Страница 38 из 75
Он еще несколько секунд вертел в руках бумажник, затем зло скривился и направился на кухню.
Кофе и бутерброды уже стояли на столе. Шелковников уселся и, не глядя на женщину, без всякого аппетита принялся жевать.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, Павел? – спросила Валентина.
– А что ты хочешь услышать?
– Я хочу услышать что мне делать дальше.
– В каком смысле?
– Вообще.
– Ничего не делать. Сидеть и ждать когда я приеду.
– А когда ты приедешь?
– Когда мне это будет нужно, тогда и приеду.
И запомни, – отодвигая чашку, почти шепотом произнес Шелковников, – если ты с кем-нибудь свяжешься, потом пожалеешь. Очень, очень пожалеешь.
– Это мое дело.
– Вот тогда и увидишь, твое это дело или чье-то еще!
Он поднялся из-за стола и, перевернув чашку, поставил ее на блюдце.
– Стал суеверным? – скептически улыбнулась женщина, глядя на чашку, перевернутую для гадания.
– Нет, – покачал головой Шелковников и с минуту молчал. Затем поднял чашку и принялся изучать замысловатые потеки.
– Что там получилось?
Павел Павлович вертел чашку, пытаясь поймать момент, когда потеки приобретут осмысленные формы.
– Что-нибудь не так?
Вместо ответа Шелковников указательным пальцем подтолкнул блюдце к Валентине.
– Чушь какая-то получается, – ответила она.
– Да, чушь.
Зачем Шелковников переворачивал чашку, он и сам не смог бы объяснить – почему-то на душе у него было неспокойно, какие-то недобрые предчувствия его угнетали. Но с чем они связаны, он пока еще не знал. Просто, как у всякого человека, много лет проработавшего в органах, интуиция у отставного майора была развита прекрасно, и он предчувствовал неприятности, когда до них было еще далеко. Вот и сейчас сработало чутье…
– Гнусность какая-то, – скривив тонкие губы, произнес он и резко покинул кухню. – Где мой кейс, Валентина?
– Там, где всегда, в шкафу, – спокойно ответила женщина.
– Ах да. Бывают же места, где никогда ничего не меняется.
Открыв шкаф, Павел Шелковников вытащил кейс, отщелкнул крышку, приподнял два толстых глянцевых каталога. Под ними лежало несколько пачек долларов и пистолет в кобуре. На лице Шелковникова промелькнула улыбка.
– Порядок.
– Уж не думаешь ли ты, что я лазила в твой портфель?
– Этого только не хватало.
Замки были закрыты, кейс стал у двери. Шелковников быстро оделся.
– Даже не выйдешь проводить? – от двери бросил он в глубину квартиры.
Валентина покорно подошла к своему любовнику.
– После всего сказанного – не очень хочется.
– Ладно, не обижайся, я просто погорячился. Жизнь такая, все на нервах.
Когда Павел Павлович Шелковников спустился вниз, черный «опель-омега» уже стоял у подъезда. Отставной майор открыл дверь и опустился на переднее сиденье.
– Ну, что у тебя? – спросил он, обращаясь к водителю.
Тот перебросил окурок сигареты из одного уголка рта в другой:
– Все о'кей, шеф, все как в кино.
– Что значит, все как в кино? – спросил Павел Павлович.
– Два кино, вино и домино, – усмехнулся мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания. – Куда едем?
– Давай, Миша, ко мне, – приказал отставной майор КГБ.
…Уже через двадцать минут автомобиль остановился у подъезда дома Шелковникова.
– Подождешь меня минут тридцать или час? – выбираясь из машины, спросил Шелковников.
– Конечно, подожду, – сказал водитель, доставая из пачки очередную сигарету. Как будто он мог не подождать, если б захотел…
– Слишком много куришь, – на ходу бросил Шелковников.
– Нравится мне это дело, Павел Павлович. Люблю курить и трахаться.
– Лучше трахайся, – лениво пробормотал Шелковников, – это не так вредит здоровью, да и в салоне от этого дела не дымом, а духами пахнет.
– А я трахаюсь и курю одновременно – люблю и то и другое.
Хлопнув дверью, Шелковников поднялся к себе в квартиру. Восемь картин лежали на антресолях. Павел Павлович поставил табурет, извлек картины и перенес их в большую комнату. Затем он зажег свет, все имеющиеся лампы. Из книжного шкафа достал фотоаппарат, расставил картины у стены и стал фотографировать. Аппарат был со вспышкой. Шелковников отснял всю фотопленку, которая у него оставалась, вытащил кассету и спрятал ее в карман пиджака.
– Вот теперь порядок. Сейчас заеду проявлю.
Затем он принялся складывать картины, пакуя их в две стопки; он провозился минут двадцать и даже вспотел, пытаясь все сделать предельно аккуратно. Когда с картинами было покончено, Шелковников надел пальто, взял телефон и, набрав номер, негромко сказал шоферу:
– Миша, поднимись-ка ко мне наверх, кое-что надо захватить.
Через три минуты в дверь позвонили и вошел шофер Миша.
– Возьми вот эти свертки, – Шелковников кивнул, – и аккуратненько спрячь в багажник, только очень аккуратненько.
– Понял, шеф, – коротко ответил водитель, подхватил груз и неторопливо направился вниз.
– Погоди, я пойду с тобой.
Шелковников и водитель спустились к подъезду.
Миша открыл багажник, в котором царила такая же чистота, как в платяном шкафу. Картины были сложены, багажник закрыт. На этот раз Павел Павлович устроился на заднем сиденье.
– Куда теперь, шеф? – устраиваясь в машину, осведомился водитель.
– А теперь давай, родной, поедем к Лебедеву.
– Это же к черту на кулички!
– Ничего не поделаешь, надо ехать.
– Надо, так надо. Кстати, Павел Павлович, а как насчет второй части премии?
– Ты вымогатель, – немного злорадно сказал Шелковников.
– Почему вымогатель? – спокойно произнес шофер. – Я сделал работу и хочу получить за нее деньги.
Мне надо кушать, надо пить, одеваться надо, курить и трахаться – все денег стоит.
– Слушай, родной, тех денег, что я тебе плачу, хватит двадцать раз одеться, нажраться до отвала, накуриться до рака легких и снять десять самых дорогих телок.
– Но деньги имеют неприятное свойство кончаться.
– Только не говори мне, что они у тебя уже кончились. Я же тебя предупреждал, Миша: жить осмотрительно, нигде не высовываться, с деньгами не светиться.
– А то я, можно подумать, свечусь! Я тих и аккуратен, осмотрителен и острожен, не был, не участвовал, не привлекался…
– Ну, ладно, это я так… – кодовые замочки кейса покорно открылись, и Шелковников вытащил из-под каталога самую тонкую пачку денег. Под резинку была заложена бумажка, на которой шариковой ручкой была нацарапана всего одна буква – "М".
Бумажку Павел Павлович выдернул и подал деньги своему водителю:
– На, держи, вымогатель, вечно тебе мало!
– Спасибо, спасибо, – осклабившись, произнес водитель, и его звероватое лицо расплылось в улыбке, лишь глаза остались спокойными и холодными, как у змеи, даже веки не дернулись, не говоря уже о мелких морщинках-лучиках в уголках глаз.
– Ну, давай, давай, не тяни.
– Деньги счет любят, – сказал водитель.
– Слушай, я тебя хоть раз обманул?
– Не было такого случая, – убежденно произнес водитель. – Но, может, потому и не было, что я всегда считаю?
– Не было и не будет, – сказал Шелковников. – Поехали скорее, Лебедев меня уже ждет.
– Поедем. За тридцать минут домчу.
И действительно, через полчаса автомобиль уже был на Малой Грузинской улице.
Художник, к которому спешил Шелковников, действительно его ждал. Так оно и случилось. Дав указания Михаилу, Павел Павлович вошел в подъезд. Шофер откинулся на спинку сиденья и закурил. Ему предстояло поднять картины наверх после того, как Шелковников ему позвонит.
На самом последнем этаже, у двери, на которой красовалась медная табличка «Лебедев Борис Иванович» и номер двадцать три, Шелковников позвонил, хотя в кармане лежали ключи. Из мастерской не раздалось ни звука. Шелковников подождал немного, потянул на себя дверь, и та покорно открылась. На пороге уже стоял Борис Иванович Лебедев.
– Ну, здорово, Павел, – сказал художник и тряхнул седой гривой.