Страница 6 из 12
– Сыновья Шнауцера ничего не получат, – внезапно произнес Пулькер. (Оказывается, он все слышал из гостиной.) – Я сам заверял его завещание. Я знаю, что разглашать его прежде времени противозаконно, но при таких обстоятельствах…
– Почему же папаша лишил их наследства?
– Не знаю. Помнится, они крепко поссорились. Но это было давно…
– А кому он завещал свое состояние?
– Большей частью отдал его на благотворительность. Ну, и кое-что получит за верную службу Гунна Остгот.
– А ей об этом известно?
– Не знаю, – повторил Пулькер. Потом оживился. – Вы думаете, она причастна?
– Если она приехала именно тогда, когда утверждает – а это нетрудно проверить, – то Шнауцер к тому времени был уже мертв. Его убили, по-видимому, прошлой ночью. Ну, и у нее просто не хватило бы сил на подобное.
– У меня тоже, – он посмотрел на свои пальцы, измазанные чернилами.
– И у меня, – утешила я его. – И ни у кого из известных мне жителей Киндергартена. То-то и оно, Пулькер, то-то и оно.
Хотя вернулась я к себе на квартиру глубокой ночью, спать почему-то не очень хотелось, и я составила список того, что нужно было сделать в ближайшее время:
«1. Узнать побольше об этом Шнауцере. Я почти не видела его и не была с ним знакома. Его характер, привычки, распорядок дня.
2. Проверить, действительно ли Гунна Остгот провела предшествующие дни в деревне (в какой?) и когда в точности она вернулась.
3. Собрать сведения о сыновьях Шнауцера. Проживают ли они по-прежнему в Букиведене? Известно ли им, что отец вычеркнул их из завещания?»
Все это как будто было правильно, но не очень меня устраивало. Разумеется, пропавшие сыновья внушали наибольшее подозрение. Как ни крути, у них были причины для преступления. Если они не знали о завещании, могли убить из жадности. Если знали – из мести. И будь Шнауцер убит более привычным образом – дубиной по черепу, кинжалом под ребро, я бы уцепилась за версию с сыновьями. Но, как говорят на Ближнедальнем Востоке, случилось то, что случилось.
А чтобы оторвать голову взрослому мужчине, пусть старику, нужна нечеловеческая сила.
Нечеловеческая.
Когда наутро я предстала с этим списком и со вчерашним отчетом перед взором Вассерсупа, он не выразил энтузиазма.
– Весьма неприятное стечение обстоятельств, – пояснил он свое нерасположение. – Мануфактур-советник – это не портняжка какой-нибудь.
– И на несчастный случай труп не спишешь.
– Бросьте, милиса, язвить. Если бы тело обнаружил кто-то из городских служащих, можно было бы как-то удержаться в рамках. А так – город полон слухов, скоро они расползутся по всему герцогству.
– Да, радости мало. Но если мы найдем убийцу – или убийц, все сразу успокоится.
– Тут я спорить не стану. Но, боюсь, отыскать преступника самим – не в наших силах. В Киндергартене никогда ранее не случалось ничего подобного. Я не хочу сказать, что история города не знает убийств. Бывало, что заезжий грабитель подстерегал на ночной улице припозднившегося бюргера, или лесорубы, пропивая выручку, доходили до некоторых излишеств.
– Или некий портной получал арбалетную стрелу промеж глаз…
– Довольно! Я повторяю: сами мы не справимся. Здесь требуется специалист.
– А я, по-вашему, кто?
– Я не хочу обидеть вас, но, думается мне, теперь понадобится нечто большее, чем вынос пьяниц из «Ушастой козы».
– Полагаете, мне в жизни только этим приходилось заниматься?
– Отнюдь. – Бургомистр устало потер переносицу. – Но, честно говоря, кто вы, сударыня?
Я подумала, что он начнет выяснять мое происхождение, но вопрос касался моего нынешнего статуса.
– Вы – частное лицо, исполняющее поручения других частных лиц, либо, время от времени, поручения городского самоуправления. А нам понадобится некто, наделенный властными полномочиями.
– Так наделите меня ими! Господин Вассерсуп, я понимаю, что при отсутствии полицейской службы в Киндергартене вести расследование будет трудно. Но, уверяю вас, мне приходилось справляться с не меньшими трудностями.
– Хватит споров, милитисса Этелинда. – Оказывается, он помнил имя, прописанное в документах. – Они бесполезны и беспредметны. Нынче на рассвете я с нарочным отправил письмо в Букиведен, с просьбой прислать дознавателя. Ибо чует мое сердце, дело это – не местного масштаба.
Он был прав. А я неправа. Но мы оба еще об этом не знали.
Дознаватель из Букиведена прибыл раньше, чем ожидалось. Очевидно, преступление сочли экстраординарным даже по меркам столицы герцогства. За это время я успела проверить лишь сведения, относящиеся к вдове Остгот. Она не солгала. Ее присутствие на свадьбе в деревне Феферкухен, что к северу от Киндербальзама, подтверждалось. И вернулась она в указанный ею срок – тому были свидетели. Это, по некоторым размышлениям, не освобождало ее от подозрений. Она могла передать свой ключ кому-то заранее, либо сделать с него копию.
Что касается самого убиенного, то много выяснить о нем не удалось. В основном, услышанное лишь подтверждало то, что я узнала в ту роковую ночь. Он был нелюдим, экономен, чтоб не сказать скуп – по моему разумению, для такого дома, как у Шнауцера, нужен был значительный штат прислуги, а он обходился одной Гунной. Но в Киндергартене подобную скромность привычек одобряли. Свыше пяти лет назад он отошел от дел, продал долю компаньону и жил на проценты с капитала. Был прихожанином храма Присноблаженного Фогеля (где, кстати сказать, хранилась наиболее почитаемая святыня города – икона «Трудное Детство Присноблаженного», якобы перворимского письма). Дом Профанаций Шнауцер покидал лишь для того, чтоб посетить церковь, или направляясь на обед к кому-либо из именитых горожан. Праздники посещал избирательно, поэтому, например, на состязаниях стрелков его не было. Он считал этот обычай чересчур легкомысленным. В целом же ничего порочащего о нем не было известно. Супруга его умерла больше двадцати лет назад от воспаления легких – пользовал ее еще отец доктора Обструкция. Во второй брак Шнауцер не вступал. Он не пил (во всяком случае, никто не видел его пьяным) и не играл даже в самые невинные игры, что были разрешены в Киндергартене. И, уж конечно, никаких иных пороков за ним не числилось.
– Правильный, очень правильный был человек, – сказал мне преподобный Суперстаар, ректор церкви Присноблаженного Фогеля. – Строг, конечно. Пустопорожнего времяпрепровождения не признавал. Легкомыслия не терпел ни в ком – ни во взрослых, ни в детях.
– И в детях?
– Да, да. При нем дети на церковном дворе баловаться не смели. Он это сразу пресекал и родителям советовал никогда не забывать: «Жалеешь розгу – портишь младенца!».
– Он и собственных детей так же воспитывал?
– О, разумеется. Господин Шнауцер был человеком твердых принципов. Но его сыновья… Стен и Блок… они не оценили отцовской заботы. Сбежали из Киндергартена и больше не возвращались. Такая неблагодарность!
Услышанное мне не понравилось. Совсем не понравилось. Хотя мне попадались дети, которых, безусловно, можно и даже нужно было сечь, в целом я подобные методы воспитания считала непродуктивными. И, возможно, на месте Стена и Блока я бы и сама сбежала из отеческого дома. Но еще больше мне не понравилось то, что сыновья Шнауцера при таком раскладе выглядели самыми подозрительными из подозреваемых.
«Ни разу не возвращались, говорите? Да за пятнадцать лет человек может так измениться, что папа родной не узнает. А сосед – там более».
Но, чтобы выяснить местопребывание Стена и Блока Шнауцеров, мне пришлось бы уехать из Киндергартена. А я не хотела этого делать, пока не приедет столичный дознаватель.
И он прибыл.
Я не присутствовала при его встрече с отцами города, однако некоторые сведения сообщил мне Пулькер за рюмкой вишневки в «Ушастой козе». Он рассказал, что дознаватель приехал не один, а в сопровождении трех полицейских приставов. Фамилия дознавателя была ван Штанген, а спутники его звались Вайн, Вайб и Гезанг. Всем им определили казенную квартиру при ратуше.