Виток эволюции

Самому-то мне парады не очень нравятся. Когда наши тела попадают в эту толкучку, в нас просыпается все самое ужасное, как бы ни были добры наши души. В прошлом году, например, в День ветеранов выдалась такая жара, что хоть помирай. Конечно, люди выходили из себя, попробуйте-ка несколько часов проторчать в изнемогающих от жары и жажды телах.

Вот и со мной произошла неприятная история. Повздорили мы немного с командующим парадом, а он как закричит, что его тело сейчас как следует надает моему по башке, если мое еще раз собьется с ноги. И он бы выполнил свою угрозу, потому что у него, как у командующего парадом, было лучшее из тел этого года, если, конечно, не считать ковбоя, которого взял себе Кенигсвассер. Но меня так просто не возьмешь, я ему все высказал. Он как размахнется — а я, конечно, скинул тело и дал деру, даже не посмотрел, приложился он или нет. Пришлось ему самому тащить мое тело в хранилище.

Но как только я выбрался из тела, все моя злость сразу же улетучилась. Я немедленно во всем разобрался. Кто спрашивается, если он не святой, может быть по-настоящему добрым, разумным, находясь хотя бы пять секунд в теле, не говорю уже о подлинном счастье. Для людей в теле оно доступно только маленькими порциями. Но мне не довелось пока встретиться ни с одним амфибионтом, с которым не было бы легко, весело, просто и бесконечно интересно. Естественно, если он в этот момент не находится в теле. Но стоит им влезть в какое-нибудь тело, идиллия сразу заканчивается, просто наваждение.

Впрочем, тайны здесь нет, стоит вам войти в тело, на вас сразу начинает воздействовать химия — железы заставляют ваше тело возбуждаться, беситься, а может быть и драться, они пробуждают аппетит, сводят вас с ума от любви и ненависти.

Совершенно невозможно предсказать, что на вас накатит в следующую минуту.

Вот почему я никогда не сержусь на наших противников, на тех людей, которые до сих пор выступают против амфибионтов. Есть ведь и такие, кто никогда не покидает своего тела и не собирается этому учиться. Конечно, это их личное дело, но они хотели бы запретить это и другим, им зачем-то надо загнать всех амфибионтов в тела и держать их там, как в тюрьме.

После моей стычки с командующим парадом, мне уже не хотелось возвращаться в тело, а Мэдж последовала за мной, немедленно покинув свое тело, находящееся в рядах Женского Батальона. И мы вдвоем, крайне довольные тем, что для нас этот парад уже закончился, решили отправиться посмотреть на противников. По-моему, ничего интересного в наблюдении за ними нет. Но Мэдж нравится разглядывать новые женские наряды. Женщины из числа наших противников, обреченные до конца своих дней носить одно, предоставленное им природой, тело, вынуждены менять одежду, прически и косметику гораздо чаще, чем это принято у нас в телохранилищах.

Капризы моды меня никогда особенно не интересовали, а все остальное, что приходится видеть и слышать на территории противника, производит такое тягостное впечатление, что, наверное, и чучело бы покинуло свой пост, только бы не слышать эти разговоры.

Как правило, противники амфибионтов любят порассуждать о старомодном способе продолжения своего рода. А на мой взгляд, это самое нелепое, самое смешное, самое неудобное занятие, которое только можно себе вообразить, особенно, если сравнить этот способ с тем, что практикуется у нас, амфибионтов. А если разговор у них заходит о чем-то другом, можно поспорить, что они толдычат о хлебе насущном, то есть о жратве. Или, если сказать по-научному, о тех химических соединениях, которые они вынуждены запихивать в себя, чтобы их тело сохраняло работоспособность. А вот еще часто встречающиеся темы разговоров: страх и то, что мы когда-то называли политикой предпринимательская политика, социальная политика, государственная политика…

Мне кажется, что больше всего наши противники ненавидят нас именно за то, что мы можем в любой момент подсматривать за ними, а они могут нас видеть только тогда, когда мы перебираемся в тела. Может быть из-за этого они нас страшно боятся, хотя бояться амфибионтов — все равно что бояться восхода солнца. Мы ни на что и не претендуем, пусть весь мир принадлежит им, разве что кроме телохранилищ. Но они жмутся друг к другу, как будто ждут, что мы вот-вот спикируем на них с небес и учиним над ними кровавую расправу.

У наших противников везде установлены приспособления, которые должны, по их представлениям, обнаруживать амфибионтов. Честно говоря, эти приборчики гроша ломанного не стоят, но, установив их, противники чувствуют себя спокойнее. Можно подумать, что они окружены превосходящими силами врага, и только их выдержка и способность оказывать достойный отпор, позволяют им выжить. Еще они очень любят науку — их любимое занятие — похваляться друг перед другом своей постоянно прогрессирующей наукой. Они почему-то очень радуются, что у нас нет ничего подобного. Впрочем, если наука — это производство новых видов оружия, то тут они правы, это уж точно.

Вообще-то, у нас идет с ними война. Мы-то, естественно, ни о каких военных действиях и думать не желаем, разве что держим в тайне месторасположение наших телохранилищ и мест, где устраиваем свои парады. Сражения для нас сводятся к тому, что мы просто выходим из тел всякий раз, когда они устраивают воздушный налет или запускают баллистическую ракету.

И эти наши защитные действия приводят противников в ярость, потому что воздушные налеты и ракетные атаки дело дорогостоющее, особенно, когда видишь, что деньги налогоплательщиков вылетают в трубу. Обычно нам заранее известно, что, когда и где они собираются предпринять, так что отразить их атаки не составляет никакого труда.

Но было бы неправильно считать их такими уж дураками. Надо ведь учитывать, что им приходится не только думать, но и ухаживать за своими телами, поэтому, отправляясь наблюдать за ними, я стараюсь соблюдать осторожность. Вот почему, мне сразу не понравилось, когда мы с Мэдж наткнулись на странное телохранилище, расположенное прямо в чистом поле. В последнее время никаких сведений о новых приготовлениях противника не было слышно, но это хранилище выглядело крайне подозрительно.

А вот Мэдж… После того, как она побывала в теле звезды варьете, ее переполнял оптимизм.

— Это телохранилище устроили наши противники, — сказала она, — мне кажется, что они начали понимать всю бездну своего незнания, и теперь решили сами стать амфибионтами.

Ее доводы показались мне убедительными. Перед нами было новехонькое, хорошо укомплектованное телохранилище, радушно предлагавшее свои услуги всем желающим. Мы несколько раз облетели вокруг здания, но Мэдж стала сокращать свои круги, чтобы как следует разглядеть дамские тела, выставленные в витрине.

— Не думаю, что нам стоит здесь задерживаться, — сказал я.

— Я только посмотрю, — сказала Мэдж. — От нас не убудет.

Но стоило ей приблизиться к главной витрине, как она тут же забыла о всякой осторожности. Ее уже не интересовало, где она, что с ней, и как она сюда попала.

Я ее понимал, за стеклом красовалось самое роскошное женское тело, какое мне только приходилось видеть. Так могут быть сложены разве что богини. Это шестифутовое тело было покрыто загаром медного оттенка, волосы и ногти были выкрашены в золотисто-зеленый цвет старого шартреза, и одето оно было в прекрасное бальное платье из золотой парчи.

Рядом находилось тело белокурого великана в небесно-голубом фельдмаршальском мундире с пурпурной отделкой и массой орденов.

Скорее всего, противники украли эти тела в одном из наших провинциальных телохранилищ, подкрасили их, нарядили покрасивее и после этого выставили напоказ.

— Мэдж, назад! — крикнул я.

Но было поздно, меднокожая женщина с шатрезоовыми волосами зашевелилась. Сразу же завыла сирена, и со всех сторон на тело, в которое вошла Мэдж, набросились солдаты, которые оказывается прятались до поры до времени в засаде. Это телохранилище оказалось ловушкой для амфибионтов.

У тела, в которое вселилась Мэдж, были связаны щиколотки, так что она не могла сделать те несколько шагов, необходимых для выхода из тела.