Страница 63 из 87
То тот, то другой оперный сюжет в течение всей моей композиторской деятельности привлекал время от времени мое внимание, не вызывая, однако, своего осуществления в действительности. Таким образом, сюжеты «Царской невесты», «Сервилии» и «Садко» не раз проносились передо мною и соблазняли приняться за них. Перед летом 1891 года занимал меня сюжет «Зорюшки» (Ночь на распутье), но ненадолго; тем не менее, кое-какие музыкальные мысли, пригодившиеся мне впоследствии, начинали возникать по поводу этого сюжета.
Ле-то 1891 года[387] мы провели за границей, чего потребовала болезнь Маши. Мы провели его в Швейцарии: на Зонненберге близ Люцерна, в Энгельберге, Лугано и снова на Зонненберге[388]. Все ле-то я не работал вовсе, если не считать пробу оркестровки некоторых романсов, впрочем, не удавшуюся. Поездка за границу не принесла пользы нашей девочке…
В течение сезона 1891/92 года[389] постановка «Млады» не состоялась. Хоры разучивались, но с прочим водили за нос. К тому же заболел Направник. Чтобы не задерживать дело, я предложил ему лично сделать корректурные репетиции с оркестром, и, с его согласия, таковых состоялось две. Декорами уверяли, что между сценами Чернобога и Клеопатры нельзя сделать чистой перемены декорации, как значилось по партитуре. Я, чувствуя утомление и неспособность более работать по сочинению «Млады», просил Глазунова сочинить интермеццо на мои темы, чтобы не прерывать музыки во время перемены декорации. Глазунов согласился и сочинил искусно интермеццо, ловко подделавшись под мою манеру[390].
Впоследствии это интермеццо, однако, не пригодилось, так как декорацию нашли возможным переменить моментально, и мое первоначальное намеренье было сохранено. Направник выздоровел, но постановка «Млады» была отложена до следующего года. Вместо того в Великом посту в концерте дирекции импер. театров было исполнено третье действие целиком под управлением Направника и особого успеха не имело[391]. Тут же шел и направниковский «Дон Жуан» —скучное, неинтересное и длинное сочинение.
Русские симфонические концерты шли своим порядком[392]. Я занимался «Псковитянкой»[393] и, сверх того, наоркестровал вновь всю вторую картину «Бориса Годунова» (Венчание на царство), что и послужило краеугольным камнем для дальнейшей моей обработки произведений Мусоргского, предпринятой мною впоследствии. В конце сезона я выполнил еще одну работу: я переделал оркестровку своего «Садко»
(музыкальной картины). Этою переделкой я закончил все расчеты с моим прошлым. Таким образом ни одно из моих больших сочинений периода до «Майской ночи» не оставалось непеределанным[394].
Мое знакомство с В.В.Ястребцевым, великим почитателем моим, относится приблизительно к этому времени. Познакомившись со мною в концерте, он мало-помалу стал все чаще и чаще бывать у меня, записывая, как оказалось впоследствии, беседы со мною, высказываемые мною мысли и т. п. в форме воспоминаний[395]. Имея в библиотеке своей все мои сочинения в партитурах и собирая мои автографы, он знал на память чуть не каждую их нотку, во всяком случае каждую интересную гармонию. Время начала и окончания каждого из моих сочинений было у него тщательно записано. В обществе своих знакомых, постоянных и мимолетных, он являлся ярым пропагандистом моих сочинений и защитником моим от всякого рода критических нападений. В первые годы нашего сближения он был также ярым берлиозистом. Впоследствии это пристрастие значительно в нем ослабело и уступило место почитанию Вагнера[396].
Глава XXII
1892–1893
Занятия эстетикой и философией. Постановки «Млады». «Иоланта». «Дружеский обед». Утомление и нездоровье. Постановка «Снегурсчки» в Москве. И.К.Альтани. «Майская ночь» на частной сцене. Р.Леонкавалло. В.И.Сафонов. Впечатления поездки в Москву. Русские симфонические концерты. Э.А.Крушевский. Юбилей «Руслана».
Ле-то 1892 года[397] я провел со всем семейством безвыездно в Нежговицах. Из работы над «Псковитянкою» мне оставалось переделать увертюру и заключительный хор, что мною и было исполнено в течение трех или четырех недель пребывания в деревне[398]. Эту работу я выполнял чрезвычайно неохотно, чувствуя какую-то усталость и отвращение. Тем не менее, благодаря набитой руке, переделка увертюры была довольно удачна, а мысль прибавить в конце заключительного хора «Ольгины аккорды» нельзя не назвать счастливою. Хор я оставил по-прежнему в Es-dur, а увертюру транспонировал в c-moll, совершенно переоркестровал и изменил окончание, заменив варварские диссонансы первой редакции более порядочной музыкой. Я торопился кончать работу над «Псковитянкой» еще потому, что меня все более и более занимала мысль приняться за написание большой статьи и даже книги о русской музыке и сочинениях Бородина, Мусоргского и своих[399].
Как это ни странно, но мысль написать критику на самого себя неотступно преследовала меня. Я принялся. Но сочинению моему должно было предшествовать громадное введение, включающее общие эстетические положения, на которые я бы мог ссылаться. Я довольно быстро набросал таковое, но сам увидел тотчас же большие недочеты и пробелы и разорвал его. Я принялся за чтение: прочел Ганслика «О прекрасном в музыке», Амброса «Границы музыки и поэзии» и биографии великих композиторов Ла-Мары. Читая Ганслика, я злился на этого мало остроумного и чрезвычайно парадоксального писателя. Чтение это снова пробудило во мне охоту приняться за свою статью. Я начал, но она стала выходить у меня гораздо шире, чем прежде. Я стал вдаваться в общую эстетику и говорить о всех искусствах вообще. От всех искусств я должен был перейти к музыке, а от нее, в частности, к музыке новой русской школы. Работая над этим, я почувствовал, что у меня не хватает не только философского и эстетического образования, но даже знания нужнейших терминов по этой части. Я снова бросил свой труд и принялся за чтение «Истории философии» Льюиса. В промежутках между чтением я набросал небольшие статейки о Глинке и Моцарте, о дирижерах и музыкальном образовании и т. п. Все это выходило неуклюже и незрело[400]. Читая Льюиса, я делал выписки из него и из приводимых им философских учений, а также записывал и собственные мысли. Я целые дни думал об этих предметах, переворачивая так и сяк свои отрывочные мысли.
И вот, в одно прекрасное утро в конце августа или начале сентября почувствовал я крайнее утомление, сопряженное с каким-то приливом к голове и полной спутанностью мышления. Я перепугался не на шутку и даже в первый день совершенно лишился аппетита. Когда я сказал об этом жене, то она, конечно, уговорила меня бросить всякое занятие, что я и сделал, и до отъезда в Петербург, ничего не читая, гулял по целым дням, стараясь не быть один. Когда же оставался один, то неприятные, навязчивые идеи неотступно начинали лезть в голову. Я думал о религии и о покорном примирении с Балакиревым. Прогулки и отдых, однако, помогли, и я переехал в Петербург совсем опомнившимся[401]. Но к музыке я совершенно охладел, и мысль заняться своим философским образованием неотступно преследовала меня. Несмотря на совет доктора Т.И.Богомолова, я стал много читать. Тут был и учебник логики, и философия Герб. Спенсера, Спиноза, эстетические сочинения Гюйо и Геннекена, разные истории философии и т. д. Я чуть не каждый день покупал книги, читал их, перескакивая от одной к другой, исчеркивал поля заметками, затем все думал и думал, записывал и составлял заметки. Мне захотелось написать большое сочинение об эстетике музыкального искусства. Русская школа оставалась пока в стороне. Но вместо эстетики я лез в общую метафизику, боясь начать слишком близко и мелко. И вот все чаще и чаще у меня стали повторяться какие-то неприятные явления в голове: не то приливы, не то отливы, не то головокружение, а скорее всего, ощущение тяжести и давления. Эти ощущения, которые связывались с различными навязчивыми идеями, весьма тяготили и пугали меня.
387
24. Здесь на полях рукописи сделана пометка: «Ле-то 1891 г.»
388
25. Римский-Корсаков допустил неточность. Вторично на Зонненберге он не жил; там оставалась только семья его, сам же он, возвращаясь из Лугано, расстался с семьей в Люцерне 3/15 августа 1891 г., так как кончался отпуск. Н.А.РимскийКорсаков вернулся в Петербург один 6/V, чтобы заменять по капелле М.А.Балакирева, и должен был неоднократно ездить в «Петергофскую тюрьму» или «казарму», по его выражению, где летом обычно находилась капелла. К этому времени желание уйти из капеллы у Николая Андреевича значительно усиливается.
389
26. Здесь на полях рукописи проставлено: «1891-92 г.»
390
27. Автограф сочиненного А.К.Глазуновым «Интермеццо» между сценами Чернобога и Клеопатры в третьем действии «Млады» хранится у Н.Н.Штейнберг.
391
28. В концертах дирекции Мариинского театра третье действие «Млады» было исполнено трижды: 2, 4 и 5 марта 1892 г.
392
29. Русские симфонические концерты состоялись 30/X1891 г. и 25/1 1892 г.
393
30. Из письма Н.А.Римского-Корсакова к С.Н.Кругликову от 22/V 1892 г.: «О себе скажу, что я довольно много поработал над „Псковитянкой“, коей партитуру почти что кончил: остались увертюра, последний хор и разные мелочи». На автографе партитуры второй картины первого действия стоит дата: «11 апреля 1892 г.»; второй картины второго действия —«26 декабря 1891 г.»; первой картины третьего —«26 декабря по 26 января 1892 г.»; второй картины того же действия до заключительного хора —«7 апреля 1892 г.»; заключительный хор имеет дату: «2 апреля 1894 г.»
394
31. В письме к С.Н.Кругликову от 22/V 1892 г. (после строк, цитированных выше, в прим. 30) Римский-Корсаков писал: «…затем я сделаю клавираусцуг [„Псковитянки“], и тогда пошлю оный при письме в петербургскую и московскую дирекции, и тогда пусть ставят, если хотят. Наоркестровал и почистил две 2-е картины „Бориса Годунова“, принялся за переоркестровку „Каменного гостя“. Все это намерен выполнить в сравнительно недалеком будущем. Сверх того, я переоркестровал „Садко“ и послал для печати Юргенсону. Словом, нового (!!!!) ужасно много сделал и сделаю» (Архив Н.А.Римского-Корсакова в РНБ).
395
32. См.: В.В.Ястребцев. Мои воспоминания о Николае Андреевиче Римском-Корсакове. СПб., 1917. Вып. 1 и 2. Эти выпуски охватывают период с 15/11 1886 г. по 27/Ш 1895 г. Рукопись «Воспоминаний» В.В.Ястребцева, включая и неизданную их часть (доведенную до дня смерти композитора), хранится в НИТИМ (архив Н.А. и А.Н.Римских-Корсаковых).
396
33. Здесь в рукописи проставлена дата написания: «Флоренция, 8 августа [1906 г.]».
397
1. Здесь на полях рукописи сделана пометка: «Ле-то 1892 г.»
398
2. В тексте «Летописи» допущена неточность. Ср. перечень дат на автографе партитуры «Псковитянки» в прим. 30 к гл. XX.
399
3. О пережитом в ту пору сильном кризисе, сомнениях, разочарованиях в себе и в русской музыке свидетельствует ряд писем Н.АРимского-Корсакова к жене и к С.Н.Кругликову 1891 г. и последующих лет.
400
4. Эти статьи вошли в посмертное издание: «Н.А.Римский-Корсаков. Музыкальные статьи и заметки» / Под ред. Н.Н.Римской-Корсаковой; вступ. ст. М.Ф.Гнесина. СПб., 1911.
401
5. Здесь на полях рукописи сделана пометка: «1892-93».