Соблазнение Джен Эйр

— Вы что, понимаете ее, когда она вот так тараторит? — удивилась миссис Фэрфакс.

Я понимала девочку без труда, потому что была привычна к беглой речи мадам Пьеро.

— А не могли бы вы, — воодушевилась милейшая старушка, — спросить у малышки о ее родителях? Интересно, помнит ли она их?

— Адель, — сказала я, — а с кем вы жили в том красивом чистом городе, о котором говорили?

— Раньше, давно, я жила с мамой. Но она ушла к святой деве. Мама учила меня танцевать и петь. К маме в гости приходило много разных дам и мужчин, а я танцевала для них или сидела у них на коленях и пела. Мне это нравилось. Хотите, я вам спою?

Она уже доела завтрак, поэтому я позволила ей проявить свои таланты. Кротко сложив перед собой маленькие ручки, тряхнув волосами и устремив взгляд в потолок, она запела арию из какой-то оперы. Это была песня покинутой женщины, которая, пережив измену любовника, призывает на помощь гордость и велит своей служанке достать лучшие драгоценности и одеть ее в самые яркие наряды, чтобы пойти на бал, где будет присутствовать обманщик, и показать ему своим весельем, как мало ее трогает его неверность.

Довольно странно было слышать подобное в исполнении столь юной певицы. Более того, это граничило с дурным вкусом. По крайней мере мне так показалось.

Няня Софи сидела, сложив руки на коленях, и чутко прислушивалась к пению, как будто тема ее ничуть не смущала. Интересно, подумала я, глядя на ее профиль, а в отеле, о котором упоминала Адель, она тоже делила ложе с этим загадочным мистером Рочестером?

Адель пела достаточно мелодично и с наивностью, присущей ее возрасту. Закончив, она сказала:

— А теперь, мадемуазель, я прочту вам стихи.

Приняв подобающий вид, она начала:

— «La Ligue des Rats». Fable de la Fontaine[3].

И она начала декламировать басню с таким выражением, с таким вниманием к паузам и ударениям, с такими точными интонациями и правильными жестами, какие трудно было ожидать от ребенка ее возраста, что, впрочем, доказывало добросовестность ее учителей.

— Это мама научила вас? — спросила я.

— Да. И она произносила эти слова вот так: «Qu’avez vous donc? lui dit un de ces rats, рarlez!»[4] А теперь хотите, я для вас станцую?

— Нет, достаточно. А когда ваша мама ушла к святой деве, как вы говорите, с кем вы жили потом?

— С мадам Фредерик и ее мужем. Она заботилась обо мне, но она мне не родная. Она, наверное, бедная, потому что дом у нее был не такой хороший, как у мамы. Но я не долго там прожила. Мистер Рочестер спросил у меня, хочу ли я поехать с ним и жить в Англии, и я сказала, что хочу, потому что знала мистера Рочестера еще до мадам Фредерик, и он всегда был добр ко мне, дарил красивые платья и игрушки. Только он свое слово не сдержал. Видите, он привез меня в Англию, а сам уехал обратно, и с тех пор я его не видела.

После завтрака мы с Аделью удалились в библиотеку, которую мистер Рочестер, очевидно, велел использовать как комнату для занятий. Она напомнила мне о Ловуде и о тех мгновениях, проведенных с Эммой, о которых я уже вспоминала сегодня с таким пылом. Но, углубившись в изучение роскошной библиотеки, я решительно прогнала эти мысли.

Большинство книг в красных с золотом обложках были заперты в шкафах за стеклянными дверцами. Открыт был лишь один шкаф, в котором имелось все, что нужно для занятий, несколько томов легкой литературы и высокой поэзии, биографии, книги о путешествиях. Было здесь и собрание классических романов, в том числе и знакомый томик «Памела, или Вознагражденная добродетель» Сэмюэла Ричардсона. Когда я взяла его в руки, из него выпала брошюра под названием «Апология жизни миссис Шамелы Эндрюс», которая показалась мне любопытной, и я решила прочитать ее позже.

Мистер Рочестер, вероятно, решил, что этих книг должно хватить гувернантке для чтения в свободное время. И действительно, по сравнению с теми крохами, которые изредка перепадали мне в Ловуде, на первое время этого было более чем достаточно. Еще в комнате стояли кабинетный рояль, новый, с превосходным звучанием, а также мольберт и глобус.

Моя ученица оказалась способной, мы долго разговаривали, немного позанимались. Когда утро сменилось днем, я позволила ей вернуться к няне, а сама решила использовать время, оставшееся до обеда, сделав кое-какие наброски, которые пригодились бы для занятий.

Поднимаясь наверх за папкой и карандашами, я услышала, как меня окликнула миссис Фэрфакс.

— Я полагаю, вы уже закончили утренние занятия, — сказала она.

Миссис Фэрфакс, судя по всему, находилась в комнате с открытой двустворчатой дверью. Когда она обратилась ко мне, я пошла на зов и оказалась в просторном величественном помещении с пурпурными кушетками, большими креслами и бархатными бордовыми портьерами, турецким ковром на полу, ореховыми панелями на стенах, единственным вытянутым окном из цветного стекла и высоким потолком, украшенным массивной лепниной. Миссис Фэрфакс вытирала пыль со стоявших в серванте ваз из красивого красного камня.

— Изумительная комната! — воскликнула я, озираясь по сторонам и проводя рукой по мягкой спинке кресла и пушистым метелкам пампасной травы в изящном сосуде, ибо никогда раньше не видела подобного великолепия.

— Да. Это обеденный зал. Я только что открывала окно, чтобы проветрить и впустить немного света. Когда в помещение редко заходят, в нем поселяется сырость. В нашей гостиной вообще настоящий погреб.

Она указала на широкую арку, выполненную в том же стиле, что и окно, и так же занавешенную тяжелой бордовой тканью. Поднявшись по двум ступенькам и заглянув в гостиную, я решила, что очутилась в каком-то сказочном месте, — настолько ярким показался моим неискушенным глазам открывшийся вид.

Посреди прекрасной комнаты разместился будуар с огромным диваном, покрытым подушками, над ним белоснежным ковром растянулся потолок, с которого, казалось, свисали гирлянды лепных цветов, белые виноградные гроздья и листья. Его белизна подчеркивала яркость расположенных внизу пунцовых диванов и оттоманок. Некоторые из них были окружены ширмами, расположенными так, чтобы создавать маленькие уютные уголки. На дальней стене висела необъятных размеров картина, изображавшая компанию на лоне природы — возможно, это был пикник, — только художник словно нарочно выбрал самую неудачную перспективу: в просветах между листвой просматривались лишь отдельные обрывки тел и причесок.

Камин из бледного мрамора украшали причудливые узоры, выложенные из искрящегося богемского стекла рубинового цвета, и округлые колонны разных размеров с утолщенными навершиями в форме луковиц. Громадные зеркала между окнами отражали эффектное сочетание снежной белизны и пурпурного огня.

— Надо же, в какой чистоте вы содержите эти комнаты, миссис Фэрфакс! — изумилась я. — Нигде ни пылинки, мебель даже без чехлов. Если бы не сырость, можно было бы подумать, что здесь живут каждый день.

— Ну а как же иначе, мисс Эйр? Мистер Рочестер хоть и нечасто наведывается сюда, всегда приезжает неожиданно, а бывает еще и гостей приглашает. Я заметила, что его раздражает, когда он видит на всем чехлы или замечает, что к его приезду готовились, и решила, что будет лучше держать комнаты в порядке постоянно.

— Мистер Рочестер, верно, придирчивый, привередливый человек?

— Я бы так не сказала. У него привычки и вкусы джентльмена, и он хочет, чтобы в доме все было так, как он привык.

— Вам он нравится? Его… любят?

— О да. Эту семью всегда уважали. Почти вся земля здесь, насколько глаз хватает, с давних пор принадлежит Рочестерам.

— Хорошо. Но, если не брать во внимание землю, он вам нравится? Как человек?

— А почему бы ему мне не нравиться? Арендаторы, по-моему, считают его справедливым и великодушным хозяином. Правда, он никогда долго не жил с ними рядом.

3

«Союз крыс». Басня Лафонтена (фр.).

4

«Что с вами? — сказала одна из крыс. — Говорите!» (фр.)