Страница 20 из 123
— Да ты что, Катюша! — Евгения Сергеевна даже руками замахала и попятилась. — Этого быть не может. Ты бы поосторожнее.
— А вот и может, — Катя тряхнула головой. — Нам официально сообщили в партийном комитете. Пока про это еще не всем объявили, но я, как узнала, сразу к вам. Теперь-то всех невиноватых выпустят. И Василия Павловича.
Евгения Сергеевна еле стояла на ногах. У нее не было оснований не верить Кате. Ясно и то, что, раз Ежов оказался врагом, невиновных освободят, ведь это именно он руководил арестами. Но… От Васи было прощальное письмо…
В кухню на голоса вышла Анна Францевна. Едва взглянув на Евгению Сергеевну, она поняла, что случилось нечто из ряда вон выходящее. На ней, что называется, не было лица.
— Да что с вами, милая? — тревожно спросила она.
— Нет, нет, ничего… — пробормотала Евгения Сергеевна. — Вот Катюша пришла, рассказывает… Ах, Боже, Боже мой!.. Я присяду, пожалуй. — Она села на табуретку. — Катя, ты расскажи Анне Францевне сама, ей можно…
Катя взахлеб, с удовольствием повторила всё.
— Так радоваться же надо, милая вы моя! — сказала Анна Францевна, положив руку на голову Евгении Сергеевны. — Бог даст, теперь и ваш муж выйдет на свободу.
— Нет, — прошептала Евгения Сергеевна. — Он никогда не выйдет.
— Но почему вы так решили?
— Письмо… Было письмо… Тогда было… Он попрощался с нами…
— Ой! — вскрикнула Катя.
— Подождите, — проговорила Анна Францевна. — Это было официальное письмо, вы получили его через НКВД?
— Нет, мне принесли тайно. В тот вечер…
— Но это же меняет дело, милая! Возможно, ваш муж решил… Вы понимаете, там особая обстановка, люди теряют всякую надежду и, бывает, сами себе выносят приговор. Мой муж во время свидания — это когда его арестовали в первый раз, — сказал мне с полной уверенностью, что мы больше не увидимся, а его через несколько дней выпустили! Но даже после вынесения официального приговора проходит много времени. Пока приговор обжалуют, пока жалобу проверят…
— Вы думаете? — Евгения Сергеевна посмотрела на Анну Францевну с надеждой.
— Я знаю, милая. Всегда и везде так было.
— Но почему мне не говорят, где он и что с ним?
— Вот потому и не говорят, что он сидит в тюрьме. А если бы случилось то, что вы взяли себе в голову, вам немедленно сообщили бы об этом. Не сомневайтесь.
— И верно! — подхватила Катя.
— Увы, так уж принято, а у нас в России в особенности: сообщать дурные вести и не сообщать вестей хороших, — сказала Анна Францевна.
— Вы прямо обнадежили меня. Я уже ни на что не надеялась.
— Напрасно. Совсем напрасно. Как же можно жить без надежды? Люди в основном только и живут надеждами. На счастье, которое наступит завтра, вообще на лучшее будущее. Подумайте-ка. И загробную жизнь придумали, чтобы до смертного одра сохранять надежду. Здесь, на этом свете, было плохо — там будет хорошо. А вот когда человек расстается со всякими надеждами… — Анна Францевна покачала головой. — А у вас все будет хорошо, не берите лишнего в голову.
— Если бы. — Евгении Сергеевне хотелось, да еще как хотелось, верить Анне Францевне, однако она боялась верить, потому что уже как бы смирилась с неизбежным, как бы сжилась с этой мыслью, а если потом рухнет новая надежда… Дважды узнать, что муж расстрелян, — этого не пережить.
— Вы сейчас в том состоянии, когда не можете рассуждать здраво и взвешенно, — сказала Анна Францевна. — Надо прийти в себя, обдумать все, и тогда вы поймете, что преждевременно, без достаточных оснований внушили себе… Ступайте-ка вы спать, утро вечера мудренее. А вы, — обратилась она к Кате, мигая ей, — заночуете здесь? Я могу постелить у себя.
Катя, умница, поняла все.
— Ничего, мы поместимся, — ответила она. — Я же ночевала раньше.
— Ну и прекрасно. Я дам вам плед.
— Ты остаешься, Катюша? — спросила Евгения Сергеевна.
— Ага, если вы разрешите. Когда я еще доберусь до общежития, а от вас и на работу ближе. Вместе и пойдем утром.
— Конечно, оставайся. И мне спокойнее будет. Сейчас чай поставим. Да, Катюша, вам вполне официально сообщили насчет Ежова?
— Специально собирали актив. Был представитель райкома.
— Видите, — сказала Анна Францевна, хотя, по правде говоря, не имела ни малейшего понятия, что такое райком. Впрочем, и слово «представитель» звучало весомо.
XII
ВАСИЛИЙ Павлович не вернулся, и вестей ни от него, ни о нем по-прежнему не было. А по городу действительно ходили слухи, что кого-то освободили и что вообще освобождают чуть ли не всех подряд, кто был арестован как «враг народа». И Евгения Сергеевна, то ли поверив Анне Францевне и слухам, то ли просто убедив себя, что самого страшного все же не случилось, ждала мужа. Она даже чистое белье приготовила, чтобы он мог сразу, как только вернется, пойти в баню. В тюрьме, чего доброго, и вши есть. Белье было аккуратно завернуто в газету, вместе с мылом и мочалкой, и лежало в шкафу. Евгения Сергеевна перестала работать по вечерам и сидела тихо, уложив Андрея, прислушиваясь, не позвонят ли три раза?.. Почему-то она была уверена, что Василий Павлович вернется непременно поздно вечером или ночью. Но проходили мучительные вечера и бесконечно длинные, бессонные ночи, а никто не звонил. И однажды Евгения Сергеевна с тревогой подумала, что он не знает не только, сколько раз нужно звонить, но и нового их адреса. Конечно, там всё знают, однако могут и не сказать, с них станется, не пришлось бы ему ночевать на улице… Мысль эта всерьез встревожила ее, и она поделилась своим беспокойством с Анной Францевной.
— Но вы говорили, что приносили от него письмо?
— Да, но он-то адреса не знает.
— Раз нашлись люди, которые рискнули передать письмо, они же и адрес сообщат, и доставят вашего мужа прямо домой. Это не те хлопоты, милая.
Чем-то не понравился Евгении Сергеевне тон, каким были сказаны эти слова. Пренебрежительным и даже чуть насмешливым показался ей тон Анны Францевны. Словно она отмахнулась, как от назойливой осенней мухи, словно дала понять, что надоела ей Евгения Сергеевна со своими никчемными хлопотами, и она обиделась. После-то поняла, что ничего подобного не было, что ей все это показалось, а вот пойти и извиниться почему-то не могла. Скорее всего потому и не могла, что Анна Францевна была права. Действительно, стоит ли забивать себе и людям голову пустяками, когда речь идет о самом-самом…
Значит, я выгляжу в глазах Анны Францевны просто дурой, набитой дурой, решила Евгения Сергеевна. Ну да. А вот она всегда права, всегда умеет объяснить все, разложить по полочкам… Она как будто специально хочет унизить меня, подавить своим умом, поставить на место… Евгения Сергеевна с маниакальной дотошностью вспоминала и другие случаи, всякую ерунду, когда Анна Францевна указывала ей, в чем и почему она не права. А могла бы ведь и промолчать хоть иногда, не показывать свое превосходство… И чем больше набиралось таких случаев, тем сильнее разгоралась обида на соседку. В конце концов Евгения Сергеевна пришла к выводу, что это неспроста. За этим что-то кроется… И вдруг подумала: что, если она всё знает? А похоже, очень похоже, что она действительно знает то, что обыкновенный и к тому же посторонний человек знать не может и не должен… И тут естественно возник страшный в своей простоте вопрос: откуда?.. Откуда она знает?!
Память выхватывала какие-то кухонные разговоры, какие-то реплики Анны Францевны, и все это складывалось в болезненном сознании в мозаику, что-то означавшую, и это «что-то» навело Евгению Сергеевну на мысль, что соседка не тот человек, за которого выдает себя. Не зря, значит, однажды она уже подумала об этом. Дважды одна и та же мысль в голову просто так не придет…
— Господи, кому же верить тогда?!
И надо же в тот день (был выходной) Андрею было явиться домой с разбитым носом и синяком под глазом! Последнее время он ежедневно ходил встречать отца — сидел или бродил в сквере, откуда видна трамвайная остановка, однако Евгения Сергеевна не знала об этом. Вернувшись из школы, он съедал, не подогревая, обед, оставленный матерью, и мчался в сквер, так что подзапустил немного и занятия. А по выходным вообще целыми днями торчал там. И в этот раз он также встречал отца. К нему привязались мальчишки, и он вынужден был защищаться…