Убить перевертыша

Что-то звякнуло за окном, вроде как ветер шевельнул жестянку подоконника, и все насторожились. Ленард привстал и снова сел, засмеялся.

— Опять Арнольд в окна заглядывает.

— Кто?

— Жертва сексуально озабоченного телевидения. Типичный демократический примитив. Все жизненное кредо — барахло да кайф. Где украсть, как выпить, с кем переспать.

— Сейчас мы его пугнем.

Миронов достал коробочку карманного магнитофона, осторожно приоткрыл створку окна, положил магнитофон на подоконник и нажал кнопку. Послышался глухой собачий рык и сразу такой лай, что всем стало не по себе.

Длинноволосый балбес, прятавшийся под окном, бросился бежать, зацепился за металлическую оградку газона, грохнулся на асфальтовую дорожку, вскочил и умчался с удивительной скоростью.

Они посмеялись, глядя ему вслед, закрыли окно и снова уселись за стол.

— Выпьем, что ли?

— По желанию.

Чокнулись, выпили, похрустели в задумчивости огурцами.

— Так вот, — снова начал Ленард, — завопили они потом, когда Сталин начал расправляться с так называемой "ленинской гвардией". Впрочем, ленинской-то ее назвали после, чтобы оправдать. А тогда она скорее была троцкистской…

— Вы меня извините, — сказал Кондратьев и встал. — Что-то мы все вокруг да около, как на восточном базаре. Вы ведь нас не для того к себе позвали, чтобы поболтать о политике?

Ленард сочувствующе посмотрел на него, как на бестолкового двоечника.

— У тебя шрам-то откуда?

Кондратьев почесал белесую полосу на щеке.

— Упал, зацепился.

— Если бы ты тогда не зацепился, лежать бы тебе среди неопознанных там, у Останкино. Как, возможно, и твоему дружку Алексею. Вы ведь вместе там были? Спрашивается, чего вы там не видели? Любопытство одолело? Это вас-то, всего навидавшихся?

— Мы не по службе, на пенсии же, — сказал Миронов.

— Чекисты на пенсию не уходят. Не-ет, вы были и остались государственниками. Боль за распавшуюся державу, вот что вас туда привело.

— Глупо, конечно…

— Глупо лезть под пули. А болеть за целостность державы — это совсем другое дело. Вот я и предлагаю вам потрудиться во имя русской государственности.

Он похрустел огурцами, заинтересованно поглядывая на собеседников.

— Ну, чего притихли?

— Слушаем.

— Ответьте-ка мне, что, по-вашему, хуже всего на свете?

Усмехнулись, переглядываясь.

— Ну?..

— Предательство ненавижу, — угрюмо сказал Кондратьев.

— Та-ак, значит, главное усек. Именно предательство. Нас предали. Нас лично и всю нашу страну.

— Ни для кого это не секрет. Но хотелось бы знать, кто персонально?

— Сакраментальный вопрос. Но если я назову имена, вы ведь потребуете доказательств?

— Бакатин?

— Может быть. Когда его назначали на госбезопасность, он заявил: "Я пришел сюда, чтобы разрушить комитет". И разрушил. Но не проще ли предположить, что он выполнял чью-то волю?

— Горбачев?

— У этого на лбу написано: иудино семя. Но одному столько дерьма не навалить, кто-то его поддерживал под локотки, подталкивал.

— Кто еще?

— Могу назвать некоторые имена, но это ничего не даст. Нужны доказательства, документы нужны.

— А они есть?

— Возможно. Недавно выяснилось, что спецслужбы ГДР собирали сведения о наших иудах. Вы же знаете немецкую дотошность. Разведка у них со времен Фридриха была первой в Европе. У нас сбор компромата на руководящих деятелей был запрещен, а они это делали…

Опять кто-то загоношился за окном. Миронов встал, выглянул на улицу. Сексуально озабоченного Арнольда не было. Стояли на дорожке двое, по виду точно такие же дебилы, задрав головы, что-то высматривали в окнах верхних этажей. Подумалось, что дебилов в нынешней Москве не меньше, чем прежде комсомольцев. Откуда только вылупились они в таком количестве?..

Миронов оглянулся, увидел, что Ленард смотрит на него с напряженным ожиданием, и догадался: именно ему предлагается заняться поисками этих документов, поскольку именно он знает Германию и язык.

— Ну и что? — спросил он, садясь за стол. — Ну, добудем эти документы, а дальше?

— Там имена, там факты.

— Кому это теперь нужно?

— Нам. Тебе, мне, ему вот, Федору Кондратьеву. — Ленард говорил нервно, почти раздраженно. — Эти имена в престижных списках, эти люди сейчас у власти. Разоблачение сволочей — разве не наша с вами обязанность? Если хоть одному подставим ногу, считай, десять грехов отпустится.

— А я вроде бы безгрешный…

— Так ведь продают Россию! — совсем уж неприлично заорал Ленард. Оптом и в розницу продают. Тебе все равно?!

Миронов потянулся к бутылке, разлил водку.

— Давайте выпьем. Когда-то мы играли в сыщики-разбойники, клялись: "Предатель не имеет права жить".

— Это ответ?

— Копаться в говне властей предержащих нет никакого желания. Но предателей надо изводить. Это во мне с детства.

— Тогда давай. Подбери одного-двух помощников, кому веришь. Есть такие?

— Найдутся.

— Тогда чокнулись. А потом я вам кое-что расскажу. Не все накинулись на рыночное хлёбово, что у нас, что в Германии, есть еще настоящие люди и там, и тут. Ну, подняли.

Они выпили и долго, молча закусывали.

4

На сорок втором километре Рижского шоссе их обогнал черный «Мерседес», обдав ветровое стекло веером брызг. Эта новая дорога — что тебе европейский автобан — широка и чиста, машины на ней редки, и выбоин с дождевой водой наищешься. А тут совпало. Миронов выругался и принял на обочину, чтобы протереть стекло, а заодно поставить «дворники», о которых, выезжая, всегда забывал. Вылез, осмотрел свой видавший виды «жигуленок» и еще раз выругался.

— Не порть настроение, — сказал сидевший сзади Мурзин.

— Нашел из-за чего злиться, — в свою очередь проворчал Маковецкий, третий собрат неразлучной троицы, которую сами они именовали коротко и многозначительно — МММ.

— Только сегодня машину вымыл.

— Чистота в наше грязное время — нонсенс.

— "Мерс" вон блестит.

— Там хозяева жизни. О чем тебе и напомнили.

Миронов ничего не ответил, сел за руль и «жигуль», хоть и был старой первой модели, в простошоферьи именуемой «копейкой», резво взял с места и уже через минуту пел заслонками, клапанами и еще чем-то на сверхстокилометровой скорости.

Неразлучной эта троица назвала себя "на заре туманной юности", когда все были одинаковыми лейтенантами (о чем, впрочем, мало кто знал, поскольку никто и никогда не видел их в военной форме), учились на одном отделении журфака МГУ, ходили в одно и то же кафе, что на углу Столешникова и Петровки, и брали по стакану одного и того же портвейна — "Три семерки". Учились они не для того, чтобы потом корпеть над бытовыми заметками в районных газетах. Их ждали более значимые дела. Известно же: работа корреспондентом — самое надежное прикрытие для разведчика. Журналист может лезть в любую дыру, задавать самые дурацкие вопросы. Но, чтобы не вызывать подозрений, нужно быть действительно хорошим репортером, классным интервьюером.

Эта другая жизнь раскидала трех друзей по разным городам, даже по разным континентам. Долгие годы они не виделись, ничего не знали друг о друге, и только в высоких кабинетах Лубянки порой вспоминались три фамилии на «М», которые тогда еще не складывались в хитромудрую аббревиатуру «МММ».

"Мерседес" они увидели через десяток километров, он стоял на обочине. Шофер, какой-то весь черный, в большущей черной фуражке на голове, сидел боком в открытой дверце и курил. Пассажир — долговязый парень в длинном черном плаще, какие почему-то облюбовали банковские работники и удачливые коммерсанты, стоял по другую сторону машины и, как ни в чем не бывало, справлял малую нужду.

— Вот сука! — выругался Миронов. — В лес ему отойти лень.

— Может, у него простатит, — сказал Мурзин.

— Это что — оправдывает?

— Когда как. Бывает, что и не донесешь. По себе знаю.