатики, подскочили. Он встал, пропуская их к двери, качнулся, потер ногу, будто отсидел ее, и аккуратно извлек из кармана желанную пачку. Сразу понял, что это не деньги, но не засовывать же пачку обратно…

В окно он видел, как его соседи прошествовали по перрону, не переставая спорить, размахивать руками. Поезд вскоре и тронулся, порадовав Семена педантичностью немецких железнодорожных расписаний: минута стоянки и — дальше.

На всякий случай он засунул пачку под сиденье: если хватятся, будут спрашивать, то знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Сел к окну, стал смотреть на поля и перелески, на чистые германские дороги и аккуратные краснокирпичные домики. Поезд бежал через равнинную Нижнюю Саксонию коровий рай, где была самая дешевая телятина. Здесь, с малом городке с лягушечьим названием Квакенбрюк, ждал Семена знакомый перекупщик Отто Бауэр, худющий, как дистрофик, но шустрый малый.

Все дело предполагалось провернуть по-немецки педантично — за один день. Затем Семен вызовет рефрижераторы. Еще через пару дней они будут в "лягушечьем городке", а затем поползут обратно, увозя в Россию целое замороженное стадо. Все Бауэр расписал по минутам, против чего Семен не возражал, поскольку усек: время — это деньги. И немалые.

Пришли контролеры, здоровенные мужики, все в черном, как эсэсовцы, с широкими красными ремнями наискось груди, ни слова не говоря, прощелкнули билет и ушли, загремели дверью соседнего купе. Семен подождал немного и достал с пола пачку, разорвал. Банковская полоска оказалась туфтой: в пачке были не деньги, а плотно уложенные бумажки — расписки, квитанции. Словно какой-то пенсионер собирал их для собеса. Семен засунул бумаги обратно в конверт и собрался выкинуть в окно. Но тут напала на него жалость к лоху-немцу — может, и впрямь собирал для своего немецкого собеса, — и он бросил конверт под кресло.

Бросил и почему-то вдруг забеспокоился. Интуиция редко подводила Семена, и он еще в бытность свою "solo dip", как говорят англичане, то есть индивидуальным специалистом по чужим карманам, привык верить предчувствиям. И потому встал и перешел в другой вагон, где пустых купе тоже хватало.

Но и тут не успокоился, сидел как на иголках, прислушивался к шагам в коридоре. И очень обрадовался, когда контролер крикнул ему через стеклянную дверь, что Квакенбрюк сейчас будет и если ему сходить, то надо собираться, чтобы успеть выскочить из вагона, ибо стоянка — полминуты.