Страница 25 из 27
– Пойдёмте со мной. Актик о задержании составим. Вроде понятого будете.
Закинул за плечо вещмешок с уликами и тоже пошёл в вагон.
– Все свободны, товарищи бойцы, – крикнул лейтенант.
– А я? – спросил Петраков.
– А что Вы? – недопонял лейтенант. – Вы тоже можете идти.
– Так куда же я пойду без бумаг? – удивился Петраков офицерской непонятливости. – Старшина же мне мои документы забыл отдать.
– Придётся подождать, – сказал лейтенант, а потом улыбнулся по-детски открыто. – А что? И в самом деле красиво цветёт эта Ваша чайная роза?
– Глаз не отвести, – заверил Петраков, завязывая вещмешок.
– Вы, боец, в ту теплушку пройдите, – показал лейтенант. – Там стол есть, топчан. Можно поесть и отдохнуть.
И Петраков двинулся в указанном направлении.
Часа через три, четыре нарезал Петраков хлеб на газете, расстеленной на столе, смотрел как старшина разливает водку из фляжки и недоумевал:
– И как же тебя, Никита Фомич, на эту припухаловку занесло? По блату, или как?
– Какой блат, Коля? – Старшина уже налил и немецким штыком вспарывал брюхо банке с американской тушёнкой. – Откуда у меня блат? Я же в СМЕРШе барабанил. Волкодавом был. Ты понял? А потом в Литве с ребятами на мину напоролись. Выпивши были. Вот, и потеряли бдительность, так сказать. Одного – в клочья и наповал, другому ногу оторвало. А меня осколками посекло малость да контузия… Вот, в звании понизили и списали сюда. Ну, за Победу.
– За Победу, – встал Петраков.
Посмотрели друг другу в глаза. Чокнулись и выпили одним махом.
– А ты мне вот что скажи, Коля, – прищурился старшина. – Как это ты в сорок втором в действующую армию попал? Тут же у вас немцы стояли.
– Скажу я тебе, Никита Фомич, как на духу. – Петраков смёл со стола крошки в ладонь и отправил их в рот. – Тут как вышло? Ты, только не перебивай. Тут вышло так, что немца поначалу люди встречали, как освободителя. Колхозы думали отменят. Ну, кое-кто в полицаи подался. Да что там далеко ходить. Два моих брата в полицаи пошли. Ну, они уже отделившись были, а я с батькой жил. Батька мне так и сказал: – Колька! В полицию пойдёшь – прокляну. Батька-то у меня строгий. Ну и вот…
К нам в деревню немец только по весне добрался. Ну, собрали всех. Давай жидов да комиссаров искать. А на мне гимнастёрка была надета. Мамка, правда, луковой шелухой покрасила, а ума-то не хватило пуговки срезать. Вот один увидел – хвать. Кричит, что комиссар. Мамка, помню, в ногах валялась, кричала, что её вина. Где там. Собрали нас человек пять из деревни и погнали. Пригнали к оврагу. Поставили. Да и пальнули. Очнулся я ночью. Смотрю – мать, перемать! Звёзды надо мной какие!
– Немцы стреляли? – деловито спросил старшина.
– Какие немцы, Фомич? Немцы о нас не пачкались. Наши и стреляли.
Пульнули и пошли самогон жрать. Мол, с утречка зароют.
Нет, Фомич! Ты слушай! Прибёг я домой. То-то маме радости было. И не поверишь, только царапина на виске. Скользнула, видно, пуля и приглумила малость. И всё.
А через неделю выдали меня соседи. Ну, собрали нас таких в Слободе и погнали к Суражу. А в конвое знакомый был. Мы как в лесок зашли, так он мне подмигнул. Я – в кусты. Прибёг до хаты батька мне и велел в Красну армию идти. Я и побег лесами. Через недельку какую пришёл. Ну, там, конечно, особисты, то да сё… Полгода мурыжили. А потом в артиллерию записали.
– Значит, говоришь, если бы не пуговицы, на фронт бы не пошёл?
– Конечно не пошёл бы. Что я там не видел?
– Ну, давай, Коля, за удачу. – Поднял старшина кружку.
Снова звякнула кружечная жесть.
И только дружно хакнули, выдохнув палящий водочный дух, как снаружи вагончика послышались голоса:
– Нет, Вы только представьте себе, Сергей Петрович! Простой солдат да ещё из похоронной команды везёт домой не одежду, не посуду, не материальные, так сказать, ценности, а цветок. Цветок! Вы только вдумайтесь. Вот он, образ советского солдата-победителя! Каково? Я обязательно, Сергей Петрович, писать об этом буду. Да. Тысячу раз прав был Достоевский, утверждая, что красота спасёт мир…
Пока салага-лейтенант распинался, старшина моментально прибрал на столе и налил в кружки кипятку из чайника.
– Наш с капитаном из ВОХРы идёт, – прошептал он Петракову.
– А ну, покажите мне Вашего Мичурина, – пробасил капитан, открывая дверь и подходя к столу. – Ты что ли Достоевский?
Петраков молчал, стоя навытяжку.
– А это значит и есть тот самый Аленький цветочек? – спросил капитан, кивнув на, стоящую у окна, Петраковскую чайную розу. – Ну, смотри, лейтенант. Я тебе фокус-покус покажу. Как в цирке.
Капитан сгрёб цветок и вытряс ком земли из котелка на стол. Потом, недоуменно потыкав пальцем в землю, замысловато выругался и вышел, хлопнув дверью.
– Ну, ну, – подвёл старшина итог. – Похоже, Коля, ты действительно контуженный на всю голову. Я ведь, грешным делом, тоже думал, что ты в цветке везёшь. А ты… Да…
Пока старшина распинался, дверь снова хлопнула. Это вернулся капитан.
– Ты куда едешь, Тимирязев? – строго спросил он у Петракова.
– Да тут рядом, – засуетился Петраков. – От Суража километров десять по большаку, а там поворот на Слободу и останется километров пятнадцать.
– Вобщем так! – распорядился капитан. – Завтра у меня машина за кирпичом пойдёт. Как раз тебе по дороге. Часы есть? Старшина! Прикажи дневальному, чтобы поднял этого мичуринца в пять утра и показал где КПП.
Капитан помолчал немного для важности, потом вынул из кармана галифе фляжку и положил на стол:
– А это тебе, чтоб не обижался. Выпейте тут за Победу.
И снова хлопнул дверью, уходя.
Лейтенант тут же озаботился:
– Я тебя, Никита Фомич, по-человечески прошу – не злоупотребляй. Ночью поезд встречать.
– Хороший парень, – оценил Петраков лейтенанта, когда тот вышел.
– Образованный, жуть! – похвастался старшина. – В самой Москве учился.
Выпросился добровольцем, а, пока курсы, то да сё, война и закончилась. Хороший. Только доверчив. А людям, Коля, верить нельзя.
– Это точно, – поддержал Петраков. – Вот ты, Фомич, мне не веришь и правильно делаешь.
– А пойдём-ка мы с тобой, Коля, покурим, – предложил старшина.
Сели на ступеньках вагона. Затянулись махорочкой. Старшина спросил:
– Коля. А ты в Бога веришь?
– Как не верить, Фомич? Конечно.
– А ведь коммунист, наверное?
– Конечно. А как же? Как люди, писал, что если не вернусь из боя, прошу считать коммунистом. Как же ещё? И всё – же, Никита Фомич, я тебе скажу, что есть над нами что-то… А как же? Вот, под Великими Луками в глубоком тылу стояли. И я с другом моим сердечным отирался возле кухни. А там как раз суп гороховый. Я присел возле кухни под кусточком, а товарищ мой зовёт в старую бомбовую воронку. Кричит, что бомба в одну воронку второй раз не попадает. А я не иду, потому что смутно мне как-то. И тут как навернёт из дальнобойной. Смотрю – стоит мой Савка и кишки руками держит. Весь живот ему разворотило. А сквозь пальцы у него суп гороховый течет.
– А что, герой? В похоронке вашей хапнуть можно было?
– А чё? Конечно, можно. – Согласился Петраков. – Везде можно, если совести нет. Наши мужики, как на неметчину пришли, так пошалили как надо. Одних немок перепортили – не сосчитать.
– Ладно, Коля, – старшина погасил окурок. – Пойдём-ка мы да выпьем за тех, кто не пришёл.
А утречком трясся Петраков в кузове полуторки между мрачных пленных и посматривал по сторонам. Шевелились людишки, обустраивались. И на эту, вновь зарождающуюся жизнь, смотреть было радостно.
Петраков постучал по крыше кабины возле неприметного просёлка, уводящего направо в кусты лозняка. И зашагал по-солдатски размеренно…
– Эй, служивый! Ты чей будешь?
Петраков оглянулся и увидел, что это он уже Слободу почти что прошёл. И не заметил за своими думками, как прошагал десяток километров.