Волшебная шапка

Через некоторое время я услышал голоса. Недалеко от меня стояли две старухи. Одна держала в руке ведро с мусором, другая – метлу с длинной ручкой.

– Так вы не были на вчерашнем матче? – изумлённо воскликнула старуха с метлой.

– Не пришлось, дорогая, не пришлось. Мой старик малость прихворнул. Попросил разогреть отрубей и приложить к пояснице. Весь вечер провозилась, не до футбола мне было. А так-то я ни одного матча не пропускаю.

– Если вы не видели вчерашний матч, соседка, считайте, что вообще футбола не видели! – Старуха взмахнула веником. – Боже мой, какая была игра! Сам аллах, наверное, не видывал такого матча! Можете мне поверить, люди так кричали, так кричали, что я думала, стадион надвое расколется!

– Неужто такая была интересная игра?

– Двадцать четыре гола забили наши молодцы, понимаете?!

– Что вы говорите, дорогуша? – прошептала старуха, уронив ведро.

– Вот и говорю! – продолжала другая. – Самое интересное случилось потом. Как только матч закончился, гости подбежали к своему вратарю. «Качать его, – кричали они, – качать его! Если бы он не старался, не защищал наши ворота не жалея живота, то нам забили бы все сто голов! Да здравствует наш доблестный вратарь!» А болельщики-то как услышали эдакие речи, так и полегли от хохота. Трёх человек «скорая помощь» увезла: животики себе надорвали, бедолаги.

Я пошевелился – и острая боль пронзила тело. Полежав немного, с большим трудом снял волшебную шапку, засунул её за пазуху и простонал:

– Люди, помогите мне, помогите…

– Ой, боже мой! Откуда ты вдруг появился, сынок? – испугались старухи.

– Я здесь… лежал…

– Ой, соседка, смотрите, да он весь в крови, бедняжка… Встань, сынок, встань…

– Не могу… У меня, кажется, поясница вывихнута… Старухи быстренько осмотрели меня и решили, что, кроме вывихнутой поясницы, у меня сломаны рёбра, к тому же на ноге, у колена, огромная рана, голова вся в ссадинах. Видно, долго футболисты гоняли по мне мяч…

– Бегите, соседка, зовите «скорую помощь», – сказала старуха с метлой, вытирая слёзы на глазах. – Как же это тебя угораздило, сынок? Родители-то у тебя есть?

– Никого у меня нет… Приезжий я…

– Горе ты моё, сиротинушка! – Старуха погладила меня по голове. – Крепись, сынок, потерпи. Врачи тебя скоро на ноги поставят.

Я обессиленно закрыл глаза и, чувствуя, что шершавая, жёсткая, но по-матерински тёплая и ласковая рука гладит мою голову, опять погрузился в темноту…

САМОСВАЛ НЕСЧАСТЬЯ

В больнице мне не стало легче. Потому что меня положили в детскую палату. Шум, гам. Сами понимаете, – малыши. Одни ругаются, другие плачут, третьи в пятнашки играют – голова кругом пошла. Не вытерпел, достал из-за пазухи волшебную шапочку.

– Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя. Прибавь мне росту, пожалуйста, не хочу в детской палате лежать.

– Твоя поясница в гипсе, Хашимджан, – ответила она, немного подумав. – Нельзя её растягивать…

– Прошу тебя, дорогая, придумай что-нибудь.

– Мне ничего не стоит прибавить тебе росту, Хашимджан. Но тогда у тебя сильно вытянется шея. Она удлинится за счёт туловища.

– Пусть!

– И ноги вытянутся.

– Пусть, лишь бы не лежать в этом аду!

В тот же миг в палате наступила странная тишина. Я приподнял голову и почувствовал, что шея моя стала длинной-предлинной, как у гуся. Ноги вылезли за спинку койки и торчали в проходе. Малыши все попрятались под одеяла.

Вечером меня перевели в палату для взрослых, где лежал Саид-ака. Позже я узнал, что он – Герой Социалистического Труда.

Саида-ака навещает очень много народа. Один тащит здоровенную дыню, другой – большую корзину винограда, третий – целую сумку алма-атинских яблок. Бывает, и цветочки приносят. Над такими я смеюсь про себя, а вот кто с жареной курицей приходит – тех я готов расцеловать. Потому что Саид-ака не любит птичьего мяса, мне его отдаёт.

К Саиду-ака ещё приходит жена. А сыновья его, близнецы Хасан и Хусан, долго не заходили в палату, меня боялись. И прозвали Жирафом. Я не мог даже обидеться на них – сил не было. Лежал, прикованный к постели, глядел в окно, как дрожит веточка ивы, как чистит на ней свои пёрышки шустрый воробьишко, а по голубому небу плывёт маленький серебряный самолётик, оставляя за собой еле заметный дымок. Может, он из Ферганы и пролетал над крышей моего родного дома, видел моих сестрёнок, маму и папу?

А один раз, услышав треск мотоцикла, я не заметил, как закричал во весь голос:

– Папа приехал, папа!

Саид-ака вздрогнул от неожиданности, непонимающе посмотрел по сторонам, потом подошёл ко мне.

– Крепитесь, молодой человек, – проговорил он тихо. – Крепитесь… Мы должны быть сильными, чтобы победить болезнь…

Слабо улыбаясь, я кивнул головой. Саид-ака оживился.

– А где вы работаете, сынок? – спросил он. Саид-ака – строитель. Имя его известно всей республике. Если он чуточку поможет мне, и я стану строителем. Попаду на стройку, а там, может, и золотую звёздочку заработаю…

– Строитель я. Инженер, – сказал я равнодушным голосом, стараясь скрыть волнение.

– Когда институт кончили? Видать, недавно…

– Недавно, Саид-ака. Всего неделю поработал…

– Я всегда говорил, – заволновался вдруг Саид-ака, – мало внимания уделяют у нас технике безопасности! Очень мало. И вот вам результат!..

– Я сам виноват, – сказал я, стараясь не глядеть в глаза дяди Саида. – Полез на крышу, хотел посмотреть, какой дом выстроили, и… поскользнулся.

– Не нравится мне, однако, ваш коллектив, молодой человек, – продолжал Саид-ака, помолчав. – Сколько вы уже здесь находитесь, а никто из ваших товарищей не проведал вас.

– Да, да, неважный у нас коллектив, вы правы, – подхватил я с готовностью.

– Потому-то и хочу уйти на другую работу.

– Переходите в наш стройтрест, сынок. Будем вместе работать. Вы знаниями будете нам помогать, а мы вам – опытом.

Скоро Саид-ака выписался. Нога у него окончательно срослась, и он мог уже ходить без костылей.

– Поправляйтесь, Хашимджан, скорее, – сказал Саид-ака, прощаясь. – Строителям нельзя подолгу болеть. Люди очень нуждаются в нас. Он вырвал из блокнота листок и подал мне. – Вот здесь мой адрес. Как выпишетесь, приходите. А насчёт работы я договорюсь с главным инженером.

Место дяди Саида занял круглый, как самовар, человечек. Спал он все двадцать четыре часа в сутки. Откроет утром глаза, кинет на меня подозрительный взгляд и опять засыпает. Просыпается, как обед принесут. Но и когда ест, один глаз у него смотрит, а другой сладко спит. Это бы ещё ничего, если бы он просто спал. А то храпел, будто в нём играл целый оркестр. После обеда звучала только одна скрипка из этого оркестра. С заходом солнца к ней присоединялись ещё два-три инструмента. А к утру уже играл весь оркестр, да так, словно музыканты едут на страшно пыхтящем паровозе. Я никак не мог уснуть, а если иногда всё же засыпал, то просыпался с криками о помощи.

К счастью, продержали меня недолго. Приехал за мной сам Саид-ака. На собственной «Волге». Хасан и Хусан вволокли в палату огромный букет. (Его я оставил человеку-оркестру на память.)

– Дядя, а где ваша шея? – разочарованно спросил Хасан.

– Дядя, а вы тот самый Жираф или другой человек? – поинтересовался Хусан. Близнецы, конечно, не знали, что я стал нормальным человеком сразу же после того, как с меня сняли гипсовую повязку.

– Тот самый Жираф, – улыбнулся я. – А шея у меня тогда вытянулась от боли. Теперь всё прошло, и шея стала нормальной.

Машина тихо ехала по тенистым, политым улицам, на которых блестели просвечивающие сквозь зелень косые лучи солнца. Хасан и Хусан по грудь высовывались в окна, показывали друг другу дома, которые строил их отец, спорили, смеялись.

А мне было грустно.