Страница 550 из 573
— Резко не тормози, особенно при гололеде зимой седой, — подытожил я.
— Без меня они пропадут. Передерутся и пропадут, — задумчиво произнес Сталин. — Мы не будем зачехлять все орудия. Мы оставим меньше орудий, но сосредоточим огонь на главных целях.
Не откладывая в долгий ящик, Иосиф Виссарионович сделал попытку практически осуществить свое умозаключение. 16 октября 1952 года на первом же после XIX съезда партии Пленуме ЦК (это, кстати, был последний Пленум, который вел Сталин) он выступил с речью, которая выбила из колеи многих присутствовавших. Недавно, на съезде, все вроде было хорошо, привычно, и вдруг… Сначала Иосиф Виссарионович резко, даже преувеличенно резко раскритиковал Молотова и Микояна, обвинив их в нестойкости, в нетвердости при проведении партийной линии, чем озадачил участников Пленума. Но мне подоплека была ясна: Сталин перекрыл названным руководителям путь на самую высокую ступень власти, намереваясь выдвинуть другую кандидатуру. А затем он перешел к главному:
— Товарищи, я уже в том возрасте, когда продолжать трудно, а начинать поздно. Пора отстраняться от дел, выращивать цветы в саду и без грусти провожать свой закат. Я стар, я устал и поэтому не могу одновременно исполнять обязанности Председателя Совета Министров, руководить заседаниями Бюро и в качестве Генерального секретаря вести заседания Секретариата. Поэтому прошу освободить меня от должности секретаря и поручить эту должность другому, более молодому и энергичному товарищу. (Думаю, Сталин имел в виду Дмитрия Тимофеевича Шепилова, известного экономиста, главного редактора «Правды», человека образованного, интеллигентного, ничем не запятнанного, одного из последних революционеров-романтиков, что импонировало Иосифу Виссарионовичу.)
Гром среди ясного неба! Были ошарашены даже те, кто желал отставки Сталина со всех постов, готовился к такому событию и готовил его. Но так внезапно, так неожиданно! На лицах удивление, растерянность, испуг. Может, Сталин просто испытывает своих соратников, желая выявить, кто и как относится к нему, к его уходу? Молотов и Микоян отодвинуты в сторону, другим дорога открыта: рвись, вылезай вперед…
Ветераны партии знали, что почти за тридцать лет своей руководящей деятельности Иосиф Виссарионович несколько раз подавал в отставку с поста Генсека. Точнее — шесть раз, теперь седьмой. Считалось, что это один из его способов давления на окружающих, всегда повышавший авторитет, укреплявший положение. "Ну, коли не отпустили, коли доверили, то подчиняйтесь, выполняйте все мои требования".
Вполне возможно, что Иосиф Виссарионович действительно использовал угрозы об отставке в каких-то своих целях. Критиков много, а вот желающих взять руководство на себя, тянуть воз по неизведанной дороге — таких поискать. На мой взгляд, первые просьбы об отставке — в 1923 и две в 1924 году — были совершенно искренними, лишенными политической подоплеки. Не из-за трудностей работы, трудностей Сталин не боялся, а из-за неопределенности положения, из-за расхождения с Лениным по некоторым принципиальным вопросам (нэп, отмена плана автономизации и т. д.), из-за полного несогласия с делами и методами Троцкого, имевшего тогда много сторонников-единомышленников в руководстве партии и государства. Нет, Сталин не шантажировал своих товарищей, он искренне хотел избавиться от работы, на первых порах не приносившей ему удовлетворения. Тем более что в те времена пост Генсека был не столько политическим, сколько техническим. Это уж Сталин сделал его главнейшим в партии и в стране.
Как ни растерянны были участники Пленума, они все же обратили внимание на то, что Иосиф Виссарионович не просит освободить его от руководства Совмином и Бюро ЦК. Первый шаг, пробный шаг, оставляющий в его руках реальную власть (кроме огромного, незыблемого авторитета). И, повторяю, даже самые рьяные претенденты на трон были просто не готовы в тот момент к каким-то конкретным действиям. Когда в зале раздались голоса: "Нет! Просим остаться!"; когда участники Пленума стоя принялись скандировать эти слова, к ним присоединился и президиум, в том числе Каганович, Берия, Маленков.
Натура человеческая сложна. Сам желавший снять с себя часть нагрузки, хорошо понимавший, как необходимо это для убережения здоровья, Сталин тем не менее был доволен единодушием, с которым участники Пленума не пожелали отпустить его. Доволен, что вновь подтвердили его неограниченные полномочия. В заключающем слове прозвучало резкое, даже злое предупреждение тем, кто отклоняется от линии партии, то есть тем, кто способен выступить против него, против Сталина. Мне понятно было, кого имеет в виду Иосиф Виссарионович. И ничего другого, кроме обострения подспудной борьбы, я не ожидал.
Тревожные опасения подтвердились буквально через несколько дней. При мне Сталин имел в кремлевской квартире беседу с Андреем Андреевичем Андреевым, который даже в непринужденной домашней обстановке был сух, сдержан, немногословен. И говорил слишком тихо, как некоторые люди с плохим слухом: им трудно регулировать голос, они стесняются или опасаются излишней громкости. Приходилось напрягаться. Андрей Андреевич сообщил данные, полученные от зарубежных осведомителей и касающиеся тех связей Берии, которые не обязательны для него, превышают его полномочия и служебную необходимость. Были отмечены три направления. Контакты доверенных лип Берии с руководством Израиля и израильской разведки. Контакты таких же лиц с руководством Югославии, все более удалявшейся от нас. И главное нащупывание связей с американским сенатором Маккарти и с Аденауэром. В частности, до сведения того и другого было доведено мнение о вероятном будущем Германии. В случае благоприятного (?) развития событий можно, мол, не рассматривать ГДР как буфер между Востоком и Западом, а взять курс на объединение всей Германии в нейтральное буржуазно-демократическое государство. Уступка политическая, военная, территориальная. За что?
— Это предательство, — сказал Сталин. — Лаврентий торгуется, ищет поддержки у наших врагов. Он пойдет на любую подлость.
— Еще не торговля, еще только зондирование, — возразил осторожный Андреев.
— Он уже замахнулся, мы не должны упускать момент, чтобы схватить его за руку. С кем он тягается? Он тягается со всей партией, со всем народом. Дурак не понимает, что рядом с троном всегда стоит эшафот. Ну, сам виноват… Андрей Андреевич, докладывай все новости по этому делу без малейшего промедления.
С тяжелым сердцем уехал я тогда от Иосифа Виссарионовича. А в бекауриевском сейфе прибавилось еще несколько документов особой секретности.
22
Профессор Виноградов и другие врачи, наблюдавшие за здоровьем Сталина, никогда не касались одной существенной стороны — его психического состояния. Это была запретная зона не только для них, но почти для всех людей в окружении Иосифа Виссарионовича. Давний диагноз Владимира Михайловича Бехтерева с термином «паранойя» был известен только мне, Власику да еще, вероятно, Берии, позаботившемуся о том, чтобы старый ученый быстро удалился в мир иной, не успев ни с кем поделиться своим открытием. До поры до времени Берия заикаться не смел о своей осведомленности, но при определенных обстоятельствах мог использовать состояние Сталина для достижения своих хитроумных целей. Этого я опасался — это и случилось.
Был период, когда даже я, неплохо знавший особенности характера и поведения Сталина, совсем перестал замечать в нем какие-либо отклонения от нормы. Абсолютно здоровый человек — и все. Началось это с сорок третьего года, с первого большого успеха, вселившего уверенность в нашей будущей победе, с разгрома немцев под Сталинградом. Фортуна повернулась лицом к нам, было ясно, кто враг, кто друг, что надобно делать. Пришел подъем духа, начался прилив сил. Иосиф Виссарионович был рассудителен, спокоен, весьма работоспособен. Случавшиеся неудачи не угнетали его, не вызывали бурной реакции. Ну, раздражался порой, как все мы, люди-человеки, злился, наказать мог. Остро реагировал на поведение Светланы, гневался на ее безнравственность (с его точки зрения). Но какой любящий отец не гневается, не переживает, когда дитя не оправдывает надежды, преподносит сюрпризы один похлеще другого…