Дитя пламени

Да. Их удача сыграла с ними злую шутку.

Она не смела даже пошевелиться, хотя подтаявший снег проникал через одежду, нестерпимо обжигая кожу. Мужчины переговаривались друг с другом на непонятном ей языке. Лошадь жалобно заржала.

Неужели вдали раздаются звуки борьбы? Или это только стук кухонных горшков, сложенных вместе? Ханна прислушалась, пытаясь различить голос Эккехарда, но все было напрасно.

Воин убрал копье от ее лица и передал его кому-то невидимому. Он встал на колени рядом с ней и с выражением неописуемого восхищения на лице протянул руку и коснулся ее волос. Ханна крепко сжала зубы, пытаясь никак не отреагировать, а он провел рукой вниз к уху и поднял то, что осталось от ее шнурка, указывая на него, как будто это было самое драгоценное, с чем он когда-либо сталкивался.

Неожиданно красивое лицо мужчины, а также сознание того, что она до сих пор жива, а не лежит с перерезанным горлом, сильно потрясли ее. У него был смуглый цвет лица, темные глаза, редкие усы и небольшая бородка, но больше всего притягивали взгляд изящный овал лица, ямочка на левой щеке и ясное выражение, словно изнутри озаряющее его. К этому времени его волосы несколько растрепались и падали с плеч, настолько великолепные, что она едва сдержалась, чтобы не коснуться их.

Но тут взгляд ее упал на ужасное украшение, болтающееся у него на поясе. Сморщенная голова мягко качалась из стороны в сторону. Какое-то неприятное лицо, вызывающее отвращение своими искаженными чертами и почерневшей кожей, словно маятник, раскачивалось около нее. В нем было что-то очень знакомое, быть может, просто то, что это было человеческое лицо, совсем недавно украшавшее живого, дышащего человека, а не пояс дикаря. Волосы на этой голове были грязно-рыжего цвета, казалось, будто когда-то у этого несчастного были такие же светлые волосы, как у нее, после чего его опустили в ядовитую краску.

Раздался чей-то голос. Воин поднялся, обратив все свое внимание вдаль, так что Ханна рискнула приподняться на локтях. Никто не подскочил к ней, не полоснул ножом по горлу, поэтому она имела возможность наблюдать, как принц — а кем же еще он мог быть, с такими роскошными крыльями грифона и важной манерой держаться? — прошел вдоль поляны, оглядывая своих пленников.

Она заметила, что принц Эккехард и четверо его товарищей были связаны по рукам и ногам, словно птички, подготовленные для варки в кухонном котелке. Один из солдат-куманов передал принцу остатки их одежды. Сначала размах крыльев скрыл его на какое-то время от взгляда Ханны. Отсюда ей хорошо было видно, что к броне у него на спине были прикреплены изогнутые деревянные рамы, украшенные перьями грифона. Брешиус рассказывал ей о перьях грифонов. Только великие герои-куманы имели право их носить, поскольку сами должны были убить и ощипать грифона.

Он повернулся и расправил знамя, рассмеявшись, поскольку увидел на нем символы принца Эккехарда: золотые арфа и лев, вышитые на красном поле. Казалось, все странное и непонятное он считал забавным. Резким свистом он подозвал к себе человека средних лет, классической вендийской внешности. Они заговорили одновременно. Вендиец, нахмурившись, повернулся к молодым пленникам.

— Кому из вас принадлежит это знамя?

Эккехард и лорды упорно молчали. Вендиец сплюнул на снег.

— Во имя любви к блаженному Дайсану, неужели вы хотите, чтобы вас изувечили, а они не будут сомневаться ни минуты, если вы не ответите на их вопросы. Не думайте, что возможно заключить какую-то сделку с его великолепием. — Произнеся этот титул, он угодливо поклонился человеку с роскошными волосами. — Позвольте сказать, вам просто повезло, что вы все еще живы. Он хочет знать, кому из вас принадлежит это знамя и есть ли у кого-то из вас право на него.

Несмотря на ужасный внешний вид — грязные волосы, ободранное лицо, грязную, в пятнах одежду и то, что веревка больно врезалась в запястья, принц Эккехард смело шагнул вперед.

— Я Эккехард, сын короля Генриха, принц королевств Вендара и Варре. На мне золотое ожерелье, указывающее на мое родство с королевским домом. Сохраните нам жизнь, и я уверен, мой отец заплатит щедрый выкуп.

Переводчик перестал слушать после слов «золотое ожерелье» и что-то быстро начал говорить, обращаясь к своему господину.

Принц куманов внимательно слушал его. Казалось, он забыл про Ханну или просто был человеком, способным делать что-то одно. Осторожно поднимаясь, она рискнула сесть на землю.

Лагерь куманов состоял из одной большой круглой палатки-шатра, неудачно замаскированной снегом, и двенадцати маленьких круглых палаток, в которые помещалось по четыре человека. Над каждой палаткой возвышалось укрепленное знамя, белое полотно с тремя пересекающими его полосами. Минутой позже Ханна поняла, что это такое: след от когтей, символ клана печанеков. Госпожа Удача действительно насмехалась сегодня над Ханной: она попала в лапы армии налетчиков из племени самого Булкезу, главы армии куманов.

Принц шагнул вперед, расстегнул плащ Эккехарда, отодвинул ворот туники и провел пальцем по блестящим бусинкам его золотого ожерелья. На мгновение Ханне показалось, что он сейчас сорвет его с шеи Эккехарда, ведь именно так делают дикари, желая обладать золотом. Но он только ухмыльнулся и отступил назад, больше не досаждая Эккехарду. Величественно взмахнув рукой, он продолжил говорить, прерываясь, чтобы дать возможность вендийцу перевести его слова.

— Его великолепие передает следующее: вы скрылись от сына моей сестры на поле боя, но теперь ваши жизни в моих руках, брат.

— Он тот, с кем вы сражались? — воскликнул Бенедикт. — Он почти убил вас!

— Нет, я боролся с другим из них, тот тоже был с этими чертовыми крыльями, — нервно ответил Эккехард. — Он просто назвал себя так. Но почему он сказал мне «брат»?

Трудно было оставаться спокойной, когда у всех с поясов свисали эти ужасные сморщенные головы, раскачивающиеся из стороны в сторону. Ханна поднялась на колени. Странно, что у них нет походных костров. Как же они собирались готовить трех убитых оленей, привязанных к ветвям дерева? И что там виднелось за деревьями, окаймлявшими расчищенную поляну? Меловые утесы? Горные хребты, покрытые снегом? Она никак не могла понять.

— Все принцы — братья, разве не так? — ответил переводчик, иронически улыбаясь. — В отличие от нас, несчастных рабов, что страдают от всевозможных прихотей принцев и отчаянно молятся о том, чтобы увидеть рассвет нового дня.

— Вы всегда такой дерзкий? — не выдержал Фритурик. — Разве вы не боитесь гнева своего господина?

Казалось, переводчик искренне улыбался, но какое-то неуловимое движение подбородка выдавало его негодование и ярость.

— Только глупец не боялся бы гнева князя Булкезу, поскольку он почти никогда не выходит из себя, что делает его самым страшным тираном. — Он продолжал что-то говорить, озлобленное существо, готовое с радостью поиздеваться над людьми, еще более беспомощными, но Ханна почувствовала головокружение, а Эккехард и его товарищи в страхе отшатнулись, изменившись в лице.

Булкезу.

О Боже, этот великолепный мужчина был Булкезу? А она думала, что удача не может сыграть с ними еще более злую шутку.

Но это было так.

— В любом случае, — продолжал переводчик, — ни один из этих жалких куманов не понимает нашего языка, поэтому я могу говорить, что хочу. Я могу сказать его высокомерию, что вы оскорбили его мать, и тогда вы увидите то,

на что никогда не хотели бы смотреть: то, как ваши кишки упадут на землю, прежде чем вы будете мертвы. — Он самодовольно повернулся к Булкезу и сказал ему несколько коротких фраз.

Эккехард громко выдохнул, но попытался сдержаться, поскольку хорошо помнил, что в эпических поэмах главный герой всегда умирает достойно. Выпрямившись, он сделал серьезное выражение лица, готовый с честью встретить свою смерть.

Булкезу снова рассмеялся. Он положил руку на плечо Эккехарда, показывая в сторону большой палатки.

Переводчик насмешливо произнес: