Излечи меня (ЛП)

Вообще-то нет. Я живу одна потому, что у меня нет ни одной подруги, с которой я могла бы разделить жилплощадь. И у меня напрочь отсутствует желание жить с мужчиной в одном доме. Особенно если этот мужчина — ты.

Вытащив ложку, я принимаюсь снова помешивать соус.

Не в силах остановить свои следующие слова, я все же стараюсь произнести их как можно мягче.

— Может, не будем так торопиться? Ну, в смысле, мы встречаемся-то всего семь месяцев.

Звенящая затянувшаяся тишина свидетельствует о закипающей внутри Форбса ярости.

И ничего хорошего ждать не стоит. Точнее, следует готовиться к худшему.

— Ты просто не хочешь жить со мной! — в его голосе нет и тени обиды, только злость.

Ну ты и идиотка, Мия.

Дура. Дура. Дура.

— Конечно, хочу, просто я думаю о том, как будет лучше для тебя. Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя связанным по рукам и ногам, если мы станем жить вместе, — я произношу слова в ускоренном ритме, но все это бесполезно. Уж мне ли не знать.

— Чушь собачья! — Он резко убирает сковородку с плиты и тут же хватает меня за волосы, намотав длинную прядь на кулак. Он становится позади меня и медленно тянет мою голову за волосы назад.

— Будешь ли ты чувствовать себя связанной по рукам и ногам, если мы будем жить вместе, а, Мия?

— Форбс, пожалуйста, — произношу я, сглатывая комок, застрявший в горле.

— Отвечай мне!

— Нет, конечно. Не буду.

— Может быть, у тебя кто-то есть, с кем ты хотела бы вместе жить, Мия? Может быть, другой парень? Может, ты трахаешься с кем-то еще, помимо меня? — его рука тянет меня за волосы все сильнее и сильнее. Мои глаза от боли наполняются слезами.

— Нет, конечно, нет. Я хочу быть только с тобой. Я люблю тебя.

Как же я тебя ненавижу.

— Не верю! Ты однозначно трахаешься с кем-то еще, признавайся!

Он меня разворачивает и со всей силы швыряет в сторону холодильника. Резкая боль растекается по спине.

— Я ни с кем не сплю, я тебе клянусь, — мне нечем дышать, во рту пересохло. Слезы текут по моим щекам, потому что я знаю, что вскоре последует, и никакие слова или действия не смогут это предотвратить.

— Если ты ни в чем передо мной не виновата, так какого хрена тогда ты плачешь? — он уставился мне в лицо, и, судя по его глазам, его уже ничто не остановит. Приятный и милый Форбс остался за порогом кухни.

Он дергает меня на себя, а затем снова швыряет в сторону холодильника. Мои зубы с громким стуком ударяются друг об друга от удара головой об холодильник.

— Я п-плачу п-потому, что не хочу, чтобы ты п-причинял мне боль, — срываются слова с моих дрожащих губ.

Я не хочу, чтоб он причинял мне боль — вот что я ему говорю. Какая глупость, ведь причинять мне боль — это смысл его жизни, и никакими словами этого не исправить.

— «Я п-плачу..,» — передразнивает он меня и начинает громко ржать.

Затем его лицо темнеет, и я прекрасно знаю, что за этим последует, поэтому я закрываю глаза и крепко обнимаю себя обеими руками.

Я чувствую уже такие привычные обжигающие удары его руки, бьющей меня по лицу.

Во рту появляется солоноватый вкус крови.

Радость. Думай о чем-нибудь хорошем, Мия.

О теплых лучах солнца на лице. О запахе цветов, что хранятся в моей шкатулке. О том, как я убираю крышу на своей машине в теплый летний день, чтоб почувствовать ласковый ветер, играющий с моими волосами. Я — птица. Птица, свободно парящая высоко в небесах.

Музыка. Думай о какой-нибудь песне, Мия. Прокручивай ее в своей голове, пока ты летишь в бесконечность.

— Как тебе не стыдно разводить сырость по такому пустяковому поводу, — Форбс снова наотмашь бьет меня по лицу. — Давай, продолжай ныть, Мия. А я постараюсь предоставить тебе кучу поводов поплакать.

Я тут же перестаю плакать, но это его не останавливает. Его ничто никогда не останавливает. Если Форбс в ярости, то пиши пропало.

Поэтому я пытаюсь сосредоточиться и представить, что я улетаю куда-нибудь, где я буду в безопасности. Туда, где меня буду ждать только радости.

***

Я прихожу в себя и не могу сообразить, сколько времени прошло.

Я одна и лежу на кухонном полу.

Делая над собой усилие, я встаю на колени. Плиты на полу очень жесткие, они безжалостны к моим ушибам. У меня кружится голова, и где-то в боку пульсирует нарастающая боль. Я прижимаю руку к ребрам. Не поломаны, просто ссадины. До этого мне ломали ребра, и не раз, поэтому я безошибочно могу определить, поломаны они в этот раз или нет. Все же я держусь за ушибленные места в области моих ребер, стараясь унять боль, пока неуклюже встаю на ноги.

Видя, что варочная плита все еще включена, я тихонько подхожу к ней и выключаю ее. Щелчок, который сопровождает это действие, звучит в звенящей тишине, словно раскат грома. Я замираю на месте. Все, что сейчас важно, — это стараться быть как можно менее заметной. Я не хочу привлекать внимание Форбса.

Повернув голову, я вижу через приоткрытую дверь, что он в гостиной. Он сидит на диване, тупо уставившись на банку пива в своей руке.

Я знаю, какими будут его следующие действия. Мы через это уже столько раз проходили.

Стараясь не производить много шума, я аккуратно открываю дверь и бесшумно проскальзываю в коридор и иду прямиком в ванную комнату. Тихонько закрыв за собой дверь, я беру с полки аптечку, а затем смотрю на себя в зеркало.

Синяков нет. Форбс не сильно бьет меня по лицу, так, чтоб не оставалась синяков, точь-в-точь как Оливер.

У окружающих вызвали бы любопытство синяки на моем лице.

Я рассматриваю свою губу. Разбита с внутренней стороны. Скорее всего, я ее прикусила зубами.

Я глотаю несколько таблеток Адвила, чтоб унять боль в ребрах, затем достаю обеззараживающую жидкость и промокаю ею ватку.

Оттянув губу пальцами, я обрабатываю этой ваткой свою рану.

— Вот дерьмо! — шепчу я про себя.

От жгучей боли из глаз капают слезы. Я вытираю их тыльной стороной руки.

Закончив, я швыряю ватку в мусорное ведро, закрываю аптечку и снова водворяю ее на полку.

Очень осторожно я задираю футболку, чтобы осмотреть свои ссадины на ребрах. Кожа красная и опухшая. Скоро на этом месте появится синяк. Очень живописный такой синяк.

Какое-то движение в дверях привлекает мое внимание.

Форбс.

Я замираю. Пальцы выпускают край футболки, и она соскальзывает на место, прикрывая то, что он сделал со мной.

— Это моя работа, — в его голосе слышится раскаяние, а в глазах блестят слезы.

Как же я тебя ненавижу.

— Боже, Мия, прости меня.

Он бросается ко мне, сгребает в охапку и крепко прижимает к своей груди.

И ему плевать, что я из-за его объятий аж взвыла от боли в ребрах. Все, что сейчас имеет значение, — это он сам. Все, что когда-либо имело для него значение, — это он сам. Самое главное, чтобы ему было хорошо, а платить за это буду я.

— Мия, мне очень, очень жаль. Прости. — Он покрывает мое лицо поцелуями, произнося эти пустые слова.

Его слезы капают мне на лицо. Они выводят меня из себя. Заставляют почувствовать себя использованной. Слабой. Опустошенной.

— Со мной все в порядке, — шепчу я.

Все по сценарию. Моя жизнь — это один большой гребаный сценарий.

— Это больше никогда не повторится. Обещаю. Я так тебя люблю, черт возьми. Меня просто такая ревность переполняет от одной лишь только мысли, что ты с другим, и вообще столько всего на меня свалилось в последнее время, проблемы с отцом и...

Я больше не слушаю его ничего не значащие оправдания и обещания, но все же не забываю вставлять реплики в нужных местах.

— Все нормально, Форбс. Все будет хорошо.

— Я люблю тебя, — выдыхает он. — Я так боюсь тебя потерять. Не представляю, что со мной будет без тебя.

Я чувствую, как его настроение меняется, и мне не трудно догадаться, что у нас дальше по сценарию. Так всегда происходит, после того как он выместит на мне свою злобу.