Страница 14 из 16
Отец зашел за лозину, ветви которой обвисли от тяжелого инея, снял трусы, неспешно их отжал. Тихо плеснул водяной ручеек. Народ на берегу начал расходиться по домам.
Забрав от полыньи остатки выпивки в большой пластиковой бутыли, отец побрел в Джонову избушку - допивать заработанный магарыч и отогреваться. Следом за ним ковылял Профессор с радостно-виноватой улыбкой на лице. И дядя Игнат приколтыхал, многозначительно шлепая себя по карманам драной шубы. А вот уже и трактористы смущенно затопали у порога, курили, покашливали. Всем нашлось место за этим вот столом, даже тучному Тарасу Перфилычу. Он тоже пропустил стопку, хотя ему по болезни нельзя.
"УРОДА"
Фекла тоже была когда-то знатным свекловодом. По четыре гектара тяпала, и урожай у нее всегда был высокий. От всех колхозных наград осталась одна цветной телевизор, к которому она Батрака и близко не подпускает: вдруг сломает?
Пьяно всхлипнув, Фекла признается всей честной компании:
- Очень уж красивые женчины у телевизири ходють! Смотрю, аж жуть пробираить! Неужто такие бывають? Почему же я смолоду некрасивой сделалыся? В телевизири такие богатые и счастливые люди ходють, что мне, грешнай, и жить не хотца!
Все примолкают, не зная, что ответить чудной тетке. Баба-то глупая, хотя сказала что-то приблизительно верное. Поправила яркий, купленный лет двадцать назад полушалок, шмыгнула крупным мясистым носом.
Батрак поглядывает на свою сожительницу редкими осторожными взглядами, зато с огромным затаенным презрением.
- Неси, тетушка, еще один пузырек! - Профессор едва ворочает языком. Похоже, ему все надоело: и разговоры, и сидение в жаре, и даже выпивка. О ней он заводит речь лишь по привычке. - А я тебе по весне тележку навозу притараню. Материалистическая компенсация ввиду отсутствия идей.
Фекла смеется, машет ладонью: зачем? У нее и так весь огород завален кучами навоза. Вам, удальцам, любому лишь намекни - не только навоза, золота притащите! Что толку-то? Бурьян из этого навоза так и прет, огород в сорняках, тяпать уморяюсь. И почему жизнь так чудно устроена: всю жизнь тут горбишь незнамо ради чего, видишь вокруг лишь пьяные хари, а в телевизоре "женчины будто плывуть - ходють!".
- Ты уж нагорбила... - сплевывает Батрак с презрением.
- Цыц! - Фекла оборачивается к нему побагровевшим лицом.
Батрак отъезжает на лавке к двери, словно бы отшвыриваемый силой страха и ненависти. Того и гляди они снова схватятся. Фекла встает со скрипучего табурета:
- Ладно уж, принесу еще бутылочку. Чтой-то мне пондравились ваши посиделки. Схоронила заначку для гостей, да уж ладно - вам подарю...
- "Подарю"! - Батрак шепотом повторяет давно забытое слово.
Поправив шаль и застегнув жакет, Фекла уходит к себе домой.
- Ушла моя НЛО! - облегченно переводит дух Батрак. Голос у него нормальный, сохранившийся с юношеских "стильных" времен, с чуть высокомерным оттенком. Он оживился, пересел на теплый нагретый табурет, где только что сидела его хозяйка. - Хорошую самогонку, сволочь, принесла, почти неразбавленную... Что это сегодня с ней случилось? А то ведь за копейку удавится. НЛО в натуре! Пузо полуклином, осталось рога ей приставить...
Прежнее прозвище Феклы - Урода. Теперь ее в насмешку зовут Демократкою. Она злится, обещает убить Батрака утюгом: из-за него, "ахтивиста паршивого", опозорилась!
Профессор с шутливой улыбкой склоняется к уху Батрака: она, НЛО твоя, ревнует тебя к дояркам. А ты возьми да назло ей найди себе в райцентре какую-нибудь "карлу-анархистку"!
Дядя Игнат весь во власти конкурентных страстей: моя-де самогонка все равно лучше и вреда от нее меньше. И вообще он гонит свою продукцию "из уважения к человечеству". В годы "сухого закона" сам Тарас Перфилыч, председатель, посылал к нему гонцов, чтобы попотчевать первачом различные делегации и журналистов с телевидения.
- Ты Фекле не конкурент, потому что сам выпиваешь половину своей продукции, - ехидно замечает Батрак. - Вот у нее самогонная экономика действительно экономная. Ты, дед, столько вина попил, что весь проспиртовался и еле ходишь. Куда уж тебе горох колхозный косить!
- Замолчи! - Дядя Игнат багровеет, весь трясется. - Да я тебя, негодяя, больше ни разу не похмелю... Вот! Будешь страдать, слезы лить - к порогу не подпущу!
Батрак смущенно покашливает в кулак. Ссориться с добрым стариком он не хотел.
Джон отыскал в углу печки фантик от жвачки.
- Цям-цям! - радостно вертит его в ладонях. - Дзон зеваль. Митя купит Дзону цям-цям.
- Куплю, куплю... - успокаивает его Митя. - Вот завтра пойду в школу и принесу.
- Купишь тут чего... - ворчит отец. - Зарплату уже который год сахаром да зерном выдают.
- Сахар я продам! - обещает заранее Профессор. - Загоню в одно хорошее место по приличной цене. Я уже договорился с ребятами. Весь тужиловский сахар пойдет к ним... А Джону я куплю целый мешок гостинцев. Ведь он самый настоящий мой спаситель!
Фантик от жвачки вылетает из рук идиота и, винтясь в жарком воздухе, падает на стол. Батрак машинально подхватывает его, подносит к лицу, жадно разглядывает. На фантике изображения небоскребов, автострада, пальмы, шикарные автомобили.
- Жить! Сейчас! - восклицает неожиданно Батрак тонким взвизгивающим голосом. - Не хочу прозябать под пятой Уроды, которая никогда не станет Демократкою... Моя партия обеспечит мне безбедную жизнь!
- Фекла - твоя судьба! - толкует ему Профессор, стараясь придать своим размышлениям философский оттенок. - Она - твой рок.
- Какой еще рок? - огрызается бывший стиляга, вспомнивший на мгновение о шестидесятых годах, когда он был молодым. - Я признаю лишь один рок музыкальный. Мое поколение воспитывалось на роке. Вам тут никому не понять, что такое рок.
Митя смотрит на отца, подпершего щеку ладонью и задремавшего в этой позе, и почему-то припоминает, что дома в шифоньере висит на деревянных плечиках единственный отцовский костюм - серый, в полосочку, купленный еще в советские времена, по словам матери, за девяносто рублей. Болгарского производства, с глянцевой невыброшенной этикеткой в кармане. Отец и надевал-то его раза два-три, когда ездил на совещания передовиков. Костюм давно пропах нафталином, на складках материи тонким серебристым слоем собралась пыль...
"В гроб меня в нем положите!" - пошутил как-то отец, когда мать однажды напомнила ему о давно не надеванном костюме.
ЛЮДИ ИЗ МАЛЕНЬКОЙ ЖИЗНИ
А вот и Фекла вернулась, вваливается в дом в клубах пара. Достает из-за пазухи бутылку, с глухим стуком угромождает ее посреди стола: натя вам!
Батрак изумленно смотрит на грозную сожительницу: вот это да! Робко уступает ей табурет, занимая свое прежнее место в уголке.
Профессор вынимает газетную затычку, читает вслух заголовок: "Россия у края пропасти". Отбрасывает с пренебрежением бумажку, весело подмигивает: не так уж и плохи наши дела!
Батрак на цыпочках подходит к Мите и, осторожно указывая пальцем на мощную спину Феклы, говорит: эту вредительницу надо расстрелять в первую очередь! Вчера купила в автолавке приличный кусок колбасы, а ему, единственному мужчине в доме, даже ломтика не отрезала. А позавчера посмотрелась в зеркало, да и заревела во весь свой пьяный коровий голос: какая-то дамочка в райцентре, на базаре, обозвала ее "квашней".
Джон будто бы прислушивается к словам людей, заполнивших хату. Короткие ресницы его чуть прикрыты, губы выпячены, словно у персонажа газетной карикатуры. Из всех комков глыбистой фигуры выглядывает несказанная лень.
- Нашла мой галстук, скотина... - веется возле Митиного уха злой шепоток. - А я в этом галстуке хожу на собрания. И порвала. Напополам своими ручищами. Хороший галстук, весь блестками усыпанный, мне его в поезде подарили...
Игнат Иваныч, выпив "плохой" Феклиной самогонки и как-то сразу окрепнув, говорит о том, что Россию-де никто не "перегнетит", ни одна вражья сила.
- Что Россия? - загадка! - Профессор тоже выпил, губы его лоснятся от жгучей жидкости, кривятся самым забавным образом. Митя удивляется, что человек, глотнувший такой невыносимой дряни, может еще о чем-то и рассуждать. Тракторист даже закусывать не стал, сразу закурил "Приму", выпуская изо рта и одновременно из ноздрей клубы едкого дыма - Фекла поморщилась, замахала ладонями: что же так дымишь, окаянный? - С философской точки мысли, продолжает Профессор, - если тыркнуться малость в экзистенциализм, то все, что нас окружает, в том числе и эти поля, холмы, овраги, - все это есть нелепость, мнимость. - Он тычет дымящей сигаретой в заиндевелое стекло, роняя крошки пепла. - Все: и деревня, и тракторы, и сугробы - зачем все это? Нет ответа... Иногда мне, товарищи, кажется, что я сам вовсе не существую в данной субреальности... Будь вы, ребята, пограмотней, я бы вам растолковал, что истинного движителя для нашей подсознательной жизни нет, есть лишь иллюзия застывшей вечности, которая всегда впереди. Поверх колхозных вялых фактов можно различить лишь слабые контуры объективной действительности. Понятие "красота" ложное. Оно есть фактическая хреновня. Существует, правда, еще одна неосязаемая иррациональная опора - закон! Еще старик Гегель утверждал...