Автопортрет

Я, наверное, ненормальный: не вижу смысла в игре в домино и в разгадывании кроссвордов. Аллергия какая-то. За всю свою жизнь не разгадал ни одного кроссворда - даже не пытался. Ребусы с картинками разгадывал - их печатали "Ленинские искры" и журнал "Искорка". А кроссворды - нет.

18 июля 1984 г. Дежурю в ОТХ.

Прочитал "Отца Горио" Бальзака. Муть порядочная. Забавный, но угадываемый сюжет. Плохая техника. Много авторских сентенций - раздражает.

В моей дальней работе есть существенный плюс: много читаю в транспорте. Два с половиной часа туда, столько же - обратно. Один раз в четверо суток, когда я выхожу на дежурство, можно читать пять часов. А это не баран начихал. И на дежурстве можно читать, если все дела сделаны.

Бальзак устами одного из героев говорит, что счастье заключено в самом человеке, "от макушки до пяток", а не во внешнем мире. Сходная мысль у Л.Толстого.

Что нужно человеку для счастья? Каждый, наверняка, напишет свой список, изрядно попотев над ним. Я в "Феномене Крикушина" трогал эту тему. И пришел к выводу: счастье, как здоровье - пока оно есть, его не замечаешь. Проще написать, какие обстоятельства делают любого из нас несчастным...

Меня в первую очередь насморк и отсутствие денег угнетают.

22 июля 1984. Дежурю в ОТХ. Точнее, дуркую - воскресенье!

Гараж пуст - безмолвные автомобили, пахнущие соляркой, собаки и я.

Люблю одиночество. Но люблю и компании. Люблю и хороший разговор тет-а-тет. Многое люблю; но одиночество - больше всего, оно пронзает меня искренностью.

...За весь день я произнес лишь несколько фраз, обращенных к собакам, два раза ответил на телефонные звонки и выпил три стакана крепкого чаю. Написал семь страниц от руки.

24 июля 1984. Зеленогорск.

Холодное и сырое лето. Тучи громоздятся друг на друга. Вчера лил дождь. Огурцы у меня разрослись, я их подвязал, наставил палочек-веточек, но плоды - размером с половину спички.

Когда я копаюсь на огороде или работаю с деревом - пилю, строгаю, приколачиваю, подгоняю - голова свободна; но движение сюжета, герои, их поступки, диалоги, жесты, отдельные фразы приходят ко мне, и я спешу к столу, чтобы записать. Во время физической работы случаются озарения, которые не высидишь за столом.

И еще во время утреннего бега. Но там больше видишь глобального - вдруг увязывается несколько эпизодов в главу. Или видишь героя от начал повести до конца.

Видеть-то видишь, но надо еще написать. И так, чтобы читатель тоже увидел - твоими глазами. А это самое трудное...

Привез из Ленинграда Л.Н. Толстого - четыре томика с ятями, прижизненное издание, типография Каспари. Ольгино наследство - от ее бабушки-артистки. Публицистика, статьи. Читал "Что такое искусство". Поразительно! Напишу отдельно.

28 июля 1984 г.

У меня отпуск.

Приехал брат Юра из Владивостока с сыном Юрой. Ему 12 лет. Я помню его трехлетним. Тихий малыш бродил по родительской квартире на 2-й Советской. Я уже там не жил, заходил иногда. Мой племянник. Синеглазый, черноволосый. Глаза от мамы, волосы и смуглость - от отца. Бойкий парень. Сразу стал подбрасывать вверх Максима и называть его братаном. Максим в восторге. Ходит за ним по пятам.

2. августа 1984г. Зеленогорск.

Отпуск с приездом брата пошел набекрень. Суета, шум, его зычные окрики сыну, дежурная выпивка с утра (пьет понемногу и не пьянеет), транзистор на полную катушку, обед за столом на улице, воспоминания, рассказы о житье во "Владике", опять выпивка... Ольга в тихом ужасе. Подумывает о том, чтобы уехать с Максимом к родителям на "69 км".

Сегодня только взялся за перо. Сделал себе в предбаннике кабинет положил лист толстой фанеры на стиральную машину, поставил настольную лампу, пепельницу - и работаю. Брату объявил, что больше не пью. Надеюсь прорваться.

18 августа 1984 г. Зеленогорск.

Юра уехал 16 августа. В аэропорт я не поехал, мы попрощались по телефону.

Бутылок после него осталось, как после свадьбы. Племянники, которые под шумок тоже пили, сдавали их два дня, и все равно - бутылки еще обнаруживаются в самых неожиданных местах.

Сегодня, отправившись в лес, бродил около горы Серенада, собирал понемногу грибы и обмозговывал весь этот шум, гам, ссоры, признания в родственной любви и обильные возлияния на протяжении десяти дней.

"Никогда я не проводил свой отпуск так бездарно", - крутилась на языке первая фраза рассказа, который я мысленно начал писать в лесу. Назвать рассказ я так и решил - "Бездарный отпуск". Но чем дольше я размышлял о прошедших десяти днях, тем яснее понимал, что бездарными они были в смысле конкретной работы над повестью о семье, но не впечатлений. Да, я не отписался в том объеме, который намечал на отпуск, не отпечатал установленного числа страниц, но узнал ближе теперь уже единственного своего брата, от которого всегда был далек не только географически.

...Мы сидели с Юрой около нашего ручья с финским названием Тервайоки сидели возле старой яблони, с которой давным-давно, лет тридцать пять назад его согнал кнутом сторож (а растут ли так долго яблони? может, это молодая поросль, другое дерево?), и брат вспоминал разное. Потрескивал костерок, Юрка почесывал босые пятки, рвал со свисающего куста малину и рассказывал, как после войны ходил играть в футбол за команду пионерлагеря "Двигатель", который рядом, наискосок через шоссе, и оплата за один матч была установлена ему по высшей таксе - двойной обед и семь компотов. Пионеры кормили его до матча и после, и он всегда забивал несколько голов в ворота их противников. Он всегда хорошо играл в футбол.

Юра просил не обижать Веру и рассказывал, как дрался из-за нее в эвакуации. Ее звали коровой, за то, что ее легко можно было отвлечь за столом и утащить еду из тарелки.

- Смотри! Смотри! Коров ведут! - показывал ей сосед за окно.

Она оборачивалась, и куска как ни бывало. Вера плакала, Юрка лез в драку.

Я говорил, что не обижаю Веру сознательно, просто у нас симптомы дачной болезни, которая сродни экспедиционному бешенству, и ее сыновья-подростки пользуются с ее одобрения безграничной свободой, которая ущемляет мою. Раскидывают на участке инструмент и окурки, допоздна сидят с магнитофоном на крыльце, когда я работаю, а Максим и Ольга спят, и каждое замечание им сестра воспринимает крайне болезненно. Юрка сказал с усмешкой, что сам в этом убедился. Он на правах старшего дяди велел им убрать участок и сжечь весь мусор.

- Да, дядя Юра. Сейчас, дядя Юра. А сами ни с места - сидят на крылечке и курят. Представляешь? Я подошел, говорю: считаю до трех! Тут Вера прибегает - Юра, с ними так нельзя, это же не армия. Помягче, повеселей, а не так: "Считаю до трех!"... Надо по-хорошему, и они все сделают. Правда, мальчишки? Они на меня смотрят - глаза глумливые, нагловатые, даже окурки не выбросят. "Сделаем". И опять сидят. Потом пошли за лимонадом. Я грабли взял, Юрка с пляжа пришел - мы с ним вдвоем стали мусор собирать. Эти лимонаду попили, даже нам не предложили и подходят вразвалочку, хихикают меж собой: "Только тех, кто любит труд, негром в Африку пошлют". Еле сдержался, чтобы не дать по башке!

Феликс с Юркой связывали пьяного отца, когда тот по молодости пытался буянить. Феликс однажды пригрозил отцу ножом, Юрка выбил нож, а отец заплакал и долго не пил. Да, непростая у нас семья. Я всего этого не застал, и если бы не рассказы брата под старой яблонею, видел бы все только в героических и розовых тонах. Было много хорошего и плохого. Я же возвышал тему и писал только о хорошем.

Еще Юрка вспоминал, как Феликс устроил драку в Сестрорецком морге, когда начальник этого заведения отказался принять "труп", потому что бортовая машина (я помню эту машину, и матрас помню, на котором в кузове лежала мать) которую братья уговорили сделать этот рейс, в спешке проехала по газону. Шофер халтурил и очень спешил. Так вот, Феликс бил лысого мужика по голове шваброй, и тому пришлось запереться в кабинете и вызвать по телефону милицию. С приездом пожилого майора, который знал нашу семью, все устроилось и успокоилось. Работник морга оправдывался тем, что для него все тела умерших - "трупы", даже если это в прошлом и мать-героиня. Юрка сказал, что он хотел сорвать хабар, куш, а вышло вон как - шваброй по голове. На Феликса это похоже. Он мог в горячке и убить. Мать он любил...