Число власти

Обмирая от ужаса, Мансуров посмотрел на Касьяна и понял, что пропал. Лицо у Касьяна было хмурое и задумчивое, он явно пребывал в нерешительности. Зато Рваный давным-давно все решил, и долго гадать об исходе спора не приходилось: тот, кто уверен в своей правоте, всегда убедит того, кто колеблется.

И еще одно стало ясно Мансурову. Этим людям не нужно Число Власти. Они не знали, что это такое, а если бы он попытался объяснить, они бы его не поняли. Для этих двоих Алексей Мансуров не представлял ни интереса, ни ценности. Им было наплевать, математик он, физик или сантехник. Они знали одно: он убил их товарищей и должен понести за это наказание. И не было рядом никого, кто втолковал бы этим кретинам, что вместе со своим пленником они собираются убить величайшее в истории науки открытие. Да и плевать им на какие-то там открытия. Поскольку способа быстро получить с Мансурова крупную сумму, по их мнению, не существовало, его следовало незамедлительно убрать, причем так, чтобы он успел как следует помучиться. Отвратительнее всего было то, что такой способ существовал: стоило этим болванам снять с его лица липкую ленту, и он предложил бы им любую сумму, которая уместилась бы в их убогом воображении. Но снимать ленту они не спешили — видимо, не хотели, чтобы он своими воплями мешал им общаться. Погибать из-за какого-то несчастного куска липкой ленты, который ровным счетом ничего не стоил ни в долларах, ни в рублях, было обидно до слез. Это было настолько нелепо и дико, что Мансуров никак не мог поверить в такой исход дела; тем не менее простейшая логика подсказывала, что такой исход вероятен. Мансуров привык доверять логике, и в данный момент это его совсем не радовало, поскольку умом он понимал, что логика права, а тело, невзирая на логику, страстно хотело жить.

— Блин, — сказал Касьян. — Даже не знаю... Нет, Паштет, в натуре, что-то с этим фраером мутит, это факт. Но... Не знаю, блин. Может, сначала расспросим? Просто на всякий случай, а? А вдруг самим пригодится? И вообще... Если придется с Паштетом базар тереть, перескажем ему, чего этот очкарик напел, и все дела. А дальше... Ну, помер и помер, мы-то здесь при чем? Помяли пацаны, пока брали. Да и как было не помять? Он ведь стрелял, четверых завалил, не считая мирного населения... Но расспросить надо.

— Расспросить — не проблема, — пожав плечами, согласился Рваный и повернулся к Алексею: — Ты, животное, говорить будешь или нет?

Мансуров ожесточенно закивал, утвердительно мыча. Он понимал, что ведет себя как последняя тряпка, но тело взяло инициативу в собственные руки и категорически отказывалось повиноваться командам, которые подавал мозг.

Касьян шагнул вперед, наклонился и взялся пальцами за уголок клейкой ленты, которая стягивала Мансурову рот. Но Рваный неожиданно отстранил его.

— Погоди, братан, — сказал он, с каким-то новым, очень неприятным выражением косясь на обтянутые женскими колготками ноги Мансурова. — Постой. Ты посмотри на него! Не поймешь, мужик это или баба... Одно слово — петух. И даже губы накрашены. Как ты думаешь, Касьян? А? Расслабить клиента перед допросом — первое дело, ты же в курсе! Легкий массаж прямой кишки... А?

— Тьфу, — с отвращением сказал Касьян и отступил на шаг. — Опять ты со своими зэковскими замашками!

— А ты меня тюрьмой не попрекай! — рявкнул Рваный. — Кто не был, тот будет, кто был — не забудет... Понял? И вообще, я ж не для себя! Я ж для дела! Знаешь, как он после этого запоет!

— Да пошел ты, — устало сказал Касьян, отходя к креслу и усаживаясь перед телевизором. — Как хочешь, мне твои развлечения до фонаря. Главное, чтоб был жив и говорить мог.

Рваный коротко, неприятно хохотнул.

— Да ты чего, братан? Ты чего! При чем тут — говорить? Я ж совсем с другого конца! Хотя, если ты настаиваешь...

— Смотри, — предупредил Касьян, поудобнее устраиваясь в раскладном кресле и переставляя прислоненный к подлокотнику обрез, чтобы ствол не упирался в ребра. — Если Паштет застукает, тебе мало не покажется. Он таких вещей не любит.

— Мало ли чего он там не любит! Да он до утра, поди, не явится. У него сейчас хлопот столько! Он в Склиф поехал — с мусорами базары трет, ручки им золотит...

— Смотри, — равнодушно повторил Касьян, окончательно поворачиваясь к Рваному затылком и закуривая сигарету.

Рваный, казалось, его не услышал. Он шагнул к Мансурову, низко нагнулся, приблизив к нему страшное, налитое кровью лицо с неожиданно ожившими, замаслившимися, вспыхнувшими диким огоньком глазами, и сказал, дыша на него смесью чеснока, табачного дыма и гнилостного смрада:

— Ну что, петушок, поиграем?

Касьян недовольно крякнул в кресле перед телевизором и потянулся за пультом, собираясь включить звук, но вдруг замер, не донеся палец до кнопки.

— Тихо! — вполголоса прикрикнул он. — Тихо, я сказал, уроды! Стучит кто-то, — добавил он и выключил телевизор. — Давай, Рваный, посмотри, кто там.

— А почему я? — возмутился Рваный, продолжая ощупывать глазами похолодевшего Мансурова.

— А потому, что тебе в самый раз немного проветриться, — ответил Касьян.

Рваный витиевато выругался, но спорить не стал: видимо, Касьян здесь был за старшего. Он взял свой обрез, проверил стволы и пошел к лестнице. На первой ступеньке он обернулся и сказал, обращаясь к Мансурову:

— Не скучай, петушок. Скоро увидимся.

Как выяснилось через несколько минут, он глубоко заблуждался.