Страница 35 из 95
— Там были каменные короны, не так ли? Когда король Генрих еще был молодым принцем, он потерял в Терсе свою возлюбленную из народа Аои, которая родила ему сына, Сангланта. Она также исчезла среди камней. — Росвита пролистала книгу, нашла нужную страницу и начала читать вслух: — «Бриенак в поместье лорда Жозелина в Салии, семь камней. И еще семь камней в руинах Картиако». Я не знала, что каменных корон так много.
— Да, и никто не знает точно, сколько их. Узнаёшь, только когда видишь. То, что на виду, найти труднее всего.
— Они были построены сотни лет назад, еще до становления Даррийской империи. Летописцы уже тогда считали их очень древними. Они полагали, что миллионы лет назад на земле обитали великаны. Никто не знает, как появились эти каменные короны и кто их построил.
— А вы как думаете, кто их создал?
— Возможно, и в самом деле великаны. Но если это были люди таких внушительных размеров, тогда почему мы ни разу не нашли дворцов, замков, где бы они жили? Я думаю, лорд Хью прав, это дело рук Аои. — Росвите было трудно об этом говорить: если слова Хью окажутся правдой, то у нее уже не будет морального права осуждать его. — Но даже если это и так, их секреты безвозвратно утеряны, и мы об этом никогда не узнаем.
В стенах монастыря царили тишина и покой, солнце уже скрылось, и стало совсем темно. Росвита осознала это, взглянув на летопись женского монастыря и не сумев разобрать буквы.
— Я не хочу, чтобы мои тайны ушли в могилу вместе со мной, — сказала мать Облигатия. Она погладила Росвиту по голове. — Я хранила их в своем сердце много лет, но эта книга — знак. — Она наугад открыла «Житие святой Радегунды» и начала читать: — «Когда придворные дамы прибыли в Баральх, они привезли с собой одежду из тончайшего шелка страны Катай, вышитую золотыми и серебряными нитями. Но благословенная Радегунда не стала носить эту одежду, она не желала предстать перед императором в одежде, украшенной золотом и серебром, а хотела прийти в бедном платье, вытканном из листьев крапивы. И женщины испугались. Они боялись, что гнев императора обрушится на них за то, что они привели Радегунду в платье, достойном нищенки, а не королевы. Но даже в нищей одежде Радегунда была прекраснее всех, и даже суровые собаки императора склонились перед ней, признавая ее святость».
Голос Облигатии дрогнул. Она закрыла глаза. Судя по всему, даже небольшое усилие утомило ее. На лице матушки появились морщины, но кожа оставалась такой мягкой и белой, словно она большую часть своей жизни провела в помещении. Ее руки были как у благородной дамы, нежные, мягкие, без мозолей, но до сих пор сильные.
— Брат Фиделиус провел последние дни своей жизни в монастыре в Харсфорде, — сказала Росвита, чувствуя, что книга всколыхнула в Облигатии бурю эмоций. О чем матушка думала в тот момент? — Должно быть, ему исполнилось не меньше ста лет, когда я последний раз разговаривала с ним. Он отдал мне книгу перед самой смертью. Это был последний подарок в его жизни, последнее свидетельство.
— Действительно, это было его свидетельство, — проговорила Облигатия сдавленным голосом. — Я живу на этом свете достаточно долго, и в конце своей жизни я хочу понять то, что брат Фиделиус понял давно…
— Вы говорите загадками, матушка, — ровно произнесла Росвита, но сердце у нее сильно билось.
— Мне кажется, тем летом я попала под влияние чьих-то чар. Он годился мне в отцы, ему уже исполнилось пятьдесят, а мне было около пятнадцати. Он был добр, но всегда печален, а я была совсем одна в мире. Послушницам монастыря святого Тьери никогда не позволялось покидать стены обители. Меня вырвали из единственного родного мне места на земле и отправили в Салию. Я едва понимала их язык. Я дала клятву послушницы, ведь ничего другого в тот момент в жизни и не знала. Те клятвы были достаточно просты, чтобы от них отказаться.
— «И согрешил я грехом великим», — пробормотала Росвита, вспоминая дверь, сделанную из каких-то веток, связанных между собой. Лачуга брата Фиделиуса была настолько убога, что наверняка зимой ветра пронизывали ее насквозь. Она вспомнила его шепот: «И возлег с женщиной». Мысль была слишком кощунственна, чтобы произносить ее вслух, но Росвита не могла совладать со своим любопытством: — Вы спали с ним?
Облигатия побледнела. Придя в себя от такого дерзкого и неуместного вопроса, она усмехнулась:
— Вы проницательны.
— Простите, я не хотела никоим образом вас обидеть и оскорбить. Просто он сказал, что до сих пор любит ее.
На глаза матери Облигатии навернулись слезы, но она превосходно держала себя в руках.
— Нет, мы не согрешили. Он не дотрагивался до меня, пока не отказался от своих монашеских клятв, пока мы не поклялись друг другу перед Господом быть верными в браке. Мы вынуждены были уехать, чтобы начать новую, счастливую семейную жизнь в другом месте. Мы оба были подкидышами. Нам некуда было податься, кроме как в монастырь. Он предполагал, что нам разрешат там остаться в качестве рабочих. Сейчас я понимаю, как мы тогда ошибались. Конечно, всем все стало ясно, когда уже невозможно было скрывать мою беременность. Аббатиса была в ярости, она обвиняла нас в том, что мы опорочили женский монастырь, основанный святой королевой, которая только недавно умерла. О Господи, физические страдания ничто по сравнению с тем, что они потом сделали со мной. Они отобрали моего ребенка, едва он родился. Хвала Владычице, я успела разглядеть, что это была девочка. Больше я о своей дочке ничего не слышала и ни разу не видела Фиделиуса с того дня. Наверное, его заперли в темницу. Я не знаю, что они с ним сделали. Мне было ужасно одиноко. Если вы любили, Росвита, то знаете, что одиночество — это самое жестокое наказание на земле, какое только может быть.
Позже меня приняли в женский монастырь в Вендаре. Я поклялась, что буду вести себя тихо, и меня заперли в келье отшельницы, но я оттуда сбежала. Я не находила себе места, уже не могла жить наедине с собой, со своими мыслями. Все дни слились в один, я потеряла счет времени. Я больше не могла ничего слышать, даже пение птиц раздражало. Я блуждала по лесу, питаясь ягодами и травой. Наконец я набрела на поместье Ботфельд. Меня приняли туда в качестве гувернантки для дочерей хозяев, я учила их даррийскому языку. Рядом с поместьем находился женский монастырь святой Фелисити, им управляла женщина, с семьей которой мои хозяева враждовали, поэтому и не могли просить учительницу из монастыря. Я обучала девочек чтению, письму, счету.
Вскоре в поместье появился молодой человек, племянник хозяйки имения. Он сходил с ума по мне. Мне же хотелось любви и ласки, как растению воды. События развивались стремительно. Он настаивал, чтобы я вышла за него замуж. Он был добрым человеком, а кроме того, владел небольшим наделом земли. Я умела себя вести и была образованна, поэтому нам разрешили пожениться. Через некоторое время у нас родился мальчик. Мы дали ему красивое имя — Бернард, в честь умершего отца моего мужа. Вскоре мой муж умер, затем не стало и его тети. Полновластной хозяйкой имения стала сестра этой прекрасной женщины. Она сразу невзлюбила меня, отобрала моего ребенка и отдала его в монастырь — ей было жалко тратить на него деньги.
— Как жестоко, — пробормотала Росвита.
Облигатия словно не слышала Росвиту, продолжала рассказывать. Это был настоящий крик души, человек, молчавший всю жизнь, изливал наболевшее. Слова были заперты в ее душе, как она сама была заперта в стенах монастыря.
— Мне пришлось уйти в женский монастырь святой Фелисити. Но и там несчастья поджидали меня — никому не нравилось, что когда-то я работала и жила у Ботфельдов. Однако Господь послал мне еще одного хорошего человека в жизни. Это был «орел», фаворит короля Арнульфа, который как-то останавливался в монастыре. В то время в мои обязанности входило обслуживать гостей за столом, но делать это я должна была с повязкой на глазах, мне не позволялось их видеть. Но я была любопытной, а он чересчур болтливым. Спустя четыре месяца аббатиса получила письмо от короля, в котором ей было приказано отправить меня учиться в Майни.