Казнь

– Брат, ты волшебник! – воскликнул он, но Яков остановил его.

– Подожди! Ведь это было восемь часов. Ну, в половине десятого вы вернулись. Допустим, что ты пошел прямо домой и поспел к двенадцати. Но кто тебя здесь видел?..

– Брат! – вдруг воскликнул Николай, быстро вставая со стула. – До самой калитки меня провожала нищая с ребенком. Я даже боялся, что она хочет подбросить тебе ребенка, и, войдя в калитку, несколько раз оглянулся. Было темно, но я видел ее фигуру, и она, вероятно, видела меня! Найди ее!

Яков радостно хлопнул по столу.

– Вот след! – сказал он. – Я говорил, что человек не может быть не замечен и затеряться, как игла. Я обойду все трущобы, я найду ее! Будь покоен. Ну, а теперь пора. Тебе ничего не нужно?

Николай нахмурился.

– Если ты можешь, узнай: верит она, что я убил, или нет?

Яков крепко обнял брата.

– Хорошо! Я сам принесу тебе от нее ответ. Ну, до свиданья! А что еще?

– Пока ничего. Скучно, не читается, не пишется…

– А ты попробуй!

Яков поцеловал его еще раз и пошел домой. Что Николай невинен и он докажет это, Яков не сомневался, но все‑таки тяжело ему было на душе не только: от того, что подозрения легли на его брата, но что они поколебали даже его сердце. И при всей любви своей к Николаю его честная душа не могла не упрекать его.

Придя в контору, он сел к своему столу и стал пересматривать еще не вскрытые письма. Одно из них, видимо, поразило его, и он отложил его в сторону.

В это время звякнул дверной звонок, и в комнату ввалился купец Пеливанов, местный кабатчик и лесоторговец. Это был огромный мужчина с багровым лицом, толстым пузом, одетый в длиннополый сюртук и в сапогах бутылками.

– Уф! – запыхтел он, вытирая красным платком вспотевшее лицо. – И жарища же! Якову Петровичу мое почтение!

Он протянул Долинину широкую руку с короткими, как обрубки, пальцами и, сев подле стола, стал снова вытираться платком и пыхтеть.

– Беда с этой жары, – заговорил он, – вода чуть не неделей раньше спала. Плоты, того и гляди, не дойдут. Убытки одни, прости Господи!

Долинин смутно почувствовал цель его прихода и, не поддерживая разговора о погоде, прямо спросил его:

– С чем пришли, Евграф Семенович?

– Дельце есть к тебе, Яков Петрович, видишь ли… – Поливанов замялся и снова прибегнул к платку. Вытираясь им, он заговорил: – Ты уж не обидься, я по душе, значит, с тобою. Бумаги‑то свои, дела то исть, хочу к Лукьянову перевести, потому как это с твоим братом… оно и не того. Ты уж, Бога ради…

Долинин перебил его.

– Я сам думаю закрыть контору, – сказал он спокойно, – и вы только предупредили меня. Документы я велю ваши приготовить и передам, а книги будут у старшего нотариуса.

– Ну, вот, вот! А как братнино‑то дело? Сидит?

– Сидит! – ответил нехотя Яков.

– Ох! – вздохнул Пеливанов. – Все мы под Богом ходим. Истинно говорится: от сумы да от тюрьмы не отрекайся! Ну, прощения просим! – он тяжело поднялся, протянул свою лапу и, пыхтя, пошел к выходу.

Долинин с грустной усмешкой посмотрел ему вслед.

Он уже предвидел это. Ему ли не знать нравов города, где он родился, вырос и возмужал… И все‑таки жалко расставаться с делом, с которым он сжился.

Он не слышал, как в контору вошел Грузов, и когда поднял голову, то увидел его старательно переписывающим бумаги.

– Где были? – спросил его Долинин.

– У следователя, – слегка смущаясь, ответил Грузов и подобрал вытянутые под столом ноги.

Некоторое время они сидели молча, потом Долинин с усилием произнес:

– Антон Иванович!

– Чего – с?

– Как мне ни грустно, но нам придется с вами расстаться…

Грузов застыл с пером в поднятой руке и испуганно взглянул на своего принципиала {Принципиал – глава, хозяин.}.

– Я решил закрыть контору, – продолжал Долинин, – при теперешних условиях я все равно потеряю всю практику.

– Но ведь братца вашего оправдают, – сказал тихо Грузов.

– Я надеюсь, – ответил Долинин, – но это все равно. Так вот, – словно торопясь, сказал он, – в месяц приведем все дела в порядок и сдадим их. За это время вы приищите себе место. Я же завтра думаю сделать заявление о сдаче своей конторы.

Грузов насупился, отчего верхняя его губа вытянулась далеко вперед и стала походить на хобот.

– А теперь можно и кончать. Уже четыре часа! – Долинин встал, пожал руку Грузову и ушел в свой кабинет.

Он отказался от обеда и лежал на диване до позднего вечера. Потом вдруг поднялся, что‑то вспомнив, спустился в контору, взял письмо, заинтересовавшее его, и, надев шляпу, вышел из дома.

Грузов зашел к Косякову и застал его за игрою в карты. Он играл с женою в дурачки. Когда он проигрывал, Софья Егоровна хлопала в ладоши и радостно кричала:

– Остался, остался!

– Что нового? – спросил Косяков, сдавая карты. Грузов сел подле него и мрачно ответил:

– Яков Петрович закрывает контору! Я без места!

– Фью! – свистнул Косяков. – Подожди, и мы богатыми будем. Есть чего печалиться. Ходи! – сказал он жене.

Грузов недовольно поднялся, не встретив сочувствия друга, и прошел к себе. Там он долго рассматривал верхнюю губу в зеркало, помазал ее мазью, потом взял гитару и стал тихо наигрывать, погруженный в меланхолические думы.

Яков Долинин прошел несколько улиц и позвонил у дверей полковницы Колкуновой.

– Отворяйте, отворяйте, не заперто! Ах, кого я вижу! – услышал он слащавый голос и, оглянувшись, увидел полковницу, которая посылала ему поцелуй и кивала из раскрытого окошка.

Долинин нахмурился и вошел в переднюю.

Колкунова уже стояла в дверях гостиной с папиросою с левой руке и, широко улыбаясь, отчего с ее обвислых щек сыпалась пудра, говорила:

– Ах, Яков Петрович, как я довольна! Нас все, все оставили, и теперь, когда мой бедный зять вышел из тяжелого испытания белее снега, вы, как ангел – утешитель, являетесь в наш напрасно опозоренный дом!

И все время, пока она произносила эти слова, вздыхая и закатывая глаза, она тискала руку Долинина, словно доила ее, и незаметно влекла его в гостиную.

Долинин неохотно перешагнул порог комнаты.

– Мне, собственно, у вас… – начал он, но полковница перебила его, указывая на входящую в другие двери Екатерину Егоровну.

На ней было черное платье, что прекрасно оттеняло цвет ее лица, и кружевная косынка. Подойдя к Долинину, она с тяжким вздохом подала ему руку.

– Катя, благодари Якова Петровича за внимание, – возгласила полковница, – несмотря на то, что брат его ввергнут на место нашего Александра, он все‑таки пришел выразить нам…

– Авдотья Павловна, – не выдержал наконец Долинин, – я пришел по делу к вашему жильцу, Алексею Дмитриевичу, и у меня совершенно нет времени. Будьте добры, укажите, как мне пройти к нему!

Полковница подняла брови, отчего резкой чертой треснули на лбу ее белила, и раскрыла рот, но в этот миг в дверях показался Лапа:

– А я – то вас жду, Яков Петрович! Пожалуйте! Вот сюда! – он взял его под руку и повел по коридору.

– Невежа! – донесся до них презрительный голос полковницы.

– Навязчивая баба, – сказал Лапа, вводя Долинина в свою комнату, – я теперь домой иногда в окно лазаю. Садитесь, чаю нет. Феня со двора ушла. Добрая девушка и со способностями. Курите?

Лапа подвинул к Долинину папиросы и опустился на диван, придвигая гостю кресло.

Долинин сел.

В провинции все друг друга знают; и Долинин знал Лапу, но он в первый раз был у него в гостях и входил в более близкое общение, чем обыденная встреча двух внешне знакомых.

– Я получил от вас письмо, – начал Долинин.

– И пришли, – перебил его Лапа, – что и требовалось, хотя я, собственно, просил вас так больше…

– То есть как так? – не понял Долинин.

– Поговорить просто. Думаю, сокрушаетесь о брате, ну, я и того… поговорить!

Лапа не казался сегодня сонным, как обыкновенно, и из‑под его тяжелых век бойко и пытливо глядели маленькие глазки.