Убить перевертыша

— Перед самым отъездом, — сказал Сергей и принялся раздеваться.

— Германский автобан — это песня без слов, симфония без музыки, это картина, хотя цвет у нее один — цвет бетона. Ни перекрестков, ни светофоров, ни баранов-пешеходов. Автобан — это вечное движение, кровеносный сосуд без тромбов. Ехать по нему — радовать сердце. И, стало быть, у автобана есть еще одно благодатное свойство — оздоровляющее. Российскому шоферу, кто хоть иногда попадает на автобан, не нужны поликлиники…

Коля Каляев расписывал прелести немецких дорог до самого Касселя, первого крупного города на их пути, и, наверное, делал бы это до самого Берлина, если бы нарисованную им идиллическую картину не испортил лишний мазок — полосатая машина шупо — шуцполиции, «шустриков», как называл их Коля. Некоторое время шупо спокойно ехали сзади, не отставая и не приближаясь, и Коля рассуждал о том, что вот, дескать, лафа в Германии — не останавливают, не дергают шоферов по пустякам. Если надо, шупо нажимает кнопку, и центральный компьютер сразу выдает ему все о машине и ее хозяине.

— Главное — страховка. Если страховка уплачена, кати без проблем.

Но тут полосатая машина подошла к «БМВ» поближе, замигала правым фонарем и для убедительности вякнула сиреной, — дескать, пожалте на боковую полосу.

— Нам?! — ахнул Коля и чуть было по российской привычке не даванул на газ. Но тут же сбросил скорость. — Никогда не останавливали. Чего им надо?

Сергей подумал о себе, и ему стало страшно: неужто ищут? Если так, то каким же провидцем был Кондратьев, готовя для него другой паспорт!

Шупо подошел неспешно, помахивая, как сперва показалось Сергею, ракеткой для пинг-понга. Потом рассмотрел: это у него такой жезл. По кругу ракетки надписи — «Halt», «Polizei». Блестящая темно-зеленая куртка с серыми погончиками, белая рубашка с черным галстуком, фуражка с белым верхом и многолучевой звездой на тулье. Серьезный представитель официальной власти, а не какой-то там подкидыш-агент.

Шупо и повел себя официально. Окинул их каменным взглядом и, ни слова не говоря, протянул руку. Коля поспешно подал ему документы, все, какие имелись. Полицейский переложил их в левую руку, а правую просунул глубже в открытое окошко в направлении Сергея, скомандовал отрывисто, как собаке:

— Пас!..

Обижаться было — себе дороже. Тем более что ничего обидного не произошло. Так полицейские всегда требуют паспорт.

Затем шупо неспешно пошел к своей машине, стоявшей позади в десятке метров, сел в нее. Через стекло было видно, как он и его напарник перелистывают документы, говорят о чем-то меж собой.

— Ты сиди, ты пассажир, — сказал Коля. — А мне положено осмотреть машину, раз уж стоим.

Едва он вылез, как те двое тоже вылезли, подошли. О чем они с Колей говорили, Сергей не слышал, но видел, как Коля открыл багажник. Покопавшись в нем, шупо полезли в салон с обеих сторон, принялись трогать и перекладывать коробки да свертки Колиного торгово-челночного бизнеса. И наконец отвалили. Отдали документы, козырнули, бросили традиционное "Чус!" — «Привет», дескать, и умчались с запредельной скоростью. А Коля, усевшись на свое место, все не заводил машину, вскрикивал, хлопая обеими руками по рулю:

— Никогда не останавливали. Может, ты чего натворил?

— Аки агнец! — засмеялся Сергей, подняв руки.

— Тогда садись-ка за руль, агнец, отдохну маленько.

— А если они опять?

— Бомбы в одно место дважды не падают.

Автобан для Сергея был в новинку. Столько ездил по нему, но всегда пассажиром. А за рулем, оказывается, совсем другое дело. Высокая скорость только в начале заставляет напрягаться, а потом ее вовсе перестаешь замечать, и приходит шоферский восторг, и хочется еще жать на педаль, особенно когда тебя обходят и обходят слева.

— Ты одного себя везешь, а у меня — бизнес, — добродушно намекнул Коля. — А бизнес — дело святое.

Остудил. Пришлось сбросить скорость до рекомендованных 130.

Долго молчали, что было на Колю совсем не похоже. Временами он взглядывал на своего пассажира с каким-то особым вниманием, и у Сергея возникло подозрение: а не в курсе ли Коля его секретной миссии? Может, весь этот спектакль разыгран не иначе как по сценарию Кондратьева? Значит, Коля — один из них? Или он такой же лох-курьер? Гадать было бессмысленно, спрашивать тем более.

27

Чемодан Кондратьев не прятал. Небольшой, невзрачный и мягкий, похожий на дорожную сумку, он лежал на верхней багажной полке, не привлекая внимания. Обычно-то немцы в дороге чемоданами себя не обременяют, сдают их в багажный вагон. Но он не мог сдать, поскольку не знал, где придется пересаживаться. При малейшем подозрении на слежку вышел бы на первой же станции, чтобы сесть в другой поезд, идущий, может быть, даже и в обратную сторону.

По документам он был сейчас благопристойным немцем-пенсионером, вознамерившимся на старости лет поглядеть на недавно обретенные фатерляндом восточные земли. Чтобы не привлекать к себе внимание, ехал не скоростным поездом, в вагоне третьего класса без купе, похожем на подмосковную электричку. Здесь было больше вероятности нарваться на болтливых соседей: поезд останавливался на всех станциях, и пассажиры менялись часто. Но были и свои преимущества: чаще остановки — больше возможностей сойти, когда понадобится. Назойливость соседей не пугала, поскольку была ночь и все спали. А спешить ему было некуда. В Росток надо прибыть не слишком рано, чтобы не торчать на пустом вокзале белой вороной. Да и нужный ему офис, где решались дела Костика, раньше девяти не открывался.

Пока что никто ему не досаждал и ничто не настораживало. Лишь на последних перед Ростоком километрах началась подозрительно частая проверка билетов. Только что приходили контролеры и — опять. Последние даже прицепились к нему.

— Почему вы свой чемодан не сдали в багаж?

— У меня не чемодан, а все равно, что дорожная сумка, — бестактно зевнув, ответил Кондратьев, присматриваясь к контролеру. Не новый, а все тот же, который приходил раньше и не придирался.

— Нет, это тяжелый чемодан.

— Какой же он тяжелый? Пустой почти. Только что поесть да личные дорожные принадлежности.

— Все равно снимите с полки, может упасть.

— Пожалуйста.

Он неторопливо встал, потянулся, по-стариковски потер поясницу, колени, дождался, когда контролер отойдет и отвернется. Пришлось напрячься и довольно тяжелый чемодан снимать с багажной полки так, будто он ничего не весит. При этом старая артритная боль, словно шилом, проткнула плечо.

Контролер ушел. Кондратьев положил чемодан рядом с собой на сиденье, откинулся, всем своим видом показывая, что хочет спать. А сам сквозь прищур глаз присматривался к пассажирам, которых во всем вагоне было не больше двух десятков. Если кто вскочит и побежит вслед за контролерами, значит, наблюдал со стороны и они кого-то ищут. Но никто не встал, не вышел, и Кондратьев успокоился.

Было начало восьмого, когда поезд вполз под высокий шатер вокзала. Стараясь не отставать от возбужденной толпы пассажиров, Кондратьев огляделся, как оглядывались многие, ища встречающих, вошел в вокзал, не останавливаясь, чтобы не привлекать к себе внимание, одним взглядом разобрался в надписях-указателях, уверенно свернул в проход, ведущий к автоматическим камерам хранения, и через минуту вышел оттуда с тем же матерчатым чемоданом в руке. Лишь опытный наблюдатель мог бы заметить, что мягкие бока чемодана теперь не обвисают, как прежде. Но не было такого наблюдателя, в чем Кондратьев еще раз убедился, вновь смешиваясь с толпой, растекавшейся при выходе из здания вокзала на несколько ручейков — к стоянке автомобилей на площади, к остановкам трамваев…

Он прошел вдоль здания вокзала и оказался в узком переулке. Затем свернул в другой переулок и наконец нашел то, что искал, — контейнеры для мусора, затиснутые в неглубокую нишу между домами. Еще раз оглядевшись, он смял чемодан, сунул его в контейнер и осторожно, чтобы не хлопнуть громко, опустил пластмассовую крышку.