Негладкий лед

Только когда мы закончили, я заметила, что старший судья стучит по пюпитру и свистит, пытаясь привлечь наше внимание. Он, оказывается, с момента обрыва все свистел и стучал, а мы не замечали.

VIII

Победами в Гармиш-Партенкирхене и Колорадо-Спрингс в 1969 году-- и не просто победами, а именно над Белоусовой и Протопоповым -- Станислав Алексеевич выиграл давний спор и утвердил свое понимание парного катания, воплощенное в нас с Улановым. Это не получилось у старших его учеников -- у Тани Жук в паре с Гавриловым и потом с Гореликом. Мы оказались моложе и, должно быть, удачливее.

Принято считать, что с этого момента мода на "стиль Протопопова" сменилась модой на "стиль Родниной".

Но это сложное понятие -- стиль, нельзя определить его тем, что умеют спортсмены делать на льду. Стиль скорее обусловливается их внутренним содержанием, их человеческой сущностью. Конечно, он основан на базе конкретных физических и психологических возможностей человека, но возможности эти должны быть соотнесены с его душевным строем. Это, с одной стороны, а с другой -- доминирует, вероятно, все-таки стиль, который диктует время.

Стиль Протопопова выражал всю суть натуры Протопопова. Олег Алексеевич действительно создал себя и свою партнершу. К сожалению, Протопопов в своих воспоминаниях либо совсем не называл людей, которые ему помогали, либо говорил о них мельком. Но в принципе идеи свои он вынянчил сам. Мне мало приходилось с ним разговаривать, но я чувствую, какое богатство художественной и музыкальной культуры заключено в нем. К моменту, когда он создал свой стиль, он достиг вершины зрелости, и именно поэтому каждая его программа -- особенно показательная -- раскрыта такими многообразными художественными средствами и так полно отражает его внутренний мир. Его танцы остались на льду классикой -- такой же, как классика на балетной сцене, например, "Лебединое озеро" в постановке Петипа.

Но время изменилось, время потребовало других, более сложных технических средств.

Прежде уйма фигуристов подражала Протопопову Потом стали подражать нам, и парное катание перешло на какую-то арифметику -- сто раз поднял, сто раз бросил... Это мы начали, за нами пошли пары ГДР -- пошли еще дальше, потому что спорт не стоит на месте,-- а теперь уже наши некоторые тренеры берут стиль ГДР на вооружение, и так теряется самобытность.

В этом чувствуется и влияние публики, но поверхностное и одностороннее, и комментаторы не смогли воспитать ее вкус и углубить понимание нашего вида спорта.

Чтобы выразить себя, надо идти своим путем. Своим -- как личности и как гражданина страны с ее историей, традициями, строем. Когда я думаю о Белоусовой и Протопопове, я вижу их силу в духовности катания, идущей от глубокой духовности русского балета, и в этом смысле нам нужно, так сказать, возвращение к найденному прежде: новое -- это забытое старое. Нам нужен стиль, выражающий душевное богатство нашего народа, черты советского строя -- все то, что мы можем, что привело нас к победам.

История спорта не может остановиться или повернуть назад, и технический уровень, который уже достигнут, не перечеркнешь. Но техника должна быть не самоцелью, а только средством выражения человеческих чувств. Вообще же специально навинчивать элемент на элемент --это, по-моему, удел молодых спортсменов, причем и навинчивать надо не чужое, что подсмотрел, а свое, что придумал вместе с тренером. Зрелость же, с моей точки зрения, требует простоты. Простого и красивого языка -- доходчивого, без лишних "сложно-подчиненных предложений". Именно это, как мне кажется, было главным свойством программ Белоусовой и Протопопова, к этому в танцах подошли Пахомова и Горшков.

Простота гениальна, когда просто не исполняемое, а исполнение. Элементы сами по себе достаточно сложны, но так умело отработаны и продуманно скомпонованы, а владение ими так совершенно, что этим выражается гораздо большее, нежели самой сверхзакрученной программой. Ведь цель в том, чтобы как можно яснее и сильнее выразить чувства и мысли, потому что только их сила и благородная простота сделают зрителя единомышленником фигуриста.

Мы много побеждали в парном катании, но я не считаю, что дело у нас поставлено прочно и хорошо. Раньше у нас было больше хорошего, мы этим бросались -- и пробросались. Мы не только потеряли много пар, которые могли бы добиться большего. Мы потеряли много будущих тренеров: они не развили то, что было найдено ими, не передали это другим. Почему не работают тренерами такие прекрасные спортсмены, как Шарапова, Евдокимов, Суслина, Тихомиров, Герасимова, Киселев?

У нас нет ни одной серьезно поставленной школы фигурного катания с вдумчивым и неторопливым процессом отбора. Разве что в ЦСКА в последние 5--6 лет.

Прочно и целенаправленно идет работа в школах ГДР -- там, по-моему, гораздо правильнее поставлено дело отбора и подготовки, и преемственность, заинтересованность всех тренеров, от низовых до ведущих. Там более серьезная методика, более рациональная база. Мы же за двадцать лет блестящих побед, например, в парном катании, единой системы не разработали -- мне кажется, это надо называть растратой.

Поэтому и получается, что все усилия наших тренеров сводятся к поискам особо одаренных. Трудно работать с простыми и незаметными, трудно терпеть и ждать, сразу нужна "звезда".

IX

Чемпионатом мира обычно кончается самое трудное в сезоне. Дальше идет турне, и о нем надо бы сейчас рассказать. Но я сознательно не упоминала еще об Олимпийских играх. О них особый разговор, и соревнование это совсем особое, и почувствовать со всей силой, что такое олимпийская медаль, может только тот, у кого она есть. Стань хоть двадцать раз чемпионом Европы и мира, но если ты не прошел, через Олимпиаду, то ничего не испытал.

Оба раза -- и перед Олимпиадой 1972 года и 1976-го -- у меня было одинаковое чувство: это конец моей спортивной карьеры.

То, что с Лешей Улановым мы больше кататься не будем, я поняла еще в мае 1971 года, накануне олимпийского сезона. Наши с ним отношения и его отношения с тренером, давшие трещину в шестьдесят девятом, все ухудшались. Леша потерял веру в Жука, выполнял его задания с прохладцей. Тренировки сделались неинтересными, прежняя увлеченность улетучилась. Леша не хотел учить ничего нового и не хотел предлагать -- наверное, замыслы у него были, поскольку он человек творческий, но он их держал при себе.

Произвольная оставалась старой, элементы были старые. Я чувствовала себя так, будто меня закатали в консервную банку.

Словом, было совершенно ясно, что после Олимпиады нам вместе делать нечего: мы сказали все, что могли сказать. А мы обязаны были приложить все силы к тому, чтобы победить на Олимпиаде.

И когда официально утверждались тренировочные планы на 1972 олимпийский год, я все так прямо и выложила: что это мой последний сезон, что если мы соберемся с силами, то выиграем, а дальше -- все.

Может быть, то мое заявление окончательно подтолкнуло Лешу к поискам нового, своего пути. Не знаю, оно ли одно. Не думаю, что только одно оно. Он был волен в своем выборе, в своем решении. Правда, осуществить его можно было проще и спокойнее -- без шумихи, без нервотрепки, по-человечески.

Он себе и мне тогда осложнил Олимпиаду, и соревнования получились для нас самыми беспокойными за все годы.

Я вообще могу сказать, что оба моих олимпийских сезона сложились не слишком удачно, несмотря на то, что я все выигрывала, была в хорошей форме.

Но к первой Олимпиаде я была не готова прежде всего морально. Это надо понять -- что значит быть, просто лишь быть на Олимпиаде.

Там столько всего хочется увидеть и столько всего видишь, что перегораешь, наступает эмоциональная разрядка. Можно быть, как мы говорим, "в руках, в ногах", но внутренне тебя не хватает на выступление.

Там ты ощущаешь себя не в привычном за многие годы узком кругу фигурного катания, а в большом, пестром, сложном мире всего зимнего спорта. И это чувствуешь не только на соревнованиях по другим видам, где болеешь за своих, за всю делегацию. Это чувствуешь даже просто в столовой, когда вокруг тебя сотни людей, которых ты до этого и по телевизору не видела. Ты видишь лыжников с темными, обветренными лицами, обтянутыми скулами, с характерной сутуловатостью и тяжелыми, рабочими руками. Видишь конькобежцев после забегов, когда они, кажется, еще с трудом передвигают ноги и привычно щурят глаза. И понимаешь, что мы-то по сравнению с ними -- белоручки.