Страница 21 из 123
— Откуда это ты в таком виде? — спросила Евгения Сергеевна. — Да ты, никак, подрался?.. — Была она вся еще в рассуждениях об Анне Францевне, и вид Андрея вызвал в ней не жалость, а новую вспышку негодования. Быть может, и оттого, что в глубине души она понимала, что ее подозрения не имеют под собой никаких, в общем-то, оснований.
Андрей тоже был возбужден, и в нем жила обида, но сильнее обиды было пережитое унижение. Все-таки его побили, и он был бессилен постоять за себя.
— Ну и подрался, — не подозревая о том, в каком состоянии пребывала мать, дерзко ответил он. — Пусть не лезут!
— С кем ты подрался и где?..
— В сквере, где же еще.
— Ты бываешь в этом сквере и так спокойно говоришь об этом?!
— А что тут такого? — Он пожал плечами.
— Может быть, ты и куришь, и на «колбасе»[1] катаешься?
— Все катаются, и я катаюсь.
Этого Евгения Сергеевна выдержать уже не могла. Негодование и унижение, испытанные ею, требовали выхода, каких-то действий, и она, схватив шнур от плитки, который некстати попался под руку, отхлестала Андрея до кровавых рубцов. Он молча, только стиснув зубы, выдержал эту жестокую порку. А его молчание еще более распаляло Евгению Сергеевну.
— Хулиган! Бандит! — в гневе кричала она. — В тюрьму угодишь!
А вечером, когда Андрей ложился спать, она увидала рубцы, оставленные шнуром, и не на шутку перепугалась.
— Господи, тебе очень больно, сынок?..
— Нет.
— Я знаю, больно. С ума я совсем сошла!.. — Она целовала рубцы, орошая их слезами. — Сейчас я помажу, и все пройдет, потерпи.
— Не надо мазать, — буркнул Андрей. — Само пройдет.
— Почему ты не сказал, что на тебя напали? Ведь напали, да?.. И зачем ты обманываешь, что катаешься на «колбасе»? Это же неправда, сынок! Скажи, что неправда!.. Ты гулял…
— Я ходил встречать папу, — сказал Андрей.
— Что-о?! — Евгения Сергеевна отшатнулась.
— Встречал папу. Я каждый день его встречаю
— Дура, какая же я дура!.. — Она взялась за голову — Прости меня, сынок, прости. Я больше никогда, никогда пальцем тебя не трону. Господи, что же я?.. — И она упала перед сыном на колени.
— Не надо, мамочка. Пожалуйста, не надо! Я прошу тебя, — Андрей взял ее за плечи и стал трясти. Ему было страшно, почти так же страшно, как в тот раз.
— Не буду, больше не буду, — повторяла Евгения Сергеевна, а сама рыдала все сильнее, все громче и прижималась лицом к ногам Андрея.
— Вставай, — сказал он, не замечая, что в голосе его появились повелительные нотки, — Ну вставай же! — Он помог ей подняться и проводил до кровати, придерживая за руку.
Евгения Сергеевна села и, сложив руки на коленях, словно окаменела. По щекам текли крупные слезы. Однако она не рыдала уже, просто текли слезы. Андрей налил в чашку воды из чайника и попытался напоить мать, но у нее были крепко стиснуты зубы.
— Выпей, мамочка. Хоть глоточек.
Она молчала.
И тогда Андрей бросился за Анной Францевной. Она не спала еще, раскладывала пасьянс.
— Мама, — ворвавшись без стука в комнату, выдохнул Андрей.
— Что с ней?
— Опять…
Анна Францевна зачем-то перемешала карты и пошла с Андреем.
Евгения Сергеевна все так же сидела на кровати, и руки ее по-прежнему лежали на коленях. Похоже, она даже не пошевелилась. Правда, в лице ее изменилось что-то, а губы, заметил Андрей, были чуточку приоткрыты.
Анна Францевна взяла чашку с водой и поднесла к губам Евгении Сергеевны. Она жадно схватила чашку обеими руками и стала пить. Зубы ее громко стучали, а вода лилась по подбородку.
— Что с вами, милая?.. — Анна Францевна склонилась над ней и легонько похлопала ее по щекам. Евгения Сергеевна никак не реагировала. — Очнитесь же, ну!.. Что-то вы распускаетесь, так нельзя. Нельзя так, надо держать себя в руках. Вы же сильная, мужественная женщина. — Она снова похлопала Евгению Сергеевну по щекам и сказала Андрею: — Сбегай ко мне, там в бюро… Нет, лучше я сама, тебе все равно не найти. А ты не бойся, ничего страшного.
Она вернулась с пузырьком нашатыря и клочком ваты. Обильно смочила вату и сначала натерла Евгении Сергеевне виски, а потом дала понюхать.
Евгения Сергеевна глубоко вздохнула, вздрогнула и стала трясти головой.
— Вот и хорошо, — сказала Анна Францевна. — Еще немножко подышите — и все пройдет. Дай-ка ей, дитя, воды.
Андрей протянул чашку. Но Евгения Сергеевна отвела ее рукой. Плечи ее опустились. Она повела глазами по сторонам и спросила:
— Ты где, сынок?
— Я здесь, мама.
— Мне, кажется, было дурно?..
— Уже все в порядке, — сказала Анна Францевна, присаживаясь с нею рядом.
— А это вы…
— Да-да, это я.
— Вот как оно получается, — проговорила Евгения Сергеевна. — Вы здесь, а я опять… Простите ли вы меня когда-нибудь?..
— Да я на вас и не сердилась никогда, выбросьте из головы.
— Но вы не знаете…
— Знаю, милая. И это знаю.
— Что вы знаете? — встрепенулась Евгения Сергеевна.
— Что вы забиваете себе голову всякими глупостями.
— Откуда вы это знаете?
— Милая вы моя! — улыбнулась Анна Францевна, приобнимая Евгению Сергеевну за плечи. — Я прожила вдвое больше вашего и тоже прошла через это. Мне тоже казалось, что никому нельзя доверять, что меня окружают враги, недоброжелатели, что за мной постоянно следят. А потом я сказала себе, что все это глупости, наваждение. Поверьте, люди лучше, чем мы иногда о них думаем. В сущности, никто никому не желает зла…
— Но оно есть.
— Чаще мы сами творим зло, выдумываем его, не находя объяснений происходящему. Мы списываем на зло, якобы идущее от окружающих, свои неприятности и несчастья. Это так просто, милая. Только нужно понять.
— Вас послушаешь — и легче на душе делается, — проговорила Евгения Сергеевна, покачав головой. — А начнешь сама думать…
— Бывает. Может, валерьянки накапать?
— Нет, мне уже хорошо. Слабость только…
— Это пройдет. Вам сейчас необходимо уснуть.
— Да, я хочу спать. Вы меня извините, я прилягу, пожалуй. — И она легла на бок, подложив руку под щеку и подтянув к животу колени. Глаза ее тотчас закрылись, дыхание сделалось глубоким и ровным. Она уснула мгновенно.
Анна Францевна посидела возле нее еще несколько минут, потом осторожно встала и спросила Андрея:
— У вас есть лишнее одеяло? Нужно накрыть маму, чтобы она не замерзла.
— Я дам мое.
— Твое не надо, тебе тоже надо будет укрыться.
— Тогда можно из-под нее вытащить.
— Ни в коем случае! Ее нельзя тревожить. Сходи-ка принеси от меня плед.
— А что это такое? — спросил Андрей.
— Лежит на кресле, — улыбнулась Анна Францевна. — Клетчатый такой.
— А! — сказал он. — Знаю.
Он принес плед. Анна Францевна укутала Евгению Сергеевну.
— Ну вот, теперь мама будет спать до самого утра. Ей во сколько нужно вставать?
— В шесть часов.
— Сейчас десять, выспится. И ты ложись.
— А если ночью…
— Нет, нет, ничего не случится, уже все в порядке. Просто она чем-то сильно расстроена. К вам никто не приходил?
— Никто.
— Что же тогда произошло?..
Андрей насупился и опустил глаза.
— Ты, кажется, что-то натворил? — спросила Анна Францевна.
— Я подрался…
— Это плохо, но это еще не причина.
— Я ходил встречать папу, — сказал Андрей, — а в сквере ко мне пристали мальчишки… Мама ругалась, что я хожу в сквер, она говорит, что там собираются бандиты, а я еще сказал, что катаюсь на «колбасе»…
— А ты катаешься?
— Один разок прокатился всего.
— Ты не дерзил маме?..
— Ну так, немножко…
— Плохо, мой мальчик. Очень плохо. Дерзить нельзя ни много, ни немножко. Совсем нельзя. А маму ты должен беречь, ведь ты мужчина. Давай договоримся с тобой: либо ты будешь вести себя только на «отлично» и не будешь дерзить маме, либо мы перестанем с тобой дружить. И в этом сквере тебе совершенно нечего делать, там действительно прохлаждается худая публика.
1
«Колбаса» — буфер заднего вагона трамвая.