Тайный советник вождя

Совершенно нормальное состояние продолжалось до 1948 года. А. потом, видно, возраст начал сказываться, утомительная, изматывающая будничность, без каких-то ярких, заметных, вдохновляющих успехов. Болезнь опять давала себя знать, но теперь в иной форме, чем прежде. Я отмстил растущую подозрительность, недоверие, вызывавшие всплески раздражительности и гнева. Причин было по крайней мере две. Об одной мы говорили — это обострение борьбы за власть. А вторая причина сложней, тоньше, но глубже: подспудная боязнь расплаты за то зло, которое он принес людям, за пролитую кровь и причиненную боль. Побудительные причины, важные когда-то, постепенно теряли свое значение, иногда даже обретали обратный смысл, а память о горе и бедах жила в душах людей, переходила к новому поколению. То, что оправдывалось современниками в конкретных условиях, было непонятно молодежи, живущей при других обстоятельствах, в изменившемся мире. У тысяч погибших в тюрьмах, в лагерях остались десятки тысяч родственников, последователей, разве они не будут мстить, разве они не стремятся пролить кровь за кровь, разве не ненавидят они прежде всего Сталина?! Где они, как маскируются, через какие щели проникают, подбираясь к нему?!

По ночам мучили кошмары, являлись во сне погубленные соратники, просто знакомые. Он стонал, кричал, уходил спать из одной комнаты в другую, но, как известно, от себя не уйдешь. Подозрительно вглядывался Иосиф Виссарионович в каждое новое лицо, опасался даже тех, кого встречал не первый раз. Мнительность обострялась при изменении погоды, при похолодании, при затяжных серых дождях. В такие дни и недели ему, в сущности, одинокому старому человеку, полностью лишенному домашнего уюта, заботы детей, родных, — в такие дни ему было очень плохо. Все его соратники имели свои семейные норы, где можно было укрыться от невзгод, разделить с близкими горе и радость, разрядиться и восстановить силы, только у Сталина не было ничего подобного. Он вызывал меня, требовал, чтобы я неотлучно находился рядом с ним.

Особенно стал бояться охранников, резонно полагая: раз они служат в ведомстве Берии, значит, способны выполнить любой приказ своего начальника. Когда шел по длинным кремлевским коридорам, его раздражали агенты, стоявшие, вытянувшись, на каждом повороте, поедающие его глазами. Почему-то считал, что ему выстрелят в спину, а поэтому гордый человек вышагивал мерно, неторопливо, с поднятой головой и в невероятном напряжении. Он не просил меня, я сам догадался: Иосиф Виссарионович чувствовал себя гораздо спокойней, когда за его спиной есть Власик или я, когда прикрыты его «тылы». И в автомашине не волновался, если возле него сидел один из нас или комендант Кремля, молодой генерал Петр Косынкин, в котором Сталин чутьем угадал человека, фанатично преданного лично ему. Здоров, крепок был Косынкин — надежная физическая защита.

Теперь вот читаю, слушаю различные россказни о Сталине и диву даюсь фантазиям досужих сочинителей. Утверждают, что у Иосифа Виссарионовича была особая бронированная машина, которая, столкнувшись якобы однажды на полном ходу с бульдозером (или — вариант — с дорожным катком), вывела последний из строя, а сама как ни в чем не бывало помчалась дальше. Чушь несусветная! Не допустила бы никогда охрана, чтобы машина Сталина налетела на нечто встречное. Маршрут надежно контролировался. Но дело даже не в этом, а в том, что персональный ЗИС-115 был просто-напросто модификацией известного автомобиля ЗИС-110, довольно часто встречавшейся на московских улицах. Сооружен не из брони, а из обычного железа, из которого делались корпуса очень удачной для своего времени машины «Победа». Индивидуальные отличия: двигатель мощностью 182 лошадиные силы; бронирующие салон восьмимиллиметровые плиты, скрытые под обшивкой; прочный триплекс вместо стенки, точно такой, какой использовался на наших боевых самолетах для защиты летчиков от пуль и осколков.

Просторный салон с диваном кремового окраса отделен был от водителя стеклянной перегородкой. А Иосиф Виссарионович располагался обычно не на этом удобном диване, а против него, на откидном сиденье, спиной к водителю, а лицом ко мне или к кому-либо другому, сидевшему на диване. Это Сталину было привычней, удобней. И виднее: что там позади, за машиной.

Безотлучное нахождение поблизости от Сталина, у него "под рукой", сильно изматывало меня. И дел-то существенных мало, только прихоти больного, скрывавшего свою хворь. Но не подводить же его. Зато когда приступ страха и подозрительности заканчивался, я со спокойной совестью уезжал домой и отдыхал в свое удовольствие несколько дней, а то и неделю, Сталин меня не тревожил. Я восстанавливал свои силы, но Сталин-то продолжал работать, и особенно плодотворно, когда был здоров. До следующего приступа, которые, увы, учащались.

Уже после смерти Иосифа Виссарионовича, вспоминая и анализируя минувшее, я осознал, насколько умело использовал Берия болезненное состояние Сталина, расчетливо усугубляя неприятности, влиявшие на его душевное состояние. Постепенно, осторожно, но с неумолимой последовательностью убирал Лаврентий Павлович людей, которым доверял Сталин, образуя вокруг него вакуум, в котором мог задохнуться престарелый вождь. При первой возможности устранил привычного и надежного секретаря А. Н. Поскребышева, о чем мы уже говорили. Оборвалась привычная линия связи с прошлым, с современниками.

А клин, вбитый между Сталиным и вторым человеком в партии, в стране, между вождем и его старейшим другом и соратником Вече Молотовым Молотошвили! В середине 1948 года на стол Иосифа Виссарионовича легла объемистая папка с «делом» П. С. Жемчужиной-Молотовой. Она обвинялась в связях с сионистскими организациями, в тесной близости с послом Израиля в СССР Голдой Меир, в передаче через нее израильской разведке политических, научных и иных секретных сведений. И даже в подготовке покушения на Сталина. А поскольку вопрос касался первых лиц государства, «дело» было подготовлено особо тщательно и доказательно. Иосиф Виссарионович вынужден был поверить. Предложил Молотову разойтись с женой, а как только развод был оформлен, Полину Семеновну арестовали и увезли на Лубянку. Доверие Сталина к "другу Вече" было в какой-то мере подорвано, да и сам Молотов, чувствуя двойственность своего положения, старался не мозолить глаза Иосифу Виссарионовичу, по возможности избегал встреч с ним. А Берия исподволь продолжал углублять пропасть между тем и другим. Сталину сообщал новые подробности о подготовке пресеченного покушения. Молотову при встрече жал руку, шептал на ухо: "Полина жива, все будет в порядке". Доволен был Лаврентий Павлович тем, что усугубил одиночество Сталина.

Даже последнюю поездку Иосифа Виссарионовича на Кавказ к Черному морю летом 1952 года умудрился испортить. А портят по-разному. Можно пересолить до тошноты, а можно и пересластить до отвращения, причем сделать это из лучших вроде бы побуждений: чем слаще, тем приятней. Сталин был буквально затравлен излияниями любви тамошнего населения. Ехал ли он через Пицунду в потаенное, сокрытое от посторонних глаз Четвертое ущелье, где ему нравилось отдыхать в тишине, в одиночестве — машину повсюду встречали ликующие толпы. На Рицу — то же самое. Выезжал из Сочи — возле каждого населенного пункта восторженный народ, приветствовавший с южной горячностью. Все это не надобно было ему, старому уставшему человеку, не нуждавшемуся уже в славословии и почестях, только раздражавших его. Он не выходил из машины. Случалось — приказывал разворачиваться и возвращаться. Нарушая режим, отправлялся в путь под утро по пустынным дорогам и улицам, когда никто не орал, не прыгал от радости при его появлении, не таращился, как на чудо.

Заметил, конечно, что народ ликовал не только искренне, но и вполне организованно, очень своевременно оказываясь на маршруте проезда и находясь на таком расстоянии, которое не мешало движению автомашин. Довел это до сведения Лаврентия Павловича, а тот не замедлил с ответом:

Что особенного? Грузины любят тебя, великий и мудрый, абхазцы любят тебя, осетины любят, весь советский народ любит, лучшие люди всего мира чтут и любят тебя.