Орлы летают высоко

Проводились банкеты и приемы, смотры и военные парады, все было рассчитано на то, чтобы поразить воображение русского царя мощью и возможностями французского императора. Никогда прежде Наполеон не казался настолько самоуверенным и властным. Он все еще склонялся к тому, чтобы рассматривать возможность войны с Россией как ошибку, допущенную Александром по нечаянности. Царь склонен к красивым жестам, небрежно замечал он. Вовсе не следует упускать из виду возможность того, что он помарширует туда-сюда, проведет маневры в своей огромной армии, а затем вернется назад в Петербург. Но наедине с Марией-Луизой Наполеон оставлял свое позерство.

После напряженного дня и вечернего приема, на котором присутствовали сотни людей, император отправился в апартаменты жены. Она уже переоделась, вышитое золотом газовое платье было снято, сказочная диадема и ожерелье положены под ключ в шкатулку для драгоценностей. Она сидела перед туалетным столиком, накручивая светлые пряди волос на палец и поглядывая на себя в зеркало.

Бонапарт уселся на ее шезлонг, сгорбившись, опустив руки между колен.

– Сегодняшний прием прошел прекрасно, – заметила Мария-Луиза.

Наполеон мрачно взглянул на нее.

– Как обычно, – отозвался он. – Слава Богу, это был последний, завтра я отправляюсь на границу.

Императрица пальцами передвинула волосы на висок и слегка нахмурилась, неуверенная в том, насколько эта новая прическа идет ей.

– Я буду ужасно скучать без вас, сердце мое, – сказала она. – Может быть, он в самый последний момент остановится все же на мире.

– Александр и не думает о мире. Я в течение нескольких недель подозревал об этом, хоть и вынужден был приставляться перед всеми этими дураками в Дрездене. Он уже принял решение о войне. Мария, и он ее, получит теперь, каковы бы ни были ее последствия.

Она повернулась и взглянула на него, пораженная его мрачным тоном и выражением лица. Он выглядит больным, вдруг подумала она, больным и очень усталым. На него это было совсем непохоже – чувствовать подавленность перед кампанией.

– Вы выиграете, сердце мое, – произнесла она. – Ведь вы же всегда выигрываете.

Он смотрел не отрываясь на пол, сжимая и разжимая кулаки.

– Я выиграю. Не сомневайтесь в этом. Но именно в этой войне я не хотел бы участвовать. Видит Бог, я доверял ему, а он пошел против меня! Мне следовало бы это предвидеть. В Эрфурте я подозревал его. Если бы в тот момент ваш отец не собирался пойти на меня войной, я бы напал на него и еще тогда победил!

Кошачьи глаза императрицы изменили цвет, когда она услышала об императоре Франце и о той кампании, в результате которой ее отослали во Францию в качестве платы за поражение. Затем она вновь обернулась к зеркалу. В конце концов этот человек – варвар, поэтому не следует удивляться, когда по временам ему изменяет хороший вкус.

– Почему бы вам не попытаться и не закрепить мир прямо сейчас? – предложила она.

Он хмуро посмотрел ей в спину.

– И унизить себя перед всей Европой! Где же ваши мозги, мадам?

– Вы могли бы сказать, что он просил о нем, – ответила Мария. Она недовольно надула губки своему отражению в зеркале. – Думаю, что мне следует сказать, чтобы мне зачесывали волосы повыше…

Прошла минута, и Наполеон поднялся и подошел к ней сзади.

– Извините, моя дорогая. Это был весьма мудрый совет.

Глаза его сузились, и она следила за ним в зеркале, думая, что, как это ни странно, этот маленький человечек по временам выглядел очень устрашающе.

– Ему сейчас, вероятно, мешает гордость. Если мне удастся продемонстрировать силу, пересечь границу, а затем направить к нему посланника… Возможно, он будет рад избежать сражения. Тогда вся проблема разрешится…

Он положил ей руки на плечи, и она тут же прижалась к нему. Император наклонился и поцеловал жену сзади в шею. Она закрыла глаза и с наслаждением предалась своим ощущениям. Ей нравились его руки, они были белыми и изящными, можно было подумать, что они принадлежали благородному человеку… В ее голове, уже затуманенной чувственностью, промелькнула мысль, что ей действительно удалось сказать что-то умное.

– Не все еще потеряно, – пробормотал Наполеон, прижимая ее к себе. – Если мне придется драться, я буду драться за вас, моя Мария, и за нашего сына. Если потребуется, я сотру Россию с карты, но я выиграю!

Чуть позже он заснул, а она осторожно стала высвобождаться из-под тяжести его тела, стараясь не разбудить его, ища объяснение тому, почему на этот раз все было как-то необычно для их супружеских отношений. То, что она почувствовала, но не смогла определить, было новым и для самого Бонапарта.

Это было отчаяние.

Несколько минут она лежала, размышляя об этом, а потом спокойно заснула.

На следующее утро Наполеон покинул Дрезден во главе огромной кавалькады, чтобы объединиться с Великой армией на левом берегу реки Неман.

В разгар удушающей июньской жары Александр со свитой прибыл в Вену под предлогом смотра расположенных там войск и проведения маневров, а на самом деле он интересовался своей армией с той же целью, что и Наполеон.

Для местной аристократии приезд царя означал ряд празднеств и развлечений. Каждый вечер устраивался либо бал, либо обед в честь Александра, и в то время, пока в нескольких милях отсюда на противоположном берегу Немана расположилась французская армия, прекрасные женщины танцевали с ним, флиртовали и потом до конца жизни сохраняли воспоминания о его обаянии. Днем собиравшиеся вокруг царя группировки пререкались и ссорились между собой.

В соответствии с генеральным планом Фуля, русские войска были поделены на две мобильные группы. Главная часть войска находилась под командованием литовца шотландского происхождения Барклая де Толли. Стержневым моментом русской стратегии являлся укрепленный лагерь, построенный в изгибе реки Двины. По плану Дрисский укрепленный лагерь должен был преградить дорогу Наполеону, и решающая битва войск, возглавляемых Барклаем де Толли, должна была состояться недалеко от него, а Багратион со своими войсками держался в стороне, чтобы сдерживать французов с тыла и флангов.

Александр одобрил план и расположил силы русских соответственно, но тут же развернулась кампания по оказанию на него давления с трех сторон. Аракчеев и Барклай де Толли осудили теорию Фуля так же энергично, как поддерживали ее немецкие эмигранты тактики, а Багратион в случае претворения в жизнь этого плана предрекал катастрофу.

Еще одна политическая группировка настаивала на том, чтобы царь сам возглавил армию и вел войну.

Однако воспоминания об Аустерлице и Фридланде еще слишком явственно вставали перед внутренним взором Александра, хотя его сторонники, казалось, уже забыли о них. Он отказался от их предложения.

Четвертая политическая клика из его окружения потребовала, чтобы он заключил мир с Наполеоном как можно быстрее, и эту группу возглавлял его брат Константин. Благодаря своему такту и политическому умению Александру удавалось не опускаться до бушевавших вокруг него ежедневно ссор и раздоров. Поддерживая Фуля, он внимательно прислушивался и к его соперникам. Царский иммунитет позволял ему взвешивать достоинства каждого аргумента, прозвучавшего на многочисленных совещаниях.

Он поддерживал Фуля и при необходимости будет продолжать поддерживать его и дальше, но сначала необходимо вынудить Наполеона совершить агрессию, что поставило бы его в положение ответственного за развязывание войны.

Французский посланник генерал де Нарбонн был встречен с исключительной любезностью и отослан назад с ответом, что царь не имеет желания проливать кровь, но никогда не согласится с тем, что может быть сочтено бесчестием для его страны.

– Все штыки в Европе, – добавил он, – если бы они были сконцентрированы на моей границе, не поколебали бы мою решимость.

После этого наступила тишина, зловещая тишина, а аристократы Вены соперничали в это время друг с другом в попытках воздать большие почести Александру и его свите, спорили о лучшем способе побороть французов. Раздавались даже такие голоса, которые утверждали, что Наполеон вообще не будет наступать.