Страница 6 из 21
За период ельцинизма государство России было изуродовано и действительно приобрело некоторые монструозные черты. Первая из таких черт — коррупция. Это коррупция нового для России типа, коррупция «гибридного» общества, в котором культ денег либерального рынка соединился с архаичными способами самоорганизации преступных сообществ. Наверх поднялось дно советского общества. Условия для этого создала философия и практика реформаторов начала 90-х годов. Тогда наверх поднялась целая каста «идеологов коррупции», вплоть до декана экономического факультета МГУ Г. Попова, прославлявшего взятку.
Страна попала в порочный круг — коррумпированная часть государственного аппарата развращает еще здоровую часть чиновничества быстрее, чем удается «вылечивать» пораженные участки. Коррупция превращается в самовоспроизводящуюся систему и вырабатывает механизмы, автоматически разрушающие те защитные силы, которые может собрать для борьбы с нею государство и общество. Пораженная коррупцией часть чиновничества смыкается с преступным миром, чтобы сообща и целенаправленно растлевать, подкупать и подчинять как раз те органы государства и общества, что должны обеспечивать их безопасность — судебную систему и прокуратуру, органы госбезопасности, прессу и представительную власть. Возникает организованная преступность, которая параллельно с государством создает свою, теневую псевдо-государственность.
К настоящему времени все «институты коррупции» созрели настолько, что она уже задает особый тип жизни, создает в России параллельную «воровскую цивилизацию». Можно сказать, что в «рыночной России» возникла коррупция как особая общественно-экономическая формация, не описанная ни в каких учебниках. Марксист бы сказал, что возникли небывалые производственные отношения, определяемые не господством капитала, а его сращиванием с госаппаратом в единую систему, связанную круговой порукой коррупции.
Коррупция приобрела международное измерение. Коррумпированные политики и чиновники на верхних этажах власти создают всемирную «серую зону» — преступный интернационал, где и принимаются самые важные решения по выгрызанию пространства нашей жизни.
Это — историческая ловушка. Если в начале реформы коррупция была инструментом разрушения советского государства и советского общественного строя, то уже с середины 90-х годов этот выпущенный демократами из бутылки джинн не просто стал жить своей жизнью, он стал всем диктовать свою волю. Если питательной средой коррупции вначале был целенаправленно созданный командой Горбачева-Ельцина экономический и духовный кризис, то теперь уже коррупция стала движущей силой этого кризиса — она его выращивает как свою питательную среду. Без чрезвычайных мер из этой ловушки уже не вырваться, и чем дольше мы в этой яме сидим, тем страшнее будут эти меры.
Второе, менее страшное, но не менее тотальное изменение государства — безудержный рост раковой опухоли бюрократии при безудержном же падении ее квалификации и ответственности. Тут проявилось странное болезненное свойство всего антисоветского проекта: любой дефект советского государства, на который направляли огонь своей критики либеральные интеллектуалы в СССР и на Западе, после уничтожения Советского Союза вдруг как будто вырывался на волю в зверском обличии и в невиданном размере. Уже не как дефект, а как активное, организующее зло.
Так, говорилось, что советское государство отягощено разбухшим бюрократическим аппаратом. И это казалось правдой. Но это была заведомая неправда при сравнении с тем, что произошло в антисоветском государстве. В государственном аппарате управления всего СССР было занято 16 млн. человек. Около 80 % его усилий было направлено на управление народным хозяйством. Сегодня в государственном аппарате России 17 млн. чиновников. Хозяйством государство теперь не управляет (90 % его приватизировано), а населения в РФ вдвое меньше, чем в СССР. В результате реформы произошло десятикратное «разбухание» чиновничества относительно его функций!
То, что сотворила с государством неолиберальная реформа — лишь один из множества ее типичных аспектов. Здесь, как и в других аспектах, видна ее философская и духовная матрица. Она несовместима с общей рациональностью и этикой! Еще страшнее другое. Мир наблюдал, как в элите большой страны происходил распад всех устойчивых интеллектуальных конструкций, возникал мыслительный и нравственный хаос, на арену выходил дремучий, тупой социал-дарвинизм. И западные либералы, социал-демократы и даже значительная часть европейских коммунистов этому аплодировали. Это колоссальный провал западной культуры, страшный откат от норм и идеалов Просвещения.
Разрушение культуры России: социал-дарвинизм как философия реформы
В ходе перестройки произошло быстрое изменение мировоззрения и социально-философских представлений той части советской элиты, которая была ответственна за разработку и реализацию программы реформ. Во многом это было вызвано интенсивным интеллектуальным взаимодействием с западными коллегами неолиберального направления.
Эта культурная мутация, которая стала одной из причин глубокого кризиса, стала важным экспериментом в сфере общественного сознания и уже вошла в историю как достойное изучения явление культуры. Замечателен и тот парадоксальный, но регулярно повторяющийся в истории факт, что в туземной элите под давлением ее западных наставников происходит культурный регресс, сдвиг к антирационализму, назад от европейского Просвещения. Опыт великих реформаторов, проложивших в XX веке пути модернизации (Ленин, Сунь Ятсен, Ганди), показал, что успешно перенять опыт Запада можно только сохранив духовную и культурную автономию от него.
Антисоветские реформаторы России, напротив, стали эпигонами Запада — и тем самым, как ни парадоксально, изменили идеалам и рациональности Просвещения. В целом сообщество российских экономистов-«рыночников» приняло представление о мире и человеке, основанное на социал-дарвинизме, что противоречит всей культурной траектории России.
Это проявилось прежде всего в крайнем, доходящем до абсурда натурализме, и он был сразу распространен на экономику. Поразительно, как с помощью идеологии неолиберализма удалось замечательным образом стереть в сознании образованных людей вполне очевидную вещь — экономика суть явление социальное, присущее только человеческому обществу. Это порождение культуры, а не явление природы. Были сломаны все интеллектуальные барьеры против натурализации экономики, которые так усердно выстраивали Макс Вебер и Кейнс.
Экономист, многолетний декан факультета экономики Московского университета Г. Х. Попов изрек в начале реформ: «Социализм пришел, как нечто искусственное, а рынок должен вернуться, как нечто естественное». Отметим его стыдливость — противопоставляя социализму капитализм, он заменяет это слово термином «рынок».
А. Стреляный, ведущий радио «Свобода», сказал уже в 2001 г.: «Всё советское народное хозяйство, от первого тракторного завода до последней прачечной, появилось на свет неестественным путём. Эти искусственные создания (артефакты) и существовать могли только в искусственной среде, что значит за счёт казны, а не потребителя».
Называть «естественным» завод, построенный «по указке потребителя, а не Госплана» — глупость. Это такой же «артефакт», могущий «существовать только в искусственной среде». Ну как могли европейские интеллектуалы столько лет слушать подобную чушь и поддакивать ей!
Придание обществу черт дикой природы — культурная болезнь Запада, давно осмысленная и во многом преодоленная. Казалось невозможным, чтобы она в конце XX века вдруг овладела умами элиты российской интеллигенции — ведь много предупреждений было сделано не только русскими философами, но и с самого Запада. Мы переживаем уникальный в истории культуры случай, когда элита интеллектуального сообщества выступает в идеологии как сила обскурантистская, антинаучная — под аплодисменты элиты Запада.