Украденное письмо

– Что письмо у министра – это несомненно, но разве не может он, – заметил я, – держать его не у себя в доме?

– Едва ли это возможно, – отвечал Дюпен. В настоящее время, подробности положения дел при дворе, и в особенности интрига, которую проник Д…, поставляют всю силу, всю действительность документа, – в зависимость от возможности представить его в данное мгновение; – это такое же важное условие, как и самое владение письмом.

– Возможность его представить? – спросил я.

– Или, если хотите, уничтожить его, – отвечал Дюпен.

– Это так, – заметил я. – Значит очевидно, что бумага спрятана в доме самого Д… А почем знать, может быть министр постоянно носит ее при себе; мы забываем совершенно об этом предположении.

– Ну, уж, об этом нечего и думать, – сказал префект. – По моему распоряжению на него два раза нападали фальшивые воры ночью, на улице, и обыскивали его самым подробным образом, у меня на глазах.

– Вы могли бы избавить себя от этого труда, – сказал Дюпен. Д… не совсем сумасшедший; я полагаю, он, вероятно, давным-давно был готов к таким ловушкам.

– Не совсем сумасшедший, это правда, – сказал Жискэ, – но, тем не менее, он поэт, а одно от другого недалеко.

– Согласен с этим, – сказал Дюпен, пуская медленно и задумчиво струю дыму, – хотя я сам, в этом отношении, провинился несколькими рапсодиями.

– Расскажите нам подробности ваших обысков, – сказал я.

– Дело в том, что мы не щадили времени, и искали решительно везде. Уж я в этих вещах, могу сказать, довольно опытен. Дом перебрали весь, каждую комнату отдельно, и для каждой посвящали ночи целой недели. Прежде всего, мы осмотрели мебель во всех комнатах; мы открывали все возможные ящики: я думаю, вы знаете, что для опытного полицейского агента секретного ящика не существует. Кто в такого рода обысках не заметит секретного ящика, тот просто невежда. Это так легко! В каждой комнате известно число объемов и поверхностей, в которых следует дать себе отчет. На это у нас есть точные правила. Пятидесятая часть линии не может ускользнуть от нас. – После комнат, мы принялись за стулья. Все подушки были пронизаны теми длинными и тонкими иглами, которые вы у меня видели. Мы снимали верхние доски у всех столов.

– Это для чего?

– Иногда случается, что подымают эти доски, если хотят что-нибудь спрятать. Вот как это делается: ножку внутри просверливают, в отверстие прячут что нужно, и потом накладывают опять верхнюю доску.

– Да разве нельзя узнать, есть ли отверстие, прислушиваясь внимательно, когда ударят чем-нибудь в ту именно часть мебели, на которую имеешь подозрение? – спросил я.

– Нет, это средство недостаточно, потому что, в таких случаях, спрятанный предмет обертывают несколькими слоями хлопчатой бумаги. Да и притом, первым нашим правилом было обыскивать без малейшего шуму.

– Но вы никак не могли делать то же самое со всею мебелью, что вы могли делать со столами, а между тем, письмо может быть свернуто в такую тоненькую спиральную линию, что она формой и объемом будет не больше вязальной иголки. В таком виде письмо можно было спрятать в ножку стула. А разве вы разбирали стулья по частям?

– Разумеется, нет, но мы лучше сделали, мы не только на ножках стульев, но даже и на всей прочей мебели осматривали, в сильный микроскоп, все скважины, щелки и все места, где дерево склеено. Таким образом, каждая пылинка, попавшая как-нибудь на мебель, показалась бы нам ящиком. Малейшего изменения в клее, малейшего отверстия было бы достаточно, чтобы открыть нам тайну.

– Вы, разумеется, осматривали зеркала между стеклом и доской, постели и занавеси, портьеры и ковры.

– Конечно, конечно, и когда мы осмотрели чрезвычайно подробно все, что было в доме, тогда принялись за самый дом. Мы разделили всю поверхность на отделы, пометили номерами, чтобы ни одного из них не забыть. Каждый квадратный дюйм мы осматривали отдельно в микроскоп и при этом подвергли такому же строгому осмотру два соседних дома.

– Два соседних дома! – вскричал я; – так вы порядочно потрудились.

– Да, довольно. Но зато и награда огромная.

– А не забыли ли вы мостовой этих трех домов?

– Она вся из кирпичей. И, сравнительно с остальным, это нам стоило не много труда. Мы осмотрели сор между кирпичами: он был не тронутый.

– Вы, разумеется, осмотрели бумаги Д… и все книги его библиотеки?

– Без сомнения; мы открывали всякий пакет, а книги не просто встряхивали, как делают зачастую наши полицейские, но перелистывали, от начала до конца, не пропуская ни одной страницы. Мы очень старательно брали в соображение толщину всякого переплета, и осматривали все в микроскоп. Если бы что-нибудь скрывалось под переплетом, то никак не было упущено из виду. Пять или шесть томов, только что вышедших из рук переплетчика, были обысканы иглами.

– Вы осматривали паркеты под коврами?

– Разумеется. Мы снимали каждый ковер, и осматривали в микроскоп всякую доску.

– А обои!

– Тоже.

– Вы были в погребах?

– Были.

– Ну, так вы ошиблись, – сказал я, – письмо не в доме, как полагали.

– Пожалуй, вы и правы, – отвечал префект. – Теперь скажите, Дюпен, что вы мне посоветуете делать?

– Произвести самый подробный обыск, – сказал Дюпен с улыбкой.

– Это совершенно бесполезно! – возразил Жискэ. – Что письма нет в доме Д… – это так же верно, как то, что я жив.

– Лучше ничего не могу вам присоветовать, – сказал Дюпен. – У вас, верно, есть подробное описание наружности письма?

– Есть. – При этом префект вынул из кармана записную книжку, и начал нам читать подробное изображение признаков пропавшего письма, его внутреннего вида, а особенно его наружности. Скоро после этого чтения, Жискэ распростился с нами, еще более озабоченным и безнадежным, нежели каким вошел к нам.

Через месяц после этого, он нас вторично посетил, и застал почти за таким же занятием, как и в первый раз. Он взял трубку, уселся спокойно и начал говорить о том, о сем. Наконец я его спросил:

– Ах, да, Жискэ? что ваше украденное письмо? Вы, верно, под конец поняли, что поймать министра Д… не так-то легко?

– Черт с ним! – Я опять сделал обыск, по совету Дюпена; но, как я и ожидал, это был напрасный труд.

– А как велика награда? – спросил Дюпен. – Вы нам говорили…

– Да… она очень велика… прекрасная награда, нечего сказать, – я не скажу вам, сколько именно обещано; скажу только, что сам охотно бы заплатил из собственного кошелька пятьдесят тысяч франков тому, кто дал бы мне это письмо. Дело в том, что день ото дня оно все нужнее и нужнее; недавно награду удвоили. Впрочем, говоря откровенно, хоть бы ее теперь еще утроили, я не мог бы лучше исполнить своей обязанности, как исполнял до сих пор.

– Да… конечно… сказал Дюпен протяжно испуская одно облако дыму за другим, – я думаю… действительно, Жискэ… вы сделали… не все что могли… вы не вполне углубились в дело… Вы могли бы больше сделать… так мне, по крайней мере, кажется, а?

– То есть, как же?

– Да… (облако дыму) вы могли бы… (одно облако дыму за другим) – посоветоваться об этом деле, а? (три облака дыму) – Помните историю, которую рассказывали о докторе Альбернетти[2]?

– Нет. Черт с ним, с великим Альбернетти!

– Пожалуй, и черт с ним, если вам это нравится! – Однако, вот в чем дело: одному богатому и очень скупому господину захотелось получить даром от Альбернетти один медицинский совет. С этой целью он вступил с доктором в разговор, в одном обществе, и как будто мимоходом описал ему все симптомы своей болезни, под видом, как будто бы, простого предложения.

– Положим, – сказал скупой, – что симптомы вот какие; что бы вы, доктор, полагали нужным делать в таком случае?

– Что делать? – сказал Альбернетти,- да, разумеется, посоветоваться с доктором.

– Да я, – сказал префект, несколько смущенный, – готов бы посоветоваться и заплатить за совет. Я действительно дал бы пятьдесят тысяч франков тому, кто выпутал бы меня из этого дела.

2

 Очень известный и эксцентрический медик. (Прим. автора)