Волкогоновский Ленин (критический анализ книги Д. Волкогонова “Ленин”)

Написать хорошую и честную книгу о Владимире Иль­иче не так-то просто, как представляется дилетанту. Вспом­ним, как М. Шагинян в 1930-х годах корпела в музеях, архивах и библиотеках Астрахани, Пензы, Нижнего Нов­города, Казани, Ульяновска, Москвы и Ленинграда, соби­рая исторические бисеринки для повествования о детских и юношеских годах Владимира Ульянова. Завершить же задуманное так и не смогла за 40 лет: в романах-хрониках талантливого мастера главный герой еще не дорос до сда­чи вступительных экзаменов в первый класс симбирской классической гимназии.

Я тоже четыре с лишним десятилетия занимался изу­чением жизни Ульяновых в Поволжье, детских и школь­ных лет Владимира Ильича, его учебы в Казанском уни­верситете, участия в запрещенных студенческих земляче­ствах, сходке-демонстрации 4 декабря 1887 года, годичной ссылки в Кокушкине, а также жизни и деятельности в 1889—1893 годах в Самаре. Насколько серьезно относился я к исследовательской работе (проводившейся в свободное от армейской службы время), можно судить по тому, что для того, чтобы представить себе симбирскую действитель­ность 1870—1880-х годов, которая стала одним из истоков формирования общественно-политических взглядов Алек­сандра и Владимира Ульяновых, я написал и в 1967 году защитил в Казанском госуниверситете кандидатскую дис­сертацию “Классовая борьба и общественное движение в Симбирской губернии в 70—80-х годах XIX века”.

На основаниях тысяч архивных и иных документов я отлично представляю деятельность правительственных, земских, дворянских и духовных учреждений, жизнь всех сословий, грабительский характер освобождения крестьян от крепостного права, все перипетии борьбы бывших хо­лопов против остатков крепостничества, деятельности на­родников и народовольцев в симбирском крае, а также не­легальных кружков в классической гимназии, чувашской школе и многое другое. Само собой разумеется, что в мель­чайших подробностях знаю и о том, как протекала в Сим­бирске просветительская деятельность Ильи Николаеви­ча, что за люди составляли круг его друзей и знакомых, какие события волновали симбирян в годы революционной ситуации 1879—1881 годов, как протекала учеба ребят в классической гимназии, а девочек в мариинской, каковы были бытовые условия жизни Ульяновых, их литератур­ные запросы и тысячи других деталей, без скрупулезного знания которых честный человек не возьмется писать о замечательной семье Ульяновых. Довольно неплохо изу­чена мною жизнь Ульяновых в Астрахани, Пензе, Нижнем Новгороде, Казани, Самаре и Петербурге.

Говорю об этом не для того, чтобы поднять цену своим книгам о Владимире Ильиче и его родных — о них имеет­ся немало отзывов критиков и читателей в местной и цен­тральной печати. Одно категорически подтверждаю: ни от одной строки в своих книгах не отказываюсь и готов их переиздать без всяких изменений.

63-летний Волкогонов, напротив, отрекся от всех книг, в которых он до 1988 года славил Ленина, КПСС, Совет­скую Армию и клеймил агрессивную сущность американ­ского империализма, НАТО, ревизионистов всех мастей, диссидентов и т. п., и надумал в пожарном порядке сочи­нить книгу о Ленине за пару лет. Каждому здравомысля­щему человеку ясно, что в столь скоропалительный срок невозможно не только поработать в архивах, музеях и биб­лиотеках тех мест, где протекала жизнь и деятельность величайшего революционера современности и его родных, соратников и противников, но познакомиться даже с ос­новными исследованиями историков и краеведов.

Выход у портретиста был один: на основании биогра­фий Ленина и воспоминаний о нем, печатавшихся за рубе­жом и поэтому малознакомых советскому читателю, сочи­нить серию тематических статей и очерков и смонтиро­вать их в определенной последовательности, а интерес к этой поделке обеспечить за счет новых архивных доку­ментов, с помощью которых и сварганить образ главного виновника всех бед, постигших Россию в результате Ве­ликой Октябрьской социалистической революции.

Почти два года, используя свое служебное положение, Волкогонов твердил в печати и по телевидению о том, что он откопал в “секретных фондах” 3724 документа, которые можно издать в 6-7 томах под названием “Неизвестный Ленин”, и они-то, мол, и станут основой его “политического портрета” Ленина. При этом бывший заместитель началь­ника Главного политуправления С А и ВМФ изображал се­бя чуть ли не жертвой обмана со стороны КПСС, которая “держала в заточении 3724 ленинских документа”.

Откровенно (и справедливо) иронизируя над байками тех, кто подобно Волкогонову мямлил, что не знал “всей правды о Ленине, о большевиках” потому, что ее якобы прятали в архивах, обозреватель “Известий” Отто Лацис писал 3 марта 1993 года: “Многие после этого цитируют “только что открывшуюся” правду прямо по полному соб­ранию сочинений. Между тем,— продолжал Лацис,— если не считать подробностей, не меняющих общей картины, за время гласности мы не узнали о Ленине ничего такого, чего нельзя было узнать раньше в библиотеке средней ру­ки. Есть новые (впрочем, не очень ясные) идеологические установки государства, новое освещение известных фак­тов, но почти нет новых фактов”.

Я уже в общих чертах анализировал широко реклами­ровавшиеся Волкогоновым 3724 документа (Ульяновская правда, 1994, 26 января) и показал, что их основу состав­ляют листовки и письма искровского периода, на которых имеются пометы Ленина, его выписки из газет, журналов и книг, переводы Владимира Ильича трудов К. Каутского, К. Бюхнера и других немецких авторов, а также прошения к властям, открытки к родным, телеграммы и предписа­ния советского периода, около 30 писем к Л. Б. Каменеву за 1911—1913 годы, несколько писем к И. Арманд.

Эти документы и материалы представляют интерес для специалистов, исследующих какую-нибудь специальную сторону деятельности вождя партии и главы Совнаркома. Я, скажем, при работе над книгой “Самарские универси­теты” не мог не обратиться в ЦПА ИМЛ, где хранилась июньская книжка “Русской мысли” за 1892 год с пометами Владимира Ильича на статье Н. К. Михайловского из цик­ла “Литература и жизнь”. Ознакомление с этим номером журнала позволило мне зримее представить отношение Владимира Ильича к творчеству крупнейшего публициста России.

Если бы эта статья Н. К. Михайловского с ленинскими подчеркиваниями и пометами появилась в очередном (JNfe 40) “Ленинском сборнике”, то эта публикация привлекла бы внимание многих историков, литературоведов, философов и была бы для них новостью. Но громадная часть из “3724” неизвестных документов — это листовки, газеты, журна­лы, книги, выписки из них, которые вряд ли заслужили публикации в качестве “новых ленинских документов”. Наш портретист это отлично понимает, но из корыстных побу­ждений многократно будирует этот вопрос только для то­го, чтобы вещать о каком-то “неизвестном” Ленине.

Подогревая нездоровый интерес к своему будущему опусу, Волкогонов не гнушался использовать заведомо лживые материалы. Так со сцены Ленинградского концерт­ного зала он заявил: “Ленин причастен к террору... Я даже знаю один документ, где он приказывает докладывать ему еженедельно, сколько расстреляно попов”. Разоблачая этот чудовищный навет, я писал: “Допустим невероятное: пред­седатель Советского правительства отдал подобный приказ.

Тогда бы Д. Волкогонову, не говоря уже о настоящих лениноведах, были бы известны и требуемые Лениным ежене­дельные доклады с мест о расстрелах попов. Но таких документов в архивах нет. Как не было и еженедельных расстрелов. Это наш генерал пустил на волю очередную антиленинскую “утку” (Ульяновская правда, 1992, 22 апреля).

Явно на потребу низменным чувствам обывателей рас­считаны были и такие лживые заявления Волкогонова о Владимире Ильиче: “Друзей у него никогда не было... Лю­бил он в своей жизни, пожалуй, двух человек: свою мать и Инессу Арманд. Крупская же была для него просто удоб­на”. Или — реанимация портретистом давным-давно ра­зоблаченных фальшивок об обстоятельствах возвращения Ленина из эмиграции в “пломбированном вагоне” через Германию в Россию весной 1917 года, о рейхсмарках, ко­торые якобы кайзеровское правительство давало больше­викам в 1917 году. Не отказал он себе в удовольствии и позубоскалить относительно адвокатской практики Вла­димира Ильича в Самаре, по поводу его мизерного трудо­вого стажа и вместе с тем безбедного существования, ко­торое он, мол, вел за границей. Не имея никаких основа­ний, Волкогонов ратует за пересмотр дела о покушении 30 августа 1918 года Ф. Каплан на жизнь Ленина. Апофео­зом же падения “ленинской крепости” в душе былого ве­дущего политрука Советских Вооруженных Сил стало его заявление о том, что “ни один эпохальный прогноз Ленина не оправдался”.