Дитя пламени

Но зачем рассматривать вырезанные лики на столпах, когда светильник прекрасно освещает лицо человека, коленопреклоненно стоящего у алтаря? Он поставил керамический светильник на пол, перед алтарем, так что пламя отражалось на его лице мистическим заревом, будто Господь коснулся его своим священным светом.

Знал ли он, что она за ним наблюдала? Подозревал ли о том, что за долгие часы его молитвы время от времени сюда заходили люди, стояли на хорах, смотрели вниз на священное место, где они видели его — ясного, словно рассвет, набожного, словно святой, величественного в своей добродетели?

Прекрасный Хью.

«Я слишком стара для этого», — подумала она, раздражаясь оттого, в каком направлении текли ее мысли. Стара настолько, что могла бы быть ему бабушкой, если бы вышла замуж в пятнадцать лет, как ее сестра и кузины, чтобы заключить союз между семействами. Но ей разрешили посвятить свою жизнь служению Церкви, после того как мужчина, выбранный ей в мужья, неожиданно скончался в ночь перед свадьбой. Она неправильно выбрала дозировку. Она не хотела, чтобы смерть привлекла столько внимания, в конце концов, ей было только четырнадцать.

Годы, проведенные в Церкви, прошли более гладко.

Одна лишь досадная ошибка за долгие сорок лет. Одна-единственная оплошность и неправильное решение, когда она посчитала, что Сабела с чьей-то помощью сможет свергнуть короля Генриха. Теперь она потеряла все: сына и свое положение в Церкви. У нее больше не было права на ошибку. Никаких неправильных решений, никаких просчетов. Ни одного неверного шага.

Внизу Хью, продолжая молиться, склонил свою светлую голову, оперевшись на сомкнутые руки. Но она знала, что он не молится. Он изучал эту таинственную книгу, которую все называли «Книга Бернарда» — Книга Тайн. Он никогда не расставался с ней, а если прятал в сундуке, то опечатывал его. Здесь, в часовне, он раскинул свою рясу, скрывающую книгу, открыто лежащую у него на коленях. Полы его одежды ниспадали на пол, окутывая его так, что трудно было отвести взгляд. Какая прекрасная возможность для художника запечатлеть добродетельного и покорного пресвитера церкви, близкого советника короля, наперсника Святой Матери.

Внезапно он обернулся, будто почувствовал ее дыхание, доносящееся с хоров, но он лишь вглядывался в куполообразную перегородку, отделяющую его от небес. Его губы двигались. Он произнес слово, будто это был неуловимый вздох, а не имя.

— Лиат.

Что-то пугающее было в том, как он произнес его, словно отдернул занавесь лишь на одно мгновение, заметив то, что лучше было бы не видеть. Он вновь склонил голову, теперь она точно знала — он молится, страстно, отчаянно.

Пыл, с которым он крепко сжимал руки; тоска, сквозящая в каждом повороте его широких плеч; сила, наполняющая все его тело, — вот этот огонь, что притягивал ее. Подобно галла, которых она могла позвать в трудную минуту, привлекая их свежей кровью, она упивалась его страданиями, если он действительно страдал. Она убила в себе все сильные эмоции, поскольку они мешали ей, но никогда не теряла к ним вкус, даже если прочувствовала их с чьей-то помощью.

Бедное дитя. Как печально, что блеск его запятнан слабостью, одержимостью тем, чем он не мог обладать.

А все же, почему нет? Лиат не раз говорила с одобрением о страсти Хью к знаниям. Между ними осталась связь, сама девушка неохотно подтвердила это, вернувшись в Верну. В каком-то смысле Хью обладал ею, поскольку она никогда не смогла бы простить или забыть его. Глубоко в сердце Лиат, возможно, признавала, что Хью был для нее лучшей партией, чем принц Санглант.

Раздались звуки шагов. Пресвитер, одетый просто, но богато в рясу и длинный алый плащ, прошел вперед и встал в тени за спиной Хью. Он сотворил круг на груди, знак уважения святому алтарю и золотому кубку, возвышающемуся на нем. Когда Хью отошел назад и повернулся к нему, мужчина низко поклонился с особым почтением, прежде чем заговорил тихим голосом, что соответствовало окружающей их обстановке:

— Ваша честь, Святая Матерь проснулась и просит вас к себе. Вы знаете, как благотворно влияет на нее ваше присутствие.

— Благодарю вас, брат Исмундус. Вы так добры, что пожертвовали своим сном в эту ночь.

— Не говорите так! Я должен молить Господа о ее исцелении, как это делаете вы, но… но у меня нет вашей силы.

Хью слегка вздрогнул, повернул голову и посмотрел на столп без изображений, его мраморная поверхность олицетворяла собой святую чистоту блаженного Дайсана. Не было необходимости высекать изображение того, кто поднялся на облаке во славе Господа и был послан сразу в Покои Света.

— Это не сила, а грех. — Знал ли он, насколько отчетливо были видны черты его лица в свете лампы? — Прошу вас, брат Исмундус, не наделяйте меня добродетелями, которых у меня нет. Я сейчас же подойду. Только закончу псалом.

— Конечно, ваша честь. — Исмундус вновь поклонился и покинул часовню. Конечно, старый человек не должен был так чтить другого пресвитера. Он тридцать лет пребывал во дворце скопос и стал служителем в святой опочивальне. Поистине, при обычном положении вещей молодой пресвитер, такой как Хью, должен был бы кланяться ему, а не наоборот.

Но в эти дни, насколько она поняла, ничто больше не следовало установленному порядку. В последние годы мир погряз в грехе и неповиновении. Если бы все, чему ее учили, было правдой, вскоре мир должна была бы постигнуть катастрофа от руки Господа или колдовства Аои.

В подступающем хаосе должен был появиться сильный лидер.

Возможно, она ошибалась, полагая, что Лиат или Санглант могли повести за собой людей. Кроме Сангланта было много людей, обладающих огромной властью и более утонченным честолюбием.

— Я думаю о том, где ты, — внезапно сказал Хью, обращаясь в благоговейную тишину часовни. Пламя заколыхалось, она вздрогнула, пытаясь понять, с помощью какого волшебства он узнал, что она здесь, в сгустившемся мраке на хорах, следит за ним. — Я знаю, что ты делаешь, мое сокровище. Я вижу тебя, с помощью пылающего камня я могу открыть проход в миры, где ты путешествуешь, и я клянусь тебе, Лиат, я последую за тобой.

Он склонил голову и начал петь:

Я прошу о милости, взывая к тебе,

Воздеваю руки к твоему святилищу.

Не думай, что я так же грешен или зол,

Как те, что молвят сладкие речи своим друзьям,

А в сердцах их зарождается злоба.

Воздай им по их заслугам.

Возвеличь тех, кто верит в Господа.

Благословенны те, кто слышит мою мольбу о милости.

Некоторое время он сидел в тишине. Затрепетало пламя светильника, быть может, ангел спустился с небес, привлеченный его сладостным голосом? Но если он чего-то и ждал, то этого не произошло. Он поднялся на ноги. Закрыв собой Книгу Тайн, он перевязал ее красной лентой, спрятал в рукав рясы и направился к выходу, прошел под арочным сводом и скрылся за дверями. Светильник продолжал гореть. Было так тихо, что она слышала потрескивание фитиля.

Антония медлила, оставаясь в тени на хорах, окружающих святое место в часовне. Не было необходимости рисковать и уходить отсюда сразу после того, как вышел Хью. В любом случае ей нравилось находиться в часовне святой Теклы. Император Тейлефер построил королевскую часовню в Отуне точно так же, как это святилище: с восьмью сторонами, сводчатыми дверями и куполообразной крышей. Хериберт говорил, что часовня святой Теклы во многом превосходит свою копию в Отуне, но королевская часовня в Отуне своим великолепием вселяла благоговейный страх и преклонение в набожных прихожанах.

Лиат была правнучкой Тейлефера, наследницей его славы и власти на земле. Так же как она, когда-то известная как епископ Антония, а теперь просто сестра Вения, поняла, насколько тонка грань в игре с властью во дворце скопоса, словно долгая и беспощадная зима, лишь на несколько коротких недель переходящая в неуверенную раннюю весну. Святая Матерь Клементия умирала. Вскоре ее душа покинет тело и, пройдя через семь сфер, поднимется в Покои Света. А на Земле на ее место выберут какую-нибудь женщину знатного происхождения, надлежащего положения и сана.