Страница 31 из 80
Все вокруг притихли. Шарфюрер смотрит на меня зверем, готовый разорвать в любую секунду. А директор как налетит на мастера и на старшего по цеху!
Так я стал форарбайтером, бригадиром то есть, в пистолетном цехе. Сейчас подбираю туда своих ребят. Тебя вчера предупредили, что я приду?
– Да, – ответил Позывай. – Сказали, что придет свой человек. Но я не догадывался, что им будешь именно ты.
– Завтра, ты не удивляйся, тебя переведут в другой барак, будем жить вместе. На работу пойдешь в оружейный цех. Будешь шлифовальщиком.
– Но я, Леня никогда им не работал. Я даже никогда не видел шлифовального станка. Понимаешь?
– Не беда. Я тебе помогу.
– Ну, если только чтобы портить, вредить, так это я смогу.
– Нет, вредить, портить смогут и без тебя. Ты должен войти в доверие к мастеру. Завоевать авторитет у надсмотрщиков. – Леонид помолчал и, понизив голос, зашептал: – Перед тобой центр ставит более серьезную задачу. Организовать доставку пистолетных деталей в лагерь.
По лагерю разнесся пронзительный сигнал отбоя. Орлов ушел.
Ворочаясь на жестком соломенном матраце, Позывай долго не спал, обдумывал каждую фразу, сказанную Орловым. Сначала, честно говоря, он был смущен таким доверием, таким ответственным поручением.
Позывай догадывался, почему подпольщики выбрали на эту сложную работу именно его. Видимо, ему, чекисту, знакомому с тем, как уголовники прячут украденные ценности, легче будет найти способ доставки в лагерь деталей пистолетов.
Да, задание слишком опасное. Позывай знал, что неделю назад фашисты повесили одного узника, у которого при обыске в воротах нашли деталь винтовочного затвора. А тех, кто шел рядом, расстреляли. Но разве его пугала опасность?
Утром Позывая перевели в тридцатый барак Большого лагеря. Несколько вечеров подряд Орлов инструктировал Александра, рассказывал об устройстве шлифовального станка, раскрывал его особенности, знакомил с производственным процессом.
А через неделю эсэсовец, которому подсунули личное дело Позывая, ругался на всю канцелярию, что специалистов используют не по назначению, и срочно перевел Александра в девятый цех военного завода «Густлов-верке».
Глава восемнадцатая
Бурзенко быстро освоился с больничными порядками. Жизнь ревира шла своим чередом. Андрей с каждым днем поправлялся, восстанавливал силы. К нему возвратились бодрость, энергия.
Его иногда навещал сам Гельмут Тиман, начальник хирургического отделения. Андрей помнит их первую встречу. Как он переволновался тогда!
Уборщик, издали заметив Тимана, крикнул «ахтунг!» – «внимание!» – и вытянулся по швам. Тиман не спеша обошел все нары, осмотрел каждого узника.
Андрей ждал своей очереди. Тиман подсел к нему, долго мял живот, бицепсы рук, слушал сердце. Потом вдруг произнес по-русски:
– Я знаю вашу болезнь.
У Андрея екнуло сердце. Он насторожился. Но Тиман тепло улыбнулся, дружески похлопал по загипсованной ноге.
– С такой штукой люди не встают. Ясно? Все надо делать лежа.
У Бурзенко словно гора свалилась с плеч. Он облегченно вздохнул.
– Понимаю, repp доктор.
Андрей смотрел на Тимана и не мог отделаться от навязчивой мысли, что они уже где-то встречались. Бурзенко видел, что начальник хирургического отделения немец, Андрей знал, что на родине у него не было ни одного знакомого немца. Где же они могли встречаться?
Николай Тычков с восторгом отозвался о начальнике хирургического отделения:
– Больше бы таких немцев.
Вскоре Андрей узнал, что Гельмут Тиман коммунист, тельмановец, находится в заключении чуть ли не со дня основания Бухенвальда.
Внимательно присматриваясь к окружающим, Андрей с каждым днем все больше приходил к убеждению, что и в этом страшном концлагере люди борются. Они, рискуя жизнью, срывают замыслы эсэсовцев, спасают обреченных на уничтожение заключенных, ведут тайную жестокую войну с фашизмом.
Андрей несколько раз начинал разговор с Николаем Тычковым на волнующую его тему, но санитар каждый раз уклончиво отвечал:
– Разве тебе плохо? Ты пока отдыхай, набирайся сил. Сила – она всегда нужна!
Андрей понял: надо ждать. В конце концов ему скажут о том, что он должен делать. И на душе его было радостно. Так он чувствовал себя два года назад, когда в августе 1941 года досрочно, едва затянулась рана, выписался из госпиталя и возвращался на фронт, в свою часть. Он еще будет сражаться!
Ночью Бурзенко проснулся от необычного шума. Из коридора доносился топот кованых сапог, брань, кто-то требовал немедленно вызвать хирургов. В приоткрытую дверь палаты Андрей увидел Гельмута Тимана, который торопился в операционную, на ходу надевая белый халат. Следом, не по возрасту резво, пробежал Крамер, за ним – санитары. Через некоторое время голоса смолкли. Андрей отвернулся к стене.
Но спать ему не пришлось. Снова захлопали дверьми. Со стороны операционной послышались глухие удары, брань, снова удары. «Что там происходит?» – Бурзенко насторожился. Шум разбудил многих больных. Узники тревожно переглядывались.
Андрей слез с нар и проковылял к дверям. В операционной кого-то били. Слышались частые удары. Но тот, кого били, молчал. Ни звука, ни стона.
Вдруг Андрей замер и в следующую секунду метнулся к своей постели. Мимо палаты, направляясь к выходу, прошли гестаповцы. Они были возбуждены и яростно ругались.
Бурзенко натянул одеяло до подбородка. Сердце все еще колотилось: наверняка били больного.
В палату торопливо вошел Крамер. Врач немец был встревожен:
– Геноссе, друзья… Срочно нужна кровь…
Повторять Крамеру не пришлось. Бурзенко рывком сел на постель.
– Возьмите мою.
В операционной на столе лежал человек.
– Ему? – шепотом спросил Андрей у Крамера.
Тот тихо ответил:
– Да… Товарищу Поссеру…
Андрей быстро сел в кресло, закатал рукав.
Но Поссер и после вливания крови не приходил в себя. Врачи делали все возможное, чтобы спасти умирающего. Его привезли из веймарского гестапо. Там Поссера пытали. Обер-лейтенант, взбешенный упорным молчанием коммуниста, стал угрожать ему страшной смертью. В ответ Поссер поднял скованные руки и ударил кандалами гестаповца по голове. Пока следователь приходил в себя, Поссер подскочил к окну и выпрыгнул со второго этажа. Потом смельчак перебежал широкую дорогу, пытаясь найти временное убежище в густых зарослях парка. Но, перелезая через ограду, он запутался кандалами в ее острых железных прутьях. Подоспевшие гестаповцы открыли стрельбу.
Смертельно раненного коммуниста стащили с ограды. Узнав, что Поссер умирает, обер-лейтенант пришел в ярость:
– В больницу! Из него еще надо выдавить показания!
Но ни одна городская больница не взялась спасать Поссера. К полночи его доставили в бухенвальдский ревир. После операции коммунист пришел в себя. Гестаповцы выгнали врачей и продолжали допрос прямо в операционной. Ничего не добившись, гитлеровцы зверски избили раненого.
После вторичного вливания крови Поссер открыл глаза. Увидев полосатые халаты заключенных, он, видимо, понял, что находится среди друзей.
– Вот и конец моей жизни… – чуть слышно прошептал он. – Умираю… Я был активным членом Коммунистической партии Германии. Последнее время работал курьером между Йеной, Веймаром и Зихлем… Передайте мой привет товарищу Тельману!
Собрав последние силы, Поссер приподнялся и судорожно вскинул правый кулак.
– Рот фронт…
В один час тридцать минут ночи, после недолгой агонии, он умер.
Это был первый коммунист-подпольщик оттуда, с воли, которого встретил Андрей. Значит, Германия борется!
Чуть свет в больницу неожиданно явился капитан Эйзель. Он был взволнован. Помощник главного врача прошелся, или, вернее, пронесся, по всем палатам, отдавая распоряжения. Вслед за ним двинулись группы санитаров, уборщиков с ведрами, тряпками, щетками. На глазах у изумленных узников больница преображалась. Засверкали вымытые окна, на рамах появились марлевые занавески, пол отмыли до блеска. Больных узников спешно одели в чистое белье, а на грязные матрацы постелили свежие простыни, фельдфебель, ведавший хозяйственным складом, повесил на каждые нары полотенце и, уходя, пригрозил: