Страница 8 из 21
И ведь эта бредовая мысль о лишних людях России стала идеей-фикс академика, он ее повторяет где надо и не надо. В 2003 г. Н. Шмелев написал: “Если бы сейчас экономика развивалась по-коммерчески жестко, без оглядки на социальные потрясения, нам бы пришлось высвободить треть страны. И это при том, что у нас и сейчас уже 12–13 % безработных. Добавьте к этому, что заводы-гиганты ближайшие несколько десятилетий обречены выплескивать рабочих, поскольку не могут справиться с этим огромным количеством лишних”.
Господа экономисты и советники президентов, до чего же вы докатились!
Народное хозяйство, являясь частью национальной культуры, может быть подорвано даже без прямых политических действий (например, войны или реформы) — воздействием даже на самые тонкие и почти невидимые элементы культуры. Особое место в ней занимают символы. Они — отложившиеся в сознании образы вещей, явлений, человеческих отношений, которые приобретают метафизический смысл. Это часть оснащения нашего разума. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Он упорядочивает также историю народа, страны, связывает ее прошлое, настоящее и будущее. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле.
Хозяйство имеет свой универсум символов и вне его просто не может существовать. В культуре России определенное символическое значение имели главные категории экономики — собственность и труд, богатство и деньги. Они были неразрывно связаны со всей системой символов, и их произвольное изъятие или подмена потрясали всю культуру. Кризис вызвала уже кампания по ликвидации священного смысла понятия земля, требование признать, что земля — не более чем средство производства и объект купли-продажи.
Образ национальной промышленности был тесно сцеплен в исторической памяти народа с образом Родины и ее безопасности. Проводя приватизацию, экономисты отвергали ее культурный смысл, даже издевались над тем, что советские заводы и фабрики были построены с чрезвычайными усилиями и жертвами прошлых поколений, буквально на их костях. Эти заводы, как и земля, имели символическое значение, обладали святостью. Насмешки над этим символом заложили в коллективное подсознание тяжелую ненависть к реформе.
Священным символом была и наука, национальная ценность России и особый храм русской культуры. Ее стали ликвидировать под пошлую песенку о нерентабельности. Пусть западные экономисты, которые советовали это российским реформаторам, знают, как это воспринималось русскими учеными. Один из недавно умерших крупнейших химиков России страдал оттого, что, будучи молодым солдатом Второй мировой войны, не погиб на фронте со своими сверстниками — и ему пришлось в старости видеть уничтожение замечательных лабораторий, созданию которых он посвятил полвека своей жизни.
Тяжелые последствия имела и манипуляция с символическим смыслом собственности. В русской культуре не было отрицания частной собственности, к ней относились рационально. Ее считали предметом общественного договора, который можно и нужно ограничивать человеческим законом. После 1920 г. ее ограничили, а в 80-е годы уже считали возможным вводить в хозяйство. И вдруг о собственности людям стали говорить с каким-то тоталитарным экстазом, требовать, чтобы советские люди поклонялись ей, как идолу. Архитектор перестройки А. Н. Яковлев поднял символ собственности на религиозную высоту: «Нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности».
Какой регресс мысли и чувства! Население собиралось спокойно и разумно освоить рыночные институты и частную собственность, и вдруг в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и буддизма, вылезает, как из пещеры, академик-экономист и заклинает: священна! священна!
В целом, идеологи реформы учинили в России разрушительный штурм символов. Они уничтожили совесть хозяйства и погрузили его в тяжелейший кризис. Разрушая символы, экономисты много сделали, чтобы устранить из экономики сами понятия греха и нравственности. Н. Шмелев писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно». Здесь вывернута наизнанку формула соподчинения фундаментальных ценностей — эффективности и нравственности. Наркобизнес и поставка девушек в публичные дома Европы экономически эффективны? Значит, они нравственны. Эти экономисты ведут легитимацию не гражданского, а криминального общества.
Разрушение системы нравственных ориентиров наряду с социальным бедствием повлекло за собой в РФ взрыв массовой преступности. Ее жертвы, включая саму вовлеченную в преступность молодежь, ежегодно исчисляются миллионами — и это только начало нашего страшного пути. Ведь раскручивается маховик наркомании, который скоро сам создаст для себя двигатель — и остановить его будет очень трудно. Но ведь ко всему этому приложила свою руку элита мирового интеллектуального сообщества. Благодаря ее поддержке преступное сознание заняло господствующие высоты в экономике, искусстве, на телевидении. Рынок, господа! Культ денег и силы!
Что же теперь заламывать руки, ужасаясь детской преступности и «русской мафии». Помогли порно — и наркодельцам совершить культурную революцию, необходимую для слома советского жизнеустройства, так имейте мужество и силу увидеть последствия — это тоже норма рациональности.
Оборотной стороной социал-дарвинизма, разрушения «универсума символов» и иерархии нравственных ценностей стало создание в России системы потребностей, несовместимых с жизнью страны и народа. Последние 15 лет граждане России были объектом небывало мощной и форсированной программы по внедрению в их сознание потребностей западного общества потребления.
Начиная с середины XX века потребности стали интенсивно экспортироваться Западом в незападные страны через механизмы культуры. Разные страны по-разному закрывались от этого экспорта, сохраняя баланс между структурой потребностей и теми реально доступными ресурсами для их удовлетворения, которыми они располагали. Таким барьером, например, было закрыто крестьянство в России, а затем и советское общество. Крестьянину и в голову бы не пришло купить сапоги или гармонь до того, как он накопил на лошадь и плуг — он ходил в лаптях. Так же в середине века было защищено население Индии и в большой степени Японии.
При ослаблении этих защит происходит, по выражению Маркса, «ускользание национальной почвы» из-под производства потребностей, и они начинают полностью формироваться в центрах мирового капитализма. По замечанию Маркса, такие общества, утратившие свой культурный железный занавес, можно «сравнить с идолопоклонником, чахнущим от болезней христианства».
Культурная защита СССР была обрушена в годы перестройки ударами идеологической машины. При этом новая система потребностей была внедрена не на подъеме хозяйства, а при резком сокращении ресурсной базы для их удовлетворения. Это породило кризис сознания и быстрый регресс хозяйства — с одновременным распадом солидарных связей.
Когда идеологи и экономисты проводили эту акцию, они преследовали конкретные политические цели. Но удар по здоровью страны нанесен несопоставимый с этими целями — создан порочный круг угасания народа. Приняв вирус «потребностей идолопоклонника» при архаизации производства, население России получило реальный шанс «зачахнуть» едва ли не в подавляющем большинстве.
Выработать новый проект солидарного рационально мыслящего общества с полноценным универсумом символов — трудная задача, к которой нам не дают подступиться, в том числе используя авторитет западной науки.
Какую субкультуру поддержал Запад в России?
В последней кампании «холодной войны» против СССР Запад заключил альянс с тремя социальными группами внутри советского общества, с тремя его субкультурами. Это часть партийно-бюрократической номенклатуры, часть интеллигенции, занявшая антисоветскую позицию, и часть преступного мира. Это разнородное социальное образование, преследующее разные цели, но заинтересованное в сломе советской государственности и экономики, получило на Западе условное название демократов и либералов.