Страница 19 из 93
Прихватили на отходе... полтора десятка верховых. Налетели из жидкой рощицы, по желтому лугу... легко, ходко, посылая на скаку стрелы, благо – почти в упор. Могли и осилить, но чего-то просто не хватило в последний миг... куража, натиска... не пошли в мечи, дрогнули, а закружить решили, расстреливать, не покидая седел... Это и сгубило черных.
А поначалу казалось... не наша взяла, и Алексей шарил руками по земле, ища ускользнувший нож – обрезать ремни, которыми хобот пушки прикрутили к передку, да перетянули узел... на этом узле вдруг сошлось все, не было времени перебежать ко второй пушке, или ловить раненого коня... к седлу были приторочены и лук, и колчан... кто-то рухнул рядом, воя и корчась, Алексей даже не посмотрел, кто... надо было, конечно, выхватывать меч и рубить злосчастный этот ремень, но он почему-то все тупо пытался нащупать нож... поберегись! – и странный звук, будто трещит хворост, ложиииись!!!
И такая сила была в этом последнем крике, что Алексей вскочил. Не подчинился команде...
Один миг он видел это, но потом долго не мог отделаться от чувства, что многие минуты длилось все, а то и весь час.
Трубач Главан стоял спиной к нему на согнутых ногах, как-то странно откинувшись – и держа на плечах два пушечных ствола! Глухие их концы смотрели Алексею прямо в лицо, фитили сыпали искры – а перед дулами гарцевали, пытаясь разлететься, зарыться, исчезнуть – пять, или шесть, или семь, не понять, они так смешались, что почти переплелись – черных всадников.
И так же, как они, изо всех сил бросился исчезать Алексей. Воздух стал подобен прозрачной смоле, его следовало продавливать...
Алексей плыл – тонул – к земле, когда басовито и протяжно взревел первый выстрел. Он не мог этого видеть, но лучи света, наверное, шли сейчас даже не по кривой, а по какой-то сложной ломаной линии. И поэтому он видел все.
Не мог видеть но видел. Бывает и так.
Главана этим выстрелом убило. В первый короткий миг с ним вроде бы ничего не произошло, но Алексей понял, почувствовал чем-то в себе, что трубач перестал быть. На месте, только что занятым им, возникла пустота, провал... Тело его, однако, не упало, а в судороге подпрыгнуло, чуть развернулось в вязком воздухе – и тут догорел второй фитиль.
Один ствол взрыл собой землю у самых подошв Алексеевых сапог, отлетел в небо и, кувыркаясь, скрылся из виду. Второй разбил в щепы пушку, с которой так бездарно долго провозился Алексей...
Дым застил все, но тем же открывшимся вдруг внутренним чутьем Алексей знал, что там, за дымом, невредимых нет, только мертвые и искалеченные... болью и смертью пахнуло оттуда, а еще страхом.
Потом все понеслось обычно, но еще долго, еще много дней ему казалось, что в этом обычном восприятии он не успевает схватить и потому пропускает что-то очень важное. То самое внутреннее чутье, когда все близкие тебе сосредоточены где-то возле сердца, и всегда знаешь, что с ними...
В дыму азахи рубили черных. Четверо против неизвестно скольких – но бойцы против жертв. Это выстрелы раздали роли тем и другим. Никто не посмел возразить... Скоро все кончилось.
Главана положили на телегу с ранеными. Никто не стал возражать против соседства с мертвым телом, хоть и шло это поперек обычаев и устоев.
Семеро осталось невредимы, только семеро... и еще трое держались на отваге.
Алексей понимал, что план его проваливается. Слишком многих потерял.
Еще даже не кончился день.
Как раз полпути пройдено между рубежом первого боя – и деревней Хотибой...
Черные уважительно держались в отдалении. Пока держались в отдалении. Они будут держаться в отдалении...
До темноты.
Командующий соединенной армией вторжения стотысячник Демир Иерон по прозванию «Железный сапог» обедал поздно. Такая у него выработалась привычка за многие годы приграничных боев и погонь... днем следует быть легким.
И к ночи следует быть легким. Поэтому пищу он принимал дважды... на рассвете и в преддверие заката. Время, когда и бой, и набег вероятны не слишком.
Штаб его, приученный к тому же самому, в эти часы не работал. Иерон считал, что при нормальной постановке дела время для отдыха находится и на войне – и более того, без отдыха невозможна эта самая нормальная постановка дела. Правда, многих офицеров, набранных для пополнения штаба после испепеления при Кипени, это приводило в изумление. Порой – в неприятное изумление.
Он опять вспомнил про Кипень...
Три четверти его штаба, лучшие из лучших, испарились, обратились в искры и дым. Сам он уцелел случайно, вывезенный из сечи с разбитой головой...
Хуже всего было то, что в бессознательном состоянии он знал, что проиграл это сражение – и даже когда ему сказали, что это не так, все равно знал, что он проиграл. Выиграл кто-то другой. Тот, кто недрогнувшей рукой обрушил пламя небесное на головы и чужих, и его собственных солдат.
Он пытался не позволять себе думать об этом, но все равно думал.
Новый штаб был не в пример слабее старого, и тем, кто уцелел и испепелен не был, пришлось очень стараться, находя среди строевых офицеров тех, у кого еще не высохли мозги на всех ветрах, – и учить их, учить свирепо, начиная с азов.
Многие офицеры и понятия не имели, за счет чего движется армия. Они уверены были, что стоит скомандовать... «Марш!» – и войска придут в движение.
Велико же было их изумление...
Расположились и четвертый день стояли в полуразрушенном форте Сваж, на холме при перекрестке старых заросших дорог. То есть заросли эти, конечно, прорубили и растоптали за последние месяцы, но все равно ясно было, что прежде по этим дорогам очень долго не ходили и не ездили. Мелиора переживала не лучшие времена, и вторжение шло ей только на пользу.
Вообще Иерон испытывал по отношению к Степи двоякое чувство. С одной стороны, его коробило спокойное высокомерие степняков, их чувство собственного превосходства, – а также то, что правил ими мертвец, и они этим даже гордились. С другой же стороны, как практичный и честный человек, он признавал, что никогда прежде Конкордия – главным образом простой народ не жила настолько спокойно, сыто и богато, как последние три десятка лет...