Гавань Командора

14

Кабанов. Награды

Наше появление вызвало в городе всеобщую радость. Глубинная Франция была почти равнодушна к идущей который год подряд войне, но в портах дело обстояло иначе.

Война была рядом в виде постоянно шнырявших вокруг да около британских и голландских кораблей, попыток бомбардировок, морских стычек, хиревшей торговли… Захочешь – не забудешь.

Конечно, встреча не напоминала те, которые ждали нас в Пор-де-Пэ. Там бы давно распахнули двери все кабаки, а их владельцы довольно потирали руки, зная, что скоро почти вся заработанная потом и кровью добыча перетечет в их здоровенные карманы. Откладывать деньги на черный день среди большинства флибустьеров было не принято. Спускалось все, кроме оружия. Последнее холили и лелеяли, как единственное средство пропитания, и в этом были очень похожи на казаков.

Здесь дела обстояли чуть иначе. Местные моряки были людьми семейными, и потому часть средств отбирали благоверные супруги. Да и самих денег выходило намного меньше. Капер – лицо частное, однако как бы состоящее на службе. Только не совсем, а по договору, за определенный процент. Да и то вначале требовалось продать добычу на аукционе. Дело нескорое…

Победа остается победой. Ушел в море один корабль. Вернулось четыре. На фоне бездействия основных сил флота это поневоле впечатляло.

В начале войны эскадры просто не выпускались в море, тонули под грузом разнообразных противоречивых распоряжений. Потом последовал краткий период активности, не принесший перевеса ни одной из сторон, и вот теперь тянулось затишье.

Я стоял на квартердеке и думал, что подобная история будет повторяться не раз и не два. По крайней мере, в моей стране. Крупные корабли будут вальяжно впустую прогуливаться по морю или застынут в базах, а тяжесть войны перепадет легким силам. В Японскую и Мировую это будут миноносцы, в Отечественную – катера и подводные лодки. Балтийский флот с сорок второго года не выпустит за пределы Кронштадта даже захудалого эсминца. Словно последние создаются исключительно для мирных маневров.

…Для меня возвращение было отчасти печальным. Пусть я никогда не мечтал о морской карьере, пусть сам же старательно убеждал своих ребят в необходимости как можно скорее завязать с нашим невольным промыслом: я не могу терять их одного за другим, – однако человек привыкает ко всему. Мне поневоле стало грустно, что это последний поход нашей славной команды. Дальше пути расходятся.

Дорога еще какое-то время будет одна. В Россию хотят все. Просто потому, что во Франции делать нам нечего. Здесь никаких перспектив. Кое-как устроиться можно, но что значит кое-как? На родине сейчас бурная эпоха, когда каждый в состоянии сделать карьеру. Да и слово какое: «Родина»!

Путешествовать туда мы наверняка будем вместе, однако пути наши расходятся уже сейчас. Это неизбежно, да только всегда невесело. В последние годы мы как бы стали одним целым. Столько всего пережито…

И сразу добавилась дурная новость.

В толпе встречающих я увидал Петровича. Грустный вид нашего эскулапа говорил сам за себя. Все стало ясно, и хоть я еще на что-то надеялся, надежда была тщетной.

Жерве скончался. Ничего удивительного в эпоху, когда потери от болезней в любой армии намного превышали число убитых. И все-таки… Даже глупо как-то.

Старый моряк был честным человеком. Он здорово помог мне после злосчастной дуэли, да и теперь, как выяснилось, действовал из лучших побуждений. А я даже не смог проводить его в последний путь. Мир праху твоему, капитан!

Но новости часто ходят дуплетом. В Шербур вновь приехал Поншартрен. И отдать долг одному из подчиненных, и назначить на его место другого. Жизнь продолжается со смертью любого из нас. Тем более – война.

Я не успел толком переговорить с Петровичем, как уже знакомый адъютант пригласил меня к министру.

Как капер, я был человеком достаточно вольным. Это строевые офицеры обязаны со всех ног спешить к позвавшему их начальству. Впрочем, в эти времена даже они обычно шествовали не торопясь, блюдя дворянское достоинство.

Да только все равно меня никто не ждал. Сам же оставил женщин у Мишеля! А уж кабак от меня никуда не убежит. Мне без того надоело едва ли не каждый день пить вино. Пусть даже по чуть-чуть за обедом. Не алкоголик же я, в конце концов!

Лучше тогда к министру.

…От чего бежишь, на то и напорешься. Поншартрен первым делом велел принести нам вина, совсем как мой соотечественник добавив при этом со значением:

– Сегодня обязательно надо выпить.

Я только вздохнул, словно Шурик в отделении милиции, и потянулся к поданному бокалу.

– Его Величество, – при этих словах Поншартрен поднял взгляд наверх, будто Король-Солнце восседал на облаке рядом с Богом, – изволил подписать Указ о награждении за уничтожение адской машины англичан. Пью за здоровье нового капитана!

Оказывается, обычай обмывать звания родился отнюдь не в России. Повод-то какой! Наверняка с появлением званий появился и обычай их обмывать. Где-то в Древнем Риме. В Греции до центурионов вроде бы не додумались. По-моему.

Но – приятно. Особенно если учесть, что по моей просьбе в новом патенте не было ни слова про флот. Дело в том, что года три тому назад Поншартрен совместно с военным министром Лувуа невесть с чего решили заменить флот корпусом береговой обороны. Толку от данного мероприятия не было никакого, однако в моем случае малопонятное мероприятие позволило получить не морское, а сухопутное звание.

Памятуя любовь Петра к флоту, я старался сделать все, лишь бы предстать в дальнейшем обычным пехотным офицером, видавшим море издали на отдыхе.

Не хочу вдобавок к моим нынешним похождениям еще и на родине проводить время на шатких палубах. Не хочу! Я десантник, а не моряк. И шторма давно сидят у меня в печенках. Воевать надо на суше. Воду пусть забирают желающие.

И вдвойне приятно, что награждены мои соратники. Если наши бывшие бизнесмены могут заняться бизнесом в новых условиях, кое-какой капитал есть, моряки при Петре подавно не пропадут, а уж Ардылов с его золотыми руками пойдет на вес золота, то нашей троице предстояла служба. И лучше начинать ее не с нуля, а уже человеком с некоторым положением. На слово никто не верит, зато в наличии у каждого будут соответствующие бумаги.

Мне хочется поскорее обрадовать приятелей, однако уйти, едва получив награду, неудобно. Поншартрен с интересом расспрашивает о походе, покачивает головой, затем одним движением брови понуждает слугу вновь наполнить бокалы.

– Я рад, что не ошибся в вас, капитан. Такие люди, как вы и Жан Барт, способны начисто уничтожить торговлю англичан.

– Остров велик, – замечаю я. А то решит, что нас двоих вполне хватит для полной блокады врага.

Начальство всегда радо переоценить силы подчиненных, а уж возложить неподъемные задачи – это вообще свято. И потом разводить руками и недоуменно думать: почему же не получилось?

Судя по рассказам, Жан Барт действительно был готов воевать в любое время и с любыми врагами Франции. Я – нет. Надоело.

Покорно выпиваю за мудрейшего короля, за дальнейшую удачу. Между делом довольно прозрачно намекаю, мол, было бы неплохо, если один из захваченных купеческих кораблей купят мои хорошие знакомые. Люди старались, помогали мне в нелегком морском труде. Надо их тоже как-нибудь отблагодарить.

– Надо бы их оставить при себе на время войны, – довольно резонно замечает Поншартрен.

– Они уже давно мечтали заняться коммерцией. Еще со времени нашего Карибского вояжа. И я им обещал посодействовать.

– Ладно. Раз так хотят… – Сегодня министр на редкость покладист. Уж раз король благодарил, то негоже его сподвижнику поступать иначе.

Главное дело сделано, и я уже собираюсь подняться и вежливо откланяться, когда министр сообщает: