Страница 38 из 73
Решительно ничего не понимающий Глеб прыгнул вперед, давая волю телу, которое, в отличие от мозга, прекрасно помнило все до мельчайших подробностей. Тело не стало артачиться и с готовностью приняло рычаги управления: в воздухе мелькнул неизвестно когда подхваченный Глебом тяжелый больничный табурет, с треском опустился на затылок очкастого профессионала, развалившись от удара на части, руку до плеча прострелило неожиданной болью, но Глеб не остановился на достигнутом и добавил ребром ладони по шее, послав профессионала головой вперед в угол, где тот и затих, не то потеряв сознание, не то вообще отдав Богу душу, если, конечно, у него было что отдавать.
Все это напоминало пьяный бред или одну из тех военных игр, в которые иногда играют мальчишки.
В этих играх всегда находится какой-нибудь ушлый пацан, который в самый драматический момент вдруг перебегает к противнику с воплем: «Я за вас!», и не потому, что противник более многочислен или имеет ярко выраженное позиционное превосходство, а просто потому, что такой ход кажется ему ужасно хитроумным, неожиданным и вообще «взрослым».
Поведение лейтенанта не поддавалось объяснению, но Глебу было плевать и на объяснения, и на самого лейтенанта, который полусидя отдыхал у стены с открытым ртом и со свежей ссадиной на подбородке. Он подхватил с пола выпавший из рук лейтенанта автомат и метнулся в дверной проем, сразу же со всего маху налетев на что-то большое и непоколебимо твердое, упершееся ему в живот железным пальцем автоматного ствола.
– Тихо, Федя, – сказал Аркадий. – Дернешься – убью. Брось автомат.
– Понял, – сказал Слепой, бросил автомат и, двумя быстрыми движениями разоружив Аркадия, расчистил себе дорогу, вышибив коренастого сменщика из тамбура, как пробку из бутылки.
Аркадий тяжело плюхнулся спиной в пыль, глядя на Глеба ничего не понимающими глазами. Слепой наклонился, чтобы снова подобрать автомат, уже прикидывая, какую из двух стоявших под окном машин ему лучше угнать – знакомую потрепанную «шестерку» или милицейский УАЗ, но его остановил сухой щелчок взводимого курка и спокойный женский голос:
– Не двигайся, дружок.
Не разгибаясь, он повернул голову и увидел справа от себя старшую медсестру Марию Андреевну, с которой расстался меньше часа назад. На ней был тот же белый халат, те же стройные ноги, удлиненные высокими каблуками, выглядывали из-под белоснежного подола, а вот лица было не узнать: оно словно помолодело на добрых десять лет, морщинки разгладились, губы раздвинулись, обнажая гладкие белые зубы в напряженном оскале, а еще час назад такие усталые и всепонимающие глаза сейчас, казалось, готовы были начать метать молнии. Она стояла вполоборота, как на стрельбище, и, как на стрельбище, держала в вытянутой руке старенький безотказный «наган». Глеб заметил, что рука у нее ни капельки не дрожит, и медленно выпрямился.
– Ну вот, – сказал он, криво улыбнувшись. – А я-то думал, что мы-, как это?., друзья.
Позади него нестерпимо громко хлестнул одиночный выстрел из автомата. Деревянные стены сглотнули звук, и через пару секунд из пристройки, отодвинув Глеба с дороги и заметно качаясь, выбрался лейтенант. В его опущенной руке еще дымился укороченный автомат Калашникова.
– Порядок, – сказал он, трудно сглатывая и тяжело поматывая головой, как усталая лошадь, отгоняющая мух. – Увозите его отсюда.
Глеб напрягся, собираясь схватить лейтенанта, швырнуть его навстречу выстрелу Марии и дать тягу, но тут успевший подняться на ноги Аркадий шагнул к нему слева и ткнул в шею хищно загнутыми, как жало насекомого, контактами электрошокера.
И снова шел снег: сверху вниз, наискосок, то свиваясь в призрачные белые смерчи, то со страшной скоростью несясь почти параллельно земле, сек лицо холодными мокрыми плетями, залеплял глаза, мешал дышать, мешал разглядеть лицо того, кто стоял напротив, пригнувшийся, готовый к прыжку, но ткань сна на этот раз была непрочной, как старое, обветшалое кружево, она поминутно рвалась и расползалась в стороны, впуская приглушенный свет и голоса, звучавшие раздражающе тихо, на грани слышимости.
Это было очень неприятно: голоса мешали сосредоточиться, отвлекали от той темной фигуры, что стояла в двух шагах от него, готовясь ударить, и в то же время были слишком тихими, чтобы можно было разобрать слова. Приходилось выбирать, и после недолгого колебания он выбрал голоса: от сна про снег он ничего хорошего не ждал.
Он пришел в себя, но остался лежать с закрытыми глазами, еще не успев понять, почему поступает имен-. но так, но уверенный в том, что это единственно верное решение. Поверхность, на которой он лежал, была какой-то странной: мягкая, ворсистая, она одновременно была плоской и твердой, как камень. Постепенно до него дошло, что он лежит на покрытом каким-то очень пушистым ковром полу, вытянувшись во всю длину и прижавшись к ковру правой щекой.
Когда преследовавший его кошмар окончательно рассеялся, вытекая из тела холодными струйками и впитываясь в пушистый ковер, голоса зазвучали четче. Говорили двое – мужчина и женщина, и некоторое время Глеб ломал голову над тем, почему женский голос кажется ему таким знакомым и незнакомым одновременно. Он с трудом подавил в себе желание потрясти головой и открыть глаза и остался лежать неподвижно – теперь уже совершенно сознательно, припомнив обстоятельства, предшествовавшие его пробуждению на этом ковре.
"Да, – подумал он, – ну и каша. И я в нее вляпался обеими ногами… Бежать надо было, вот что.
Сразу рвать когти, как только нашел этот чертов пакет.., и даже раньше, как только подсмотрел те похороны… Интересно ему, видите ли, было… Пинкертон занюханный."
Женский голос принадлежал Марии. Слепой не узнал его сразу из-за интонации. Такой собачьей преданности, такой безоговорочной покорности он не слышал в голосе неприступной Андреевны никогда, даже в те минуты, когда она извивалась под ним, задыхаясь от страсти и шепча тайные, темные слова, от которых у него все плыло перед глазами…
Мужской голос был ему незнаком: басистый, глубокий, хорошо поставленный, голос человека, привыкшего много говорить, причем не просто говорить, а вещать. Такие голоса бывают у не старых еще начальников среднего звена, много валяющих дурака перед народом и делающих успешную карьеру: сытый, самоуверенный голос человека, привыкшего по первому требованию получать все, что ему нужно.
– Что Колышев? – спросил незнакомый мужской голос.
– Убит, – ответила Мария.
«Кто это – Колышев? – подумал Глеб. – Кто убит?»
– Хорошо, – сказал мужчина. – Просто очень хорошо. Мне этот змей очкастый давно надоел.
«Ага, – подумал Глеб, – ясно. Очкастый там был только один.., что ж, туда ему и дорога.»
– Где Аркадий? – спросил мужчина.
– С лейтенантом, – ответила Мария. – Дает показания. Договорились, что Колышев был заодно с.., с ним.
Глеб даже перестал дышать, чувствуя, что эти двое разглядывают его.
– Что-то долго он в отключке, – сказал мужчина. – Не помер он у вас часом?
– Живой, – ответила Мария. – От этого не умирают.
– Ладно, – проворчал ее собеседник. – Теперь вот что… Лесных, когда узнает, будет рвать и метать. Нам с ним ссориться пока что рано. Надо этого типа припрятать до поры, сделать вид, что он в бегах. Потом, когда все рассосется, можно будет его «поймать». Лейтенант и поймает.., глядишь, старшим лейтенантом сделается…
– Да, – покорным эхом отозвалась Мария.
– Теперь так, – продолжал мужчина. – Колышева убрали – это вы молодцы, слов нет. Но теперь нам придется поработать на Лесных, чтобы глаза ему до поры замазать. Начнем с этого.., с эколога.
Пойдешь ты.
– Снова взрывчатка? – спросила Мария.
– Да нет, не стоит повторяться, – задумчиво протянул мужчина. – Не знаю, что-нибудь придумаем. – Он помолчал. В тишине щелкнула зажигалка, и через некоторое время ноздрей Глеба коснулся запах марихуаны. – Разоспался твой крестничек, – заметил собеседник Андреевны. – Как он хоть в постели-то? Не опозорился?