Автопортрет

Я надеялся: приедем с кладбища, перекусим по русскому обычаю, чайку-кофейку попьем, а вышло, что потащили меня голодного катать тележку в универсам, собирать продукты для приема. Чуть не рухнул в голодный обморок. Может, обед у французов и святое дело, но мне его не предложили.

Зато Елизавета Владимировна предложила мне в универсаме попробовать бесплатный сыр, настроганный тоньше лапши. И сама попробовала.

Вин - сортов пятьдесят. Бери любое, никакой очереди. Она все заглядывала в список и выбирала. Надо было взять какое-то особенное вино не дороже определенной суммы. Потом шевелила губами и отламывала от грозди количество бананов по числу гостей. Перебрала горку ананасов - взяла два маленьких. Выбрала несколько сырков в золотой бумажке размером с грецкий орех. Холодного копчения колбасу, уже тонко нарезанную и упакованную в пленку, взяла граммов сто. Я вертел головой в поисках еще какого-нибудь бесплатного сыра или ветчины.

Про остальное изобилие не говорю - это надо видеть.

И грустными показались наши добывания продуктов накануне тех дней, когда мы приглашали Мишеля на обеды. Ольга жарила рыночных кур, творила салаты, я добывал икру, выменивал колбасу и коньяк на дефицитные книги...

Притащили мы домой все эти колбасы-ветчины, ананасы-бананы, и только воды попили: "Часов в шесть будет прием. Прием будет. Виталий Каневский будет - кинорежиссер, моя сестра Елена, бабушка, еще кое-кто..." А где же обед, предреченный Богдановым, думаю. Черта лысого, а не обед. Воды из холодильника попили - и хватит.

И меня как-то ненавязчиво, между прочим, спросили, какие у меня планы до шести вечера? Вы, Димитрий Николаевич, если хотите, можете прогуляться по Парижу, мы вас не задерживаем. Да, говорю, конечно, стремлюсь погулять по Парижу, пройтись, так сказать, по французской столице.

И пошел. Влетел в ближайшую булочную, купил длинный батон за шесть франков, бутылку воды, сел в скверике и - хрясь! - сглотал его. На приеме, думаю, свое возьму - съем всех ихних лягушек с крокодилами и омарами. И запью "Мадам клико" 1869 года разлива. Если выставят.

Гулял, гулял и пришел к Навариным, на полчаса опоздав.

Ну, думаю, все готово - стол ломится, меня ждут, слюнки пускают. Хрен в нос! Гостей нет, на столе только свечи стоят (Н 0,5 м). И никаких перспектив. Перспективы, конечно, есть, но весьма далекие: гости по разным причинам будут через час. Елизавета Наварина привела меня на кухню, дала воды из холодильника: "Вам с газом или без?" - "С газом", - говорю.

- Вот, - говорит - это блюдо рататуй, скоро будем его есть. - Сняла крышку с кастрюли, дала посмотреть и понюхать: баклажаны, томаты, кабачки, лук, морковка, еще что-то - пахнет вкусно, но на донышке. И собирается ехать на машине за маман. Отлично, думаю, сейчас уедет, а я хлеба кусок урву, рататуй ихний втихаря испробую.

Ушла. Только я стал шариться в хлебнице, слышу - дверь открывается. Сестра ее врывается. Русская баба, только говорит с акцентом.

- О-о! Димитрий! Как я рада! Много о вас слышала... Оля-ля! - И хрясь кусок батона отламывает и - в рот!

Киношница, работает с Вит. Каневским - монтажер фильмов.

Вина себе наливает из холодильника, красного: "Будете? Ну, как хотите, а я проголодалась. Только Лизке меня не выдавайте - она не любит, когда я хозяйству...ваю у нее в доме".

Пошел курить в коридор.

Потом собрались гости - Свичин, сын белого генерала, его французская жена - тугая брюнетка с живыми глазами, бабушка - Мария Всеволодовна.

Мы с Ваней сидели тет-а-тет в креслах, и приборы, не слишком нагруженные едой, нам приносили туда, не требуя сесть за стол. Как вам угодно, дескать. Ваню в семье Навариных уважают, немного заискивают перед ним - большой начальник. Как я догадался, он помогал графине издать книгу и стать звездой. Рататуй размазали по тарелкам, дали ложечки. Что-то говорили про эти ложечки...

Каневский не приехал - он ругался с французским продюсером из-за денег.

А бабушка Наварина все злорадствовала по поводу отсутствия продуктов в России.

- Димитрий Николаевич, а сыр в России есть?

- Нету сыру, - опережала меня ее дочь Елена.

- Вот видите, сыру нету! А сколько его раньше было! Вкушайте, Димитрий Николаевич, сыр.

Бутерброды с моей икрой уже унесли. Но рататуй я унести не дал попросил добавки и доел его, гада.

"Как говорил доктор Пастер, - философствовала графиня Наварина, микроб - это ничто. Среда - это все". Она рассуждала о коммунизме в России.

"Как говорил Александр Федорович Керенский - вы, конечно, слышали о нем? - она долго и вопросительно смотрела на меня. И, дождавшись кивка, победоносно вещала: - Он говорил, что бороться с коммунизмом бессмысленно. Его победит сама жизнь."

"О, Ленин, это ужасное имя. Как хорошо, что снова будет Петербург. Говорят, его скоро вынесут из Мавзолея, это правда? А что сделают с Мавзолеем? Ведь это огромное сооружение... Может быть, там устроят общественную уборную?"

Я не привез черного хлеба, т.к. перед моим отъездом в Ленинграде были проблемы с хлебом. Это ее очень обрадовало. Она всем рассказывала.

Имеет право...

Потом стали есть ананас.

- Наслаждайтесь, Димитрий Николаевич, ананасом. В России, наверное, нет ананасов?

Тут я наплел такого, что они примолкли. Я сказал, что бананами, ананасами и прочими тропическими фруктами у нас торгуют на каждом углу, стоят они копейки и стали нашим национальным бедствием. Все улицы завалены пустыми коробками, пацаны кидаются апельсинами, как снежками, бьют окна, общественность ропщет... Все дело в том, что Советский Союз по секретному договору стал наконец-то получать долги от южных стран за поставки вооружения. Ленинградский порт забит судами-рефрижераторами, ананасы - по нашей бесхозяйственности - разгружают в самосвалы и везут (не к столу будет сказано) прямо на свинофермы. Русское сало стало пахнуть ананасом! Представляете? Поэтому мне непонятно, почему ананасы стоят во Франции так дорого, и им придается столь возвышенное значение.

- Когда же такое стихийное бедствие возникло? Я в прошлом году ничего подобного не видела!

- А вы, в каком месяце были?

- Летом. В июне.

- В июне еще жили спокойно, а с сентября все и началось. Срок оплаты подошел. Секретный договор подписали... - Я отказался от ломтя ананаса и попросил про секретный договор особо не распространяться - все между нами, говорю, должно остаться.

Все согласно покивали, а Иван Свечин сказал, что умом Россию не понять и аршином общим не измерить... Тут же выяснилось, что читать-писать по-русски он почти не умеет.

А я вспомнил конец шестидесятых - начало семидесятых, когда мы сильно дружили с Африкой, и ананасы действительно продавались в Ленинграде свободно, стоили два рубля за килограмм.

Ночной Париж мы не поехали смотреть - я пожалел Елизавету Владимировну, и отправился на метро в свой Шевреус.

Шел по шоссе два километра, мимо кукурузных полей, ферм, крытых теннисных кортов, где при желтоватом свете еще стучали мячиками добропорядочные французы, мимо спящих за проволочной изгородью (под слабым током) буренок, и щелкал в темноте синий огонек - недосмотр электрика. И я держал наготове газовый баллончик. Но все обошлось.

- Не люблю русских! Они ленивы, глупы, пьют много водки, не следят за своими жилищами, воруют... Нет, нет, я очень рада, что мои дети и внуки стали настоящими французами. Я сознательно воспитывала их французами. Франция - это великая страна, да, да, просто великая страна. Россия - моя родина, но я не люблю русских.

Раза три повторяла эту тираду в течение вечера.

"Они не могут подсчитать, сколько стоит газ, и варят на нем свои кислые щи! (У них, я заметил, умным считается тот, кто умеет зарабатывать и тратить деньги). Весь мир давно применяет электрические плиты! Только Россия и Африка пользуются открытым огнем! Дикари!"

Я напомнил ей, откуда я родом.

- Я же не против вас! - махнула рукой графиня. - Это вас коммунизм довел.