Эванджелина

Осень прошла, наступила зима, — Габриэль не вернулся; Вновь распустились бутоны весны, и в лесах прозвучала Нежная песня малиновки, — но Габриэль не вернулся. Только с горячим дыханием лета слух к ним донесся — Сладостней птичьего пения и ароматов медвяных, — Слух, что в лесах на востоке, севернее Мичигана, В хижине возле реки Сагино Габриэль поселился. С миссией девушка грустно простилась и в путь поспешила С шедшей к озерам Святого Лаврентия группой индейцев. Но когда наконец после долгой опасной дороги В дебрях лесных отыскала она тот охотничий домик Возле реки Сагино, — был он пуст и полуразрушен! Долго, печально тянулись годы; и в разное время, В разных местах молодую скиталицу люди встречали. То средь больничных палаток моравских миссионеров, То у солдатских костров, на полях отгремевших сражений, То в одиноких селеньях, то в городах многолюдных, — Тихо, как призрак, она появлялась и вновь исчезала. Юной красавицей, полной надежд, она вышла в дорогу; В горьком и тщетном пути постарела она и поблекла. Каждый год уносил красоты ее прежней частицу, С каждым годом все глубже делалась пропасть унынья. В темных ее волосах седина надо лбом засверкала — Отсветом жизни иной, показавшейся над горизонтом Существованья земного, как проблеск зари на востоке.

V

В той благодатной стране, где струится поток Делавэра. Там, где лесные поляны помнят апостола Пенна, На берегах живописных лежит им основанный город. Воздух там благоуханен, и персики зреют повсюду; Улицы эхом зеленым доносят названья деревьев, — Что, безусловно, пришлось бы по вкусу местным дриадам, К этому берегу и принесло по бушующим волнам Эванджелину, изгнанницу, в поисках дома и крова. Здесь, растерявший за годы мытарств и детей и внуков, Умер старый Рене Леблан, почти одинокий. Что-то по крайней мере здесь было не чуждое сердцу, Что-то ей давнее чудилось в дружеском облике улиц. Квакерское обращенье на «ты» неосознанно льстило Слуху ее и Акадию милую напоминало, — Край, где все люди были друг другу как братья и сестры. Вот почему, после долгих, напрасных надежд и исканий В этой юдоли, — как листья лицом обращаются к солнцу, К этой стране обратились мысли ее и стремленья. Будто промозглый туман, с утра закрывавший вершину, Вдруг унесло — и внизу открылся пейзаж лучезарный С яркими лентами рек, долинами и городами, — Так пелена с ее глаз упала и, словно с вершины, Мир увидала она в сиянье любви и пред нею Пройденный путь предстал прямою и ровной стезею. Нет, Габриэля она не забыла, он жил в ее сердце, В облике прежнем своем, молодом и прекрасном, Даже прекрасней, чем прежде, в немом отчужденье разлуки. В мысли ее о любимом время вторгаться не смело, Годы власти над ним не имели; он не изменился, Как не дано измениться тем, кто ушел или умер. Самоотверженность, долг и кроткое к ближним участье — Этому жизнь научила ее в испытаниях тяжких. Нежность ее не рассеялась, но, как пахучий кустарник, Свой аромат расточая, убыли не претерпела. Лишь одного она в жизни отныне ждала и желала: Всею душою отдаться святому призванью Христову. Так она стала сестрой милосердья, трудясь неустанно Средь городской бедноты, в переполненных нищих трущобах, Там, где нужда и отчаянье жили, скрываясь от света, Где презираемы всеми ютились болезни и горе. Часто средь ночи, когда весь мир засыпал и лишь сторож, Между домами бродя, монотонно бубнил: «Все спокойно!» — Он замечал ее свечку в каком-то окне одиноком. Часто на ранней заре, когда огородник немецкий Через предместье тащился кряхтя на базар с овощами, Видел он это лицо, изнуренное бденьем полночным. Но однажды пришла эпидемия в город; а прежде Знаменья были: явились откуда-то вяхирей стаи, Заполонившие небо с криком и трепетом крыльев. И как сентябрьский прилив океанской водой затопляет Светлую речку, пока она не разольется по лугу, — Так и Смерть, берега свои перехлестнув, затопила Жизни светлый поток и смешала с соленою влагой. Всех без разбору карал нагрянувший в город губитель, Злато его не прельщало, не трогали прелесть и юность. Горше других было нищим, беспомощным и одиноким, Им, что брели умирать в Дом призренья, в приют бесприютных В те времена он стоял на окраине города, в роще, — Нынче же город его обступил, но средь шума и блеска Вид его скромный, дощатый забор и калитка, как прежде, Напоминают реченье Спасителя: «Нищие — с вами». Дом этот ночью и днем посещала сестра милосердья, И умирающим людям вдруг начинало казаться, Будто чело ее обведено полукругом лучистым, Чудным небесным сияньем, как у святых на картинах Или как свет отдаленного города ясною ночью. И представлялось им: это светильники ярко сияют В Граде господнем, куда вознесутся их кроткие души. Так и в то утро воскресное, тихо пройдя по безлюдным Улицам, Эванджелина вступила во двор богадельни. В теплом воздухе благоухали цветы вдоль дорожек; И, задержавшись, она набрала самых ярких и пышных, Чтоб аромат их и вид обреченным доставили радость. По коридорам прохладным, по лестницам шла она молча; Звон колокольни как раз доносился от церкви Христовой; И мелодичное пение вдруг раздалось над лугами — Это шведы запели псалмы в своей церкви в Вайкеко. Благословенный покой в этот миг снизошел в ее душу, Словно ей кто-то шепнул: «Завершились твои испытанья», — И с просветлевшим лицом вошла она в дверь лазарета. Там средь расставленных коек бесшумно сновали сиделки, Смачивая пересохшие рты, облегчая горячку, Мертвым глаза закрывая в молчании и простынями Их с головой одевая, лежащих как холмики снега. Многие из больных, Эванджелину завидев, Приподнимались с усильем, глазами ее провожая, — Так заключенный в темнице следит за солнечным бликом. Взглядом окинув палату, она увидала, что за ночь Смерть прикоснулась ко многим сердцам, исцелив их навеки. Несколько лиц, что успели запомниться, — нынче исчезли; Чьи-то места пустовали, на чьих-то лежали другие.