Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 32 из 45

Он бежал три дня, бежал на восход, бежал от воспоминаний. Но чем дальше, тем чаще перед его глазами вставали два серых комочка, таких слабых и таких гордых. Он бежал все медленнее, потом заметался на берегу очередной реки: «Может быть, пойти на тепло, там теперь лучше охота», – объяснял он свою нерешительность, но вот, повинуясь внутреннему зову, он развернулся и крупными прыжками устремился назад, к логову.

Он загнал по дороге зайца и принес его к входу в логово. Альма была грустна, но ласкова. Она куда-то прибрала убитых щенков и на полянке носились кругами только двое серых. Она благодарно приняла зайца и пригласила волчат разделить трапезу, распоров зайцу брюхо. Щенки, радостно урча, зарылись мордами в парящих на морозе внутренностях, а потом, вцепившись с разных сторон, стали раздирать зайца пополам.

Волк был ласков, но грустен. Он потерся мордой о плечо Альмы и улегся рядом с ней, наблюдая за резвящимися волчатами.

Щенки были очень похожи: серые, с крепкими лапами и продольной черной полосой вдоль хребта. Но были и различия. Один – они его прозвали Лобастик – был больше в отца, с крупным выпуклым лбом, а второй – Ушастик – больше в мать, с длинными, острыми, торчащими вверх ушами.

Росло солнце, с каждым днем все выше поднимаясь в небе, росла трава, сменившая под лапами стаявший снег, росли волчата, жадно перемалывая принесенную отцом добычу, и вместе с этим росла любовь к ним Волка, который готов был целыми днями играть с ними и учить их, никогда не уставая и никогда не раздражаясь. Он вспоминал свое детство, сначала часы, а потом дни, недели, месяцы, проведенные в вольере Одинокого Волка, все его уроки и рассказы, и старался перенести, передать это сыновьям, дотошно соблюдая все приемы, все упражнения, даже тот хрупкий баланс строгости и ласки, требовательности и поощрения, без которых не может быть полноценного обучения. Тем самым он чтил память своего отца, всех предшествующих поколений, которые истончились в этих волчатах.

Ему было, конечно, намного легче, чем Одинокому Волку. Тому приходилось перед каждым занятием очень долго объяснять и рассказывать сыну о никогда не виденной им воле, о лесах, полях, реках, чтобы тот смог представить себе ситуации охоты, поиска и погони, защиты от непогоды и главного врага – двуногих, болезни и ранений. Все это надо было воссоздать в тесных границах вольера, раздвинуть его до горизонта, засадить деревьями, напитать реками, наполнить запахами трав, населить зверями и птицами.

У Волка и его маленькой Стаи все это было, было вокруг них и они сами являлись частичкой этого реального мира. Они вместе распутывали хитроумные заячьи петли и выгоняли затаившегося под кустом длинноухого на короткую веселую пробежку, оканчивавшуюся упоительно вкусным обедом. Они разыскивали в траве перепелиные гнезда и лакомились мелкими, но такими нежными яйцами, а однажды Лобастик, притаившись чуть в стороне, даже прихватил и саму перепелку, храбро ринувшуюся на защиту своего гнезда. Тогда Волк одобрительно, хотя и немного удивленно, посмотрел на Лобастика и позволил ему одному съесть свою первую самостоятельную добычу. Они медленно подползали к толстому чуткому барсуку, выискивающему личинки под дерном, каждый раз замирая, когда тот настороженно поднимал свою острую полосатую мордочку. Здесь приз – если хотелось есть, то печень того же барсука – получал тот из волчат, кто первым ударял мордой в толстый зад барсука. Но если тот все же улавливал приближение волчат и, вначале семеня, а потом перейдя на преуморительные короткие прыжки, улепетывал под эскортом волчат к своей норе, охота считалась неудачной и игра начиналась сначала с другим барсуком. Волк научил их по состоянию копки определять, давно ли здесь кормилась стая кабанов, и находить их купальни или укромные лежки в глубине леса. Сам Волк, может быть, сцепился бы с секачом, не ради добычи, а из куража, но с волчатами он не рисковал, долго выискивал неосторожно отбившуюся от стада самку с поросятами, налетал на блаженно почесывающуюся о дерево или сосредоточенно разрывающую твердым пятачком землю свинью, отгонял ее в сторону или просто кружился вокруг, отвлекая внимание и давая возможность сыновьям уволочь по полосатому поросенку размером не намного меньше их самих. Затем, так и не тронув самку, он уносился вслед за волчатами, прихватывая напоследок еще одного истошно визжащего поросенка, для Альмы. Так, заодно, он приучал волчат соблюдать Закон и не брать лишнего.

А после успешной охоты и сытного обеда они ложились где-нибудь в теньке поблизости от воды и Волк начинал объяснять им Закон. Волчата обычно засыпали под его неспешный говор, но Волк не расстраивался и в следующий раз повторял свои наставления с начала, а некоторые из них так поражали волчат, что они сами просили повторить их снова и снова, и Волк повторял -что-нибудь да останется.

Волк понимал, что волчата слишком молоды для восприятия Закона и после маленького урока переводил разговор на обыденное, на окружающее. Уже тогда, до своих многолетних странствий, Волк знал о животном мире гораздо больше, чем любой из обитателей леса, и волчата, затаив дыхание, слушали его рассказы о повадках разных зверей и птиц, не только осязаемых, но и тех, далеких, недостижимых, с которыми он познакомился в зоопарке. О гигантской щуке с четырьмя лапами, которая выползает из воды, чтобы схватить глупых зазевавшихся волчат и уволочь их на самое дно; об огромном олене, в два раза выше любого виденного ими, но без рогов и с одним или двумя мешками на спине, куда он складывает непочтительных волчат, а также еду и воду и поэтому может не пить и не есть неделями; о звере-горе с двумя хвостами и огромными лапами, в отпечатке которых, заполненном водой, может искупаться уставший на охоте волчонок; об огромных орлах, которые могут взять в каждую из своих когтистых лап по разморившемуся на солнце волчонку и унести их к самому Крайнему Морю. Волчата повизгивали от страха, стреляли глазами то на мирно журчащий поблизости ручей, но в небо, где весело носились ласточки, и успокаивались – сказка.

Но больше всего волчата любили рассказы отца о его прошлой жизни. Так получилось, что в этих рассказах смешались судьбы Одинокого Волка и Последнего Волка, и вот Волк в последнем усилии проскальзывает под сетку и мимо изумленных егерей и охотников, мимо припасенных на такой случай борзых несется во весь опор за Волчицей, и вот они уже у спасительной трубы, и вот, продравшись сквозь заросли калины, они юркнули в нее и никто не смеет их преследовать, но они несутся вперед и выскакивают на берег рукотворного озера с заброшенными, недостроенными домами двуногих, их пустые глазницы бессильно провожают их, их распахнутые рты пробуют что-то озлобленно крикнуть им вслед, но они бегут вперед, они живы, они свободны. «Так мы с мамой прибежали сюда, тут появились вы, и теперь здесь наш дом.»

Он никогда не рассказывал им о пленении отца, о своей жизни в несвободе, о своей шайке, хотя волчатам наверняка были бы интересны их похождения. Он никогда не говорил им о том, что он – Последний. Они лежали рядом с ним, такие сильные, такие гордые, такие серые, они были живым опровержением того, с чем он вырос, того, что внедрилось в него сразу же, как он начал осознавать этот мир.

– Ваши двоюродные братья и сестры где-то рядом. Когда вы подрастете, мы пойдем и найдем их и у нас будет большая Стая. И пусть Они трепещут!

– Мы найдем их, и у нас будет большая Стая, и пусть Они трепещут! -радостно подхватывали волчата, ударяя правыми передними лапами о дерн.

Разговоры утихали, они погружались в сон, потом просыпались, потягивались, до дрожи напрягая задние лапы и хвост, немного пили – много нельзя перед возможным долгим бегом – и устремлялись навстречу новой охоте.

Как-то раз, ранним утром они столкнулись с косулей, редкой гостьей в их краях. Волчата замерли на опушке леса, разглядывая неизвестную стройную, тонконогую красавицу, в искрящейся в первых лучах солнца гладкой рыжей шубке, с точеной, неожиданно темно-серой головой с белым пятнышком на переносице. «Что ж, поохотимся, – сказал Волк, – сильно не отставать! И смотрите внимательнее, что я буду делать.» Для Волка это была не охота – детская забава, он легко догнал косулю, в четком прыжке перерезал ей артерию на горле и спокойно улегся рядом, но для волчат, изо всех сил старавшихся держаться сразу за отцом, это была первая настоящая погоня и они, возбужденно урча, налетели на поверженную косулю, вцепились ей в горло и замерли, впитывая еще пульсирующую кровь. «Как мы ее загнали, мама! – взахлеб описывали они вечером короткие перипетии погони. – Почему ты не ходишь с нами на охоту?»