Эванджелина

II

Вновь подоспела пора, когда ночи длинней и прохладней, И ослабевшее солнце вступило под знак Скорпиона. Птиц перелетные стаи неслись по свинцовому небу От берегов ледовитых к теплым полуденным странам. Собран был урожай; в лесу непокорном деревья С ветром сентябрьским боролись, как с ангелом божьим Иаков. Признаки все предвещали суровую, долгую зиму. Пчелы, предвидя нужду, свои переполнили ульи, И звероловы-индейцы зимы ожидали студеной, Судя по лисьему меху, на редкость густому в ту осень. Вслед за ненастной порой настало то славное время, Что богомольные фермеры звали «всесвятское лето». Светом волшебным наполнился воздух; и облик природы В свежести детской предстал и чистоте первозданной. Мир царил на земле, и в тревожную грудь океана Успокоенье сошло. Все звуки смешались в единой Чудной гармонии; шум детворы, петушиное пенье, Крик пролетающих птиц, голубей воркованье на крышах — Все звучало как нежный призыв; и огромное солнце С лаской взирало на землю сквозь золотые туманы; Каждое древо в лесу, одевшись в наряд яркоцветный — Алый, багряный иль желтый, сверкало в росистых подвесках, Словно платан, наряженный Ксерксом в шелка и алмазы. Вот наступил час покоя, отдохновенья и мира. День остыл и погас, и сумрак вечерний на небо Первую вывел звезду. Коровы, домой возвращаясь, Землю месили копытами и, прижимаясь друг к другу, Жадно вдыхали ноздрями хмельную вечернюю свежесть. Первой, звеня бубенцами, с ленточкой яркой на шее, Белая телочка Эванджелины шагала степенно, Словно гордясь красотою своей и любовью хозяйки. Вслед за стадом пастух отару пригнал с побережья; Блеяли сытые овцы; сторожевая собака С важным, внушительным видом бежала за ними, пушистым Рьяно махая хвостом, и, бросаясь то влево, то вправо, В кучу сгоняла отбившихся и торопила отставших; Эта собака была защитником спящей отары В темные ночи, когда в лесу волчий вой раздается. Позже всех, уже при луне, возвратились телеги С влажных покосов, груженные доверху сеном душистым. Весело кони заржали, сверкая росою на гривах, И закачались на спинах у них деревянные седла Ярких расцветок, и кисточки алые заколыхались, Словно цветущей алтеи пышно-тяжелые гроздья. Мирно стояли коровы, доверив набухшее вымя Ловким пальцам доярок; и равномерно о днища Звонких ведер стучали бурливые белые струйки. Вновь донеслись со двора мычанье скота, всплески смеха, Эхом подхвачены между сараев, — и снова умолкли. Створы амбарных дверей затворились со скрипом протяжным, И прогремели засовы. Потом тишина наступила. У очага в своем кресле в тот вечер сидел старый фермер, Глядя, как струйки огня, треща, пробегали по сучьям, Словно враги по горящему городу. А за спиною Тень его исполинская зыбко качалась по стенам, Вздрагивала, и кривлялась, и в темных углах пропадала. Гномы резные со спинки дубового кресла смеялись В бликах пламени, и оловянные миски на полках Вспыхивали, как щиты ополченья, готового к бою. Что-то он напевал потихоньку — старинную песню Или рождественский гимн, который отцы его пели Встарь, среди яблонь нормандских и на виноградниках Сены. Рядом Эванджелина сидела за пряжей льняною; Ткацкий станок в углу дожидался ее терпеливо, Молча: педаль не скрипела, и бойкий челнок был недвижен; Только крутящейся прялки жужжанье, подобно волынке, Сопровождало обрывки тех песен, что пел старый фермер. И, как во время церковной службы, когда умолкает Хор, в тишине раздается с амвона священника голос, — Так же, в паузах песни, часы равномерно стучали. Вдруг шаги донеслись, и, привычною сдвинут рукою, Стукнул засов деревянный, и дверь повернулась на петлях. Сразу узнал Бенедикт походку соседа Базиля, И по тому, как сердце внезапно забилось, узнала Эванджелина, кого он привел с собой. «Здравствуй, дружище! — Радостно фермер воскликнул. — Ну что же ты стал у порога? Ближе садись к очагу, без тебя твое место пустует; Трубку свою и табак, как всегда, найдешь ты на полке; Нравится мне любоваться сквозь вьющийся дым этой трубки — Или же кузни —лицом твоим добрым, румяным и круглым, Точно луна, что мерцает над жатвой в осеннем тумане». Вот что ответил на это кузнец, широко улыбаясь И у огня занимая свое любимое место: «Счастлив ты, Бенедикт! Всегда у тебя наготове Шутка и песня; ты бодр неизменно, когда остальные Злых предчувствий полны и бед неизбежных страшатся, —- Словно тебе каждый день подзову найти выпадает!» И, чуть помедлив, чтоб взять принесенную Эванджелиной Трубку и раскурить ее от уголька, он продолжил: «Четверо суток стоят англичане на якоре в бухте, Жерла пушек своих с кораблей на деревню направив. Что за цель у них — неизвестно. Но есть приказанье Всем завтра утром собраться в церкви, где будет объявлен Важный рескрипт королевский. Увы! Ждать хорошего трудно. Много мрачных догадок сегодня тревожит акадцев». Но отвечал Бенедикт: «Быть может, совсем не враждебна Цель, что сюда привела корабли англичан. Может статься, В Англии — неурожай из-за долгих дождей или засух, Голод у них, а у нас трещат закрома от избытка». «Люди в деревне толкуют иное, — качнув головою, Молвил в сомненье кузнец и со вздохом тяжелым добавил: — Луисбург и Бо-Сежур не забыты, и Порт-Рояль тоже. Многие в лес из деревни бегут и, в тени его скрывшись, Ждут с замиранием сердца, что завтрашний день уготовит. Ты ведь знаешь: оружье недавно у нас отобрали, Только крестьянские косы остались да молот кузнечный». Фермер ему отвечал с улыбкою невозмутимой: «Жить без оружья спокойней среди своих стад и угодий; Здесь, под мирной защитою дамб, осаждаемых морем, Мы целей, чем в форту, под обстрелом вражеских пушек. Друг мой, забудь опасенья! Да не омрачится тревогой Этот вечер благой; ведь сегодня — день обрученья. Выстроен дом и амбар. Для молодых постарались Плотники, вышло на славу! Распахана пустошь у дома; Сеном амбары полны, кладовые — запасами на год. Старый Рене Леблан уже и контракт заготовил; Скоро он явится; счастье детей — разве это не радость?» Возле окна с женихом своим стоя, Эванджелина Нежно зарделась при этих словах отца. Но внезапно Скрипнула дверь, и почтенный нотариус тут появился.