Страница 24 из 27
Нина ждала бригаду на крыльце:
– Вобщем так, мужики. Никуда я вас пьяных в ночь не отпущу. Ложитесь здесь. Жёнок я ваших уже обзвонила. А завтра проспитесь и на работу.
– Это резонно. – Одобрил Петрович. – Пошли. Ещё по рюмочке и в люльку.
Из дому выскочил Фёдор с двухстволкой в руках:
– Только не встревайте, братцы. Вы только не лезьте.
И побежал в огород.
– Пошли, мужики! – Скомандовал Петрович. – Дело тут… Сами понимаете.
Ладно. Пошли, выпили по рюмке для сна. Потрепались о том, о сём. Укладываться начали. А Фёдора всё не было. Потом уже, когда Серёга захрапел с присвистом, грохнуло два раза.
Когда Фёдор проснулся, бригада уже сидела за столом. Пили чай. Молчали. Фёдор быстренько ополоснулся. А когда оделся мужики были уже на выходе и в очередь благодарили Нину за стол.
Утро туманилось и бодрило прохладцей. Фёдор выбежал из дому и увидел, что бригада стоит возле собачьей будки. Там суетилась Рэга и, точно так же, как и позавчера, стоял кобелёк, порыкивая на мужиков сквозь верхнюю губу.
Петрович спросил:
– Федя! Он у тебя что? Бессмертный что ли? Я же сам слышал вчера, как ты его пульнул.
– Не смог я, братцы… – Повинился Фёдор. – Не смог да и всё. Стоял, стоял… Прицелюсь в гада, а курок нажать не могу.
– А что так, Фёдя? – Улыбнулся Василий.
– Знаешь, Вась! Я ведь к своей тоже за пятнадцать километров бегал. И меня били, и я бил… Я стоял, стоял… Много чего вспомнил. А потом отвязал этого… Да в воздух пальнул. – Сказал Фёдор негромко а потом спохватился:
– Вы, мужики, идите. Автобус скоро. А я догоню. Я быстро…
Фёдор вернулся в дом и подошёл к Нине:
– Ты, Нина, вот что… Ты это… Сапожки Клавкины возьми. Деньги сама знаешь где.
– А как же, Федя?..
– Проживём, мать, как-нибудь. А босой в зиму – это не дело.
И Фёдор потрусил вдогонку бригаде. И перешёл на шаг, когда уже слышен был смех:
– Ну, Колька! Вот удружил, так удружил! Собака заговорила!
И, главно, что похмелья никакого!..
Чайная роза
Вместе с Петраковым из вагона вышли ещё человек десять. Вообще-то, вместе со штатскими вышло больше. Кто их там считал сколько? Но демобилизованных было человек десять. Они, не сговариваясь, сбились в кучку возле досчатой будки с надписью «Кипяток», поставили вещмешки у ног и стали крутить самокрутки. Не то, чтобы очень уж очень хотелось курить, а просто для того, чтобы осмотреться. Среди одинаковой линялости гимнастёрок и пилоток выделялся одноногий старший сержант на костылях.
– Ехал я из Берлина, – бойко пел репродуктор. Вокзал стоял в лесах и был подведён уже под крышу. Пленный немец с лопатой лениво переругивался с конвоиром.
– Ну, едрить! – задумался старшина Ермаков и прикурил, – где ж тут теперь комендатуру найти?
– А чё её искать? – хмыкнул Серёгин, – Она, вон, сама нас нашла.
И точно. Из-за будки не торопясь вышел патруль. Лейтенант и двое бойцов.
Солдаты дружно бросили курить и подтянулись.
– Товарищи! – двинул речугу лейтенант, когда патруль подошёл поближе. – Для проверки документов прошу пройти за мной. Там же транзитники смогут переночевать.
– Всемерное проявление заботы о демобилизованных воинах, значит. – Подвёл итог Серёгин и снова иронически хмыкнул.
– Приказ по комендатуре, – сказал лейтенант и улыбнулся. – Чтоб не болтались, где попало. А то собирай вас потом пьяных.
Лейтенант, похоже, выпустился совсем недавно, пороху не нюхал и радовался жизни вовсю.
Демобилизованные неорганизованной группкой двинулись вслед за лейтенантом в сторону двух вагончиков, стоящих неподалёку. На окне одного из вагончиков была надпись от руки: «Военная комендатура «. На ступеньках другого сидели два молоденьких солдата и играли в карты. Рядом с ними к вагону были прислонены две метлы.
– А ну, отставить азартные игры! – Крикнул им лейтенант. Потом по-девичьи покраснел и матерно выругался.
– Внимание! Слушай мою команду! – Закричал старшина из комендатских. – В Шеренгу по – одному становись!
Не сразу, но все же, из неорганизованной группы образовалась шеренга.
– Равняйсь! Смирно! – продолжал надрываться старшина. – Товарищ лейтенант! Группа мобилизованных к досмотру готова.
– Ну, мать их так, этих тыловых! – удивился Серёгин. – И тут от них спасу нет.
– Вам что-то не нравится, рядовой? – обиделся лейтенант. – А ну, предъявите документы. Посмотрим, где такие шутники водятся.
Серёгин поставил у ног ёмкий чемодан жёлтой кожи, достал из нагрудного кармана гимнастёрки пакетик, завёрнутый в белую тряпицу, аккуратно развернул эту тряпицу и протянул офицеру солдатскую книжку.
– Понятно… – протянул лейтенант сквозь зубы, листая страницы. – Два штрафбата в Вашей биографии, боец. Это за что, интересно?
– Этапы большого пути, командир, – улыбнулся Серёгин металлом зубов.
– А всё же? – не отставал лейтенант.
– За чувство юмора, – посерьёзнел Серёгин. – Я, салажанок, полком до войны командовал.
Тут все посмотрели на Серёгина повнимательней и увидели и багровеющий свежий шрам от правого виска до подбородка, и то, что на стриженной когда-то под ноль голове пробилась уже седая щетинка.
Лейтенант хотел что-то сказать, но потом молча вернул Серёгину документы и оглядел строй.
– Товарищи бойцы! Согласно приказу о борьбе с грабежами, изнасилованиями и мародёрством мы должны досмотреть ваши вещи. Предлагаю тем, кто имеет при себе оружие, золото и драгоценности, сдать их добровольно.
– А у нас по Армии приказ насчёт трофеев был, – недовольно сказал Ермаков. – Рядовой и сержантский состав имеет полное право на десять кило трофеев.
– Так точно, – добродушно сказал лейтенант. – Меня ваши трофейные шмотки не интересуют. Я внятно сказал – оружие, золото и драгоценности.
– Какое золото, бля? Какие драгоценности? – закипешился рыжий солдатик Костин. – Я всю войну с передовой не вылазил. Не то что комендантские крысы.
– А вот мы и посмотрим сейчас кто откудова вылазил. Из какого места, – деловито сказал старшина и подошёл к Петракову.
Петраков достал документы. И пока он их выковыривал из кармана стало видно, что на правой руке у него два пальца оторваны. Да и сам Петраков был невидный какой-то. Небритый, сутуловатый, и правый глаз косит.
– А вот это интересно, – процедил старшина, листая Петраковские бумаги. – Товарищ лейтенант! Тут из похоронной команды кадр.
– Ну, ну… – лейтенант подошёл поближе. – А это что такое? Это чьё?
У ног Петракова рядом с вещмешком стоял солдатский котелок. А из котелка этого торчало растение. Тонкий прутик – саженец с четырьмя листьями.
– Это моё, товарищ лейтенант, – сказал Петраков и почесал затылок. – Разрешите доложить подробно. Были мы расквартированы у одной немки под Кенигсбергом. И увидел я у неё на окошке чудный цветок. Чайная роза по-нашему называется. А цветёт!.. Красота и только. И решил я своей девке такой цвет привезти. Нехай порадуется. Вот… Везу.
Повисла пауза. Потом лейтенантик закурил и спросил Петракова:
– Так Вы что, боец? Своей невесте не платье и не чулки везёте, а вот этот цветок?
– Так точно, товарищ лейтенант, – подтянулся Петраков. – Чайная роза называется.
– Товарищ лейтенант! – восхитился старшина. Вы гляньте только какой иконостас у этого похоронщика. Я и не знал, что ордена Славы за рытьё могил дают.
– Дык, я же с сорок второго на фронте, – спокойно пояснил Петраков. – В похоронку я только после госпиталя попал. Как негодный к строевой.
– Продали! – вдруг выкрикнул Костин. – Всё продали, суки! Продали Рассею!
Потом Костин упал навзничь и начал биться в судорогах, неестественно выгибая спину.
Серёгин рванулся было помочь, но старшина его охолонул:
– Встать в строй!. Таких припадочных у нас каждую неделю…
Потом, не обращая внимания на бьющегося Костина, покопался в его вещмешке, достал кусок хозяйственного мыла и разрезал этот кусок пополам. На срезе блеснуло несколько золотых колец. Подбежали, бросив свои мётлы, солдаты из наряда. Подхватили Костина. Понесли в вагончик. Старшина, завязывая мешок, предложил Серёгину: