Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 21

Если сравнивать советское «семейное» и западное «рыночное» хозяйство, то рыночная экономия тем более не является чем-то естественным и универсальным. Уж если на то пошло, естественным (натуральным) всегда считалось именно нерыночное хозяйство, хозяйство ради удовлетворения потребностей — потому-то оно и обозначается понятием натуральное хозяйство. Разве не странно, что образованные люди перестали замечать эту отраженную в языке сущность.

Давно, с начала XX века стало понятно, что капитализм (рыночная система) — это особая, уникальная культура. Совмещение ее с иными культурами — огромная и сложная проблема. Наши реформаторы и пошедшая за ними часть интеллигенции эту проблему просто игнорировали.

Модный российский экономист В. Найшуль даже пишет статью под красноречивым названием «Ни в одной православной стране нет нормальной экономики». Если вдуматься, то это просто нелепое утверждение. Православные страны есть, существуют иные по полторы тысячи лет — почему же их экономику нельзя считать нормальной? Разве не странно, что экономисты считают нормальной экономику Запада — недавно возникший тип хозяйства небольшой по населению части человечества?

Дж. Грей писал об откате к «пещерному» либерализму: «Реальная опасность палеолиберальной мысли и политики во всем многообразии их форм заключается в непонимании их адептами того обстоятельства, что рыночные институты живы и прочно стоят на земле только до тех пор, пока они встроены в контекст культуры обществ, чьи потребности они призваны удовлетворять».

Через призму социал-дарвинизма стали реформаторы видеть человека. Право на жизнь (например, в виде права на труд и на жилье) стало ставиться под сомнение — сначала неявно, а потом все более громко. Положение изменилось кардинально в конце 80-х годов, когда это отрицание стало основой официальной идеологии. Пресса довела эти модели до формул крайнего мальтузианства, но не пресса создает модели, она лишь заостряет идеи, высказанные научными авторитетами.

В Верховном Совете СССР видный ученый Св. Федоров так выступал за приватизацию: «Природа дала животным зубы и когти. А для предпринимателя зубы и когти — частная собственность. Когда мы ее получим, мы будем вооружены». В прессе же обычным делом стали абсурдные заявления в духе социал-дарвинизма. Вот высказывание (1988 г.) одного из первых крупных советских бизнесменов Л. Вайнберга: “Биологическая наука дала нам очень необычную цифру: в каждой биологической популяции есть четыре процента активных особей. У зайцев, у медведей. У людей. На западе эти четыре процента — предприниматели, которые дают работу и кормят всех остальных. У нас такие особи тоже всегда были, есть и будут”.

Та часть российского общества, которая объединилась на платформе неолиберальной реформы, приобрела сознание новой высшей расы («новые русские»), которые имеют право и даже обязаны эксплуатировать низшую расу к ее же собственной пользе. Теорию деления человечества на подвиды, ведущие внутривидовую борьбу, развивали видные социологи, идея «генетического вырождения» советского народа была общим фоном множества суждений, и никто из сообщества западных экономистов не указал на нелепости, которые нагромождали энтузиасты этой идеи.

Экономисты российской реформы исходили из принципов методологического индивидуализма и брали homo economicus как стандарт для модели человека. В целом весь дискурс господствующего меньшинства сообщества экономистов России стал проникнут биологизаторством, сведением социальных и культурных явлений к явлениям животного мира. В целом ряде выступлений социал-дарвинизм реформаторов доходил до жесткого социального расизма.

Для этого дискурса было характерно систематическое замалчивание той социальной цены, которую должны были заплатить граждане в ходе реформы. Экономисты выступили авторами и исполнителями огромного подлога, обеспечив тотальную дезинформацию тех трудностей, которые должны были выпасть на долю общества, лишив его, таким образом, свободы волеизъявления. Иными словами, они выступили как орудие манипуляции общественным сознанием со стороны корыстно заинтересованного меньшинства.

Под демократическими лозунгами к власти в России пришло меньшинство с крайне антидемократическими взглядами. Поскольку массовое сознание в позднем СССР было проникнуто глубоким, хотя и не вполне «европейским», демократизмом, это вызвало тяжелый культурный шок — люди сами привели к власти эту новую элиту, а она, как оказалось, исповедовала социальный расизм.

Если бы режим России следовал нормам буржуазной демократии, то курс реформ Гайдара никак бы не прошел. Созыв за созывом (начиная с 1989 г. до 1999 г.) парламент этот курс отрицал, опрос за опросом показывал, что большинство населения этой реформы не приемлет. После краха СССР в сообществе экономистов сложилась компактная господствующая группа, объединяющей силой и ядром идейной основы которой является антисоветизм. У нее развито мессианское представление о своей роли как разрушителей «империи зла». Видный идеолог перестройки О. Лацис так писал о реформе: «Когда больной на операционном столе и в руках хирурга скальпель, было бы гибельно для больного демократически обсуждать движения рук врача. Специалист должен принимать решения сам. Сейчас вся наша страна в положении такого больного». В рамках демократического мышления заявление О. Лациса чудовищно. Ведь у страны не спросили согласия на операцию, ее просто связали, повалили и изрезали — обманув и в отношении диагноза, и в отношении запланированного исхода.

Во время перестройки видные экономисты (Н. П. Шмелев, С. С. Шаталин) и социологи стали открыто пропагандировать безработицу — с нарушением норм рациональности и этики. В экономику, где была достигнута полная занятость, они призывали искусственно ввести вирус тяжелой социальной болезни.

Т. И. Заславская писала в важной статье 1989 г.: «По оценкам специалистов, доля избыточных (т. е. фактически не нужных) работников составляет около 15 %, освобождение же от них позволяет поднять производительность труда на 20–25 %. Из сопоставления этих цифр видно, что лишняя рабочая сила не только не приносит хозяйству пользы, но и наносит ему прямой вред… По оценкам экспертов, общая численность работников, которым предстоит увольнение с занимаемых ныне мест, составит 15–16 млн. человек, т. е. громадную армию… По данным опроса, 58 % людей считают, что безработица в СССР недопустима,… мнение о том, что безработица необходима для более эффективного хозяйствования, поддерживает всего 13 %».[12]

Мнение большинства для российских «демократов» несущественно, и массовую безработицу в России они сделали реальностью. «Ненужных работников» столкнули на социальное дно, а «ненужных людей» еще глубже. Но какова была аргументация! «Освобождение» от 15 % ненужных работников, по расчетам, поднимает производительность труда на 20 %. Нетрудно видеть, что объем производства при этом возрастает на 2 %. И из-за этого ничтожного результата в одном показателе, который будет в десятки раз перекрыт потерями в целом, социолог предлагает превратить 15–16 миллионов человек в безработных!

Н. П. Шмелев придает доводам в пользу безработицы тотальный характер, доводя их до абсурда. Он пишет в 1995 г., что в России якобы имеется огромный избыток занятых в промышленности работников: “Сегодня в нашей промышленности 1/3 рабочей силы является излишней по нашим же техническим нормам, а в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно”.[13]

Здесь вызванное утратой меры нарушение логики доведено до гротеска. Вдумайтесь в эти слова: “в ряде отраслей, городов и районов все занятые — излишни абсолютно”. Как это понимать? Что значит “в этой отрасли все занятые — излишни абсолютно”? Что значит “быть излишним абсолютно”? Что это за отрасль? А ведь Н. П. Шмелев утверждает, что таких отраслей в России не одна, а целый ряд. А что значит “в городе N* все занятые — излишни абсолютно”? Что это за города и районы?

12

Т. И. Заславская. Перестройка и социализм. — В кн. «Постижение. Перестройка: гласность, демократия, социализм». М.: Прогресс. 1989. С. 230–232.

13

Н. П. Шмелев. Экономические перспективы России. — СОЦИС. 1995, № 3.