Тайный советник вождя

— Я говорю не про весь мир, а про Сочи и Гагру, про Пицунду и про Сухуми.

— Народ хочет видеть вождя, народ чувствует, где ты находишься, где ты появишься. Народ часами ожидает на перекрестках. Сутками ожидает без еды и без сна, счастливый тем, что встретит тебя, — в голосе Берии чудились не только почтение, но и глубоко, очень глубоко запрятанная издевка, к которой никоим образом не придерешься: мало ли что поблазнится.

— Ох, Лаврентий, Лаврентий! Если я по-своему великий и мудрый, то ты, по-моему, очень хочешь быть мудрее меня. Может, и будешь. Не теперь, потом, может, будешь, — невесело усмехнулся Иосиф Виссарионович. — Только смотри не перемудри.

С черноморского побережья, "не догуляв" весь запланированный отпуск, Сталин вернулся в Москву. Здесь, дома, он чувствовал себя уверенней и спокойней.

23

Труднее всего оказалось отколоть от Сталина Власика. Это была целая эпопея, многоходовая и сложная. Вероятно, начиная эту свою операцию, Берия даже не рассчитывал совсем убрать ближайшего слугу и надежного охранника Иосифа Виссарионовича. Шутка ли: тридцать лет и денно, и нощно находился Николай Сергеевич (Спиридонович) Власик рядом с вождем, делил и горе, и радость, на нем разряжалось скверное настроение, был он и собутыльником, и собанщиком, и вообще готов был ради Сталина на все. Знал мельчайшие подробности его жизни, особенности характера. Знал слишком много, гораздо больше, чем хотелось бы Иосифу Виссарионовичу, и порой своим присутствием напоминал то, что не вызывало положительных эмоций. На Востоке говорят, что лягушке не всегда приятно вспоминать, как она была головастиком. И особенно неприятно знать, что это известно другим. Лаврентию Павловичу знакома была сия истина.

История с письмом по поводу подполковника Щирова, с одной стороны, доставившая Берии массу неприятностей, с другой, позволила ему сделать вывод, что Власик не столь уж неуязвим. Смог же Лаврентий Павлович сделать так, что подозрение в краже письма легло не на исполнителей этой акции, а прежде всего на Поскребышева и Власика. Значит, надо и дальше раскачивать отношения, расширять люфт между «хозяином» и его верноподданным. Не рубить сплеча, а потихоньку-полегоньку компрометировать Власика в глазах Сталина. Тем более что своим поведением Николай Сергеевич давал для этого много возможностей. Он давно уже занесся выше того уровня, которому соответствовал, слишком возомнил о себе. Раз он лично отвечает за охрану, за жизнь великого вождя, значит, никто ему не указ: все дозволено. Обнаглел Власик до крайности, так и перло из него хамство. Не при Сталине, конечно, при Иосифе Виссарионовиче он был словно шелковый. А уж когда с глаз долой, то давал полную волю своим потребностям. Поесть любил много, разнообразно и наедался до одышки, до изнеможения. Обвисли щеки, опухли глаза, генеральский мундир не мог скрыть чрезмерный живот. Однако главное не во внешности, при всей своей ограниченности Власик от природы был человеком сообразительным, хитрым, с крепким характером. А теперь мозги, заплывшие жиром, работали заметно хуже, и сила воли была уж не та, он начинал терять контроль над собой, особенно выпивши. К рюмке же прикладывался при первой возможности, а возможности его были почти безграничны.

Если бы просто выпивал… У многих людей из окружения Сталина, в том числе у охранников, была на совести какая-нибудь мерзость. Кто-то, выполняя приказ, участвовал в ликвидации предыдущего поколения чекистов, кто-то «убирал» тех, от кого требовалось отделаться. Да мало ли еще что. Под старость грехи начали сказываться, всплывали в памяти страшные кровавые сцены. Заглушали совесть коньяком и водкой, пили в узком кругу собутыльников по-черному, до такого состояния, что мочились в штаны. Берия подобным пьянкам не препятствовал, даже поощрял негласно, заботясь о том, чтобы особо пикантные подробности поведения Власика и его подчиненных становились известны Иосифу Виссарионовичу. Капля падала за каплей, а они ведь и камень продолбят. Сталин назвал компанию Власика "стадом грязных скотов", охладив на некоторое время пыл выпивох, но потом опять все пошло по накатанной стежке, только с большей осторожностью. Принимать крутые меры Сталин не хотел, потому что верил в преданность Власика и его людей, испытанную годами. И это так: они не могли существовать без него, а он не желал расставаться с ними.

Однако была и другая сторона, опять же в смысле лягушки, которая не хочет, чтобы ее помнили головастиком. Николай Сергеевич Власик знал такие подробности жизни Сталина, которых не знал никто, даже я. Умел молчать слова не вытянешь. А теперь, напиваясь, становился болтливым, деградация нарастала, Иосифу Виссарионовичу, весьма заботившемуся о своем реноме и теперь, и в будущем, было о чем беспокоиться. Власик уже сейчас допускал лишнее. Сетовал на неудачную семейную жизнь Сталина с Надеждой Сергеевной, рассказывал о «загулах» на даче Василия Сталина во время войны. Может, это вскользь, может, и вообще не говорил, разве по пьянке упомнить?! Что-то было, наверно, раз утверждает Берия, предупреждая об осторожности. А Иосиф Виссарионович подумывал: Власик помоложе, переживет его, что и как будет излагать под винными парами о своем "хозяине"?!

Откуда средства на пьянки и пиршества? Блат? Использование служебного положения? И на такой струнке тоже сыграли недоброжелатели Власика. Известно, что Иосиф Виссарионович находился на полном государственном обеспечении, но никогда не злоупотреблял этим, жил очень скромно: он не ограничивал себя, пользовался тем, что нужно было ему, без излишества, без роскоши. С шинелью, к примеру, не расставался лет пятнадцать, чувствуя себя в ней привычно, удобно. У него не было даже так называемых карманных денег. Зачем? А между тем деньги для него поступали, причем суммы были большие, соответствовавшие должностям. Зарплата из ЦК партии, из Совета Министров, от Министерства обороны и других ведомств. Эти деньги учитывал и хранил аккуратный Поскребышев, выплачивая партийные взносы, отправляя иногда переводы по адресам, указанным Иосифом Виссарионовичем. После отставки Поскребышева эти суммы препровождались на Ближнюю дачу, где с довоенного времени находились личные, так сказать, «сбережения» Сталина. Гонорары за книги, за статьи, поступления из-за границы. Кто ведал этими деньгами сказать затрудняюсь. Может, Власик, может, казначей — человек настолько маленький, юркий и незаметный, что я его совсем не помню: нечто темное, мелькающее.

Пакеты с деньгами, поступавшие на имя Сталина, складывались в ящики письменного стола с тяжелыми тумбами, стоявшего в проходе настолько неудобно, что я не раз синяки набивал. Тут бывали все кому не лень: и охранники, и обслуга, даже приглашенные гости, но к деньгам никто не прикасался, хотя со временем, когда ящики были заполнены, пакеты начали укладывать стопками на столе, прикрывая клеенкой. Сумма там, вероятно собралась колоссальная. Раза два или три Сталин брал оттуда по пакету, когда просила Светлана. И все.

Однажды Лаврентий Павлович при мне и при Власике высказал недоумение: количество пакетов с деньгами на столе почти не увеличивается. Хотя деньги поступают регулярно. При этом он столь пристально смотрел на Власика, что у того багрово-черными стали обрюзгшие щеки: я забеспокоился — как бы удар не хватил. И вопрос Берии, и вообще весь этот разговор как бы повис в воздухе. Но по некоторым признакам я понял, что намеки Берии стали известны Иосифу Виссарионовичу. Казначей, кстати, куда-то исчез, поступление денег, как я понимаю, вообще никто не контролировал, кроме начальника охраны.

Тут ведь вот какой нюанс: если бы Сталин дал понять, что не доверяет, подозревает в присвоении денег, то Николая Сергеевича Власика нужно было бы сразу убирать. А Сталин не хотел этого, не желал терять одного из самых давних, самых надежных, самых привычных помощников. Однако недоверчивость постепенно нарастала, накапливалось недовольство. И как случалось у Сталина, злость прорвалась не конкретно по главному поводу, а по пустяку, под настроение.