Страница 26 из 41
Только не подумайте, что он слыл «букой», человеком «не от мира сего». Да, он был не очень разговорчивым, его нельзя было назвать «душой компании», но он отличался хорошим чувством юмора, охотно шутил в обществе близких друзей.
Например, как-то Саша достал редкую тогда книгу Зигмунда Фрейда «Лекции по введению в психоанализ», где, в частности, шла речь о сновидениях как проявлении подсознательной жизни человека. Мы изучили этот труд и в качестве, как сейчас бы сказали молодые, прикола с большим успехом «трактовали» сновидения своим однокурсникам и однокурсницам. На четвертом курсе Саша уговорил меня пойти в университет на праздничный вечер, что вообще-то было для него нехарактерно. Оказалось, ради встречи с понравившейся ему девочкой Леной с биофака. Мы исполняли свой привычный «номер» — толковали Ленины сновидения, и в это время к нам подошла ее подруга, которая потом стала моей женой. Конечно, Саша был свидетелем на нашей свадьбе.
Хотя с тех пор прошло уже почти три десятилетия, многие эпизоды стоят у меня перед глазами. Например, мы часто играли с Сашей в шахматы, причем не на результат, а на качество. Если кто-то делал ошибку, то ее прощали и вместе разбирали, как продолжить партию лучшим образом. В связи с этим он вспоминал Эйнштейна, который не любил шахматы за дух соперничества. А однажды на какой-то студенческой вечеринке в связи со своей влюбленностью он первый и последний раз за время нашей дружбы спел мне тихо, почти на ухо, «Надежды маленькой оркестрик под управлением любви» Окуджавы.
Мы учились с большим увлечением. Вопросы, связанные с будущим трудоустройством, стали всплывать в нашем сознании только на последнем курсе. Профессор Э.А. Канер хотел взять Сашу научным сотрудником в теоротдел ИРЭ АН УССР, но у него не получилось. Тогда он решил взять его к себе в аспирантуру, Саша уже сдал все необходимые экзамены, но аспирантуру... ликвидировали. Его хотел взять в университет тогдашний заведующий кафедрой теорфизики Игорь Фалъко, но хлопоты были безуспешными. Безрезультатными оказались также все попытки ряда видных ученых устроить Сашу в Физико-технический институт низких температур. Удивительным образом перед Виленкиным закрывались все двери! Позже в одном из своих интервью для зарубежной прессы Саша говорил, что таким образом ему мстило КГБ, поскольку он отказался стать осведомителем. Но тогда я этого не знал.
Ситуация усугублялась тем, что из-за перенесенной в детстве болезни он был освобожден в университете от занятий на военной кафедре, и соответственно, когда его призвали в армию, ему пришлось служить не офицером, как остальные, а рядовым. Причем и здесь его преследовал злой рок: он попал в стройбат. Не надо вам, наверное, объяснять, что за публика бывала обычно в стройбатах. Когда мы узнали, что Саша на себе испытывает все «прелести» армейской «дедовщины», то втроем — Саша Рожавский. Юра Забродскии и я — поехали к нему в часть, под Конотоп, чтобы морально поддержать и поговорить с офицерами. Правда, к тому времени у него уже нашлись заступники, но «хлебнуть» ему в армии пришлось сполна. Я помню, как он говорил впоследствии с горечью, что по морде он уже получал, так что страшно ему уже не будет.
Проблемы с трудоустройством продолжились у Саши и после армейской службы. А ведь во время учебы мы были абсолютно уверены, что нас ждет замечательное будущее, связанное с интересной работой. К физикам в стране относились тогда с особенным уважением как к интеллектуальной элите общества. Но, по сути дела, ему так и не позволили заниматься наукой. Неофициально он, конечно, ею занимался — физику-теоретику для работы достаточно головы, бумаги и карандаша. А работал он, где придется, например, сторожем в зоопарке, это совсем рядом с университетом. Я приходил к нему. Он сидел среди клеток со зверями и писал формулы. Тогда он, видимо, и принял окончательное решение об эмиграции. Говоря совершенно объективно, так получалось, что все обстоятельства жизни просто выталкивали его из страны. И спустя пять лет после окончания университета, пять лет безрезультатной борьбы за возможность работать физиком, он уехал.
Когда Саша в 1976 году уезжал из страны, а он был первым уехавшим из моих близких знакомых, для меня это было все равно, что он улетел на Марс. Мы оба были уверены, что расстаемся навсегда и больше никогда не увидимся. Так, собственно говоря, и получилось. Саша впоследствии ни разу не приехал в Харьков, не удалось нам встретиться и во Франции, во время моей первой загранкомандировки в эту страну мы разминулись с ним буквально на шин день.
Нужно заметить, что ко времени отъезда Саша хорошо знал английский язык, что в то время было не совсем тривиально. Дело в том, что в нашей компании был тогда некий Боб Тенсор. Его отец Джек Тенсор, коренной американец, в 30-е годы по идейным соображениям уехал из США в Союз, осел в Харькове и стал преподавать здесь на курсах английского языка. Эти курсы еще в студенческие годы и закончили Виленкин и Рожавский. Любопытно, что «идейный коммунист» Джек Тенсор вскоре захотел вернуться на родину, но ему удалось это сделать только в конце 70-х годов уже пожилым человеком.
Я думаю, что работа Саши сторожем в зоопарке — это уже был некий демарш. Его отношение к окружавшей нас действительности эволюционировало у меня на глазах. Например, в разгар своих бед он как-то сказал, что перестал понимать преимушества социализма. Причем ни антисоветчиком, ни диссидентом он никогда не был, в этом я абсолютно уверен. Я понимал, что с ним происходят ужасные вещи, но мне казалось тогда, что это какая-то чудовищная несправедливость, что судьба должна ему улыбнуться и эмиграция — это слишком резкий шаг. Мы не раз обсуждали с Сашей его выбор, но он был человеком достаточно твердым и, приняв решение, уже не сомневался в его правильности.
Он уехал и на какое-то время вообще выпал из поля зрения — это сейчас можно легко зайти на сайт его университета или написать электронное письмо, а тогда все, что касалось Саши, мы, друзья, поначалу узнавали от его мамы. Родители остались в Харькове — отец Саши Владимир Львович, доцент геолого-географического факультета, фронтовик, убежденный член партии, человек старой закалки, не захотел эмигрировать. Впоследствии у него из-за отъезда сына были неприятности.
...В моей домашней библиотеке до сих пор есть несколько книг по обшей теории относительности и гравитации, которые были приобретены в годы нашей дружбы с Сашей. Я помню, как мы вместе их читали и обсуждали. Саша вообше в моей жизни человек ключевой, но переписываемся мы лишь изредка и, что характерно, по- английски. Иногда он звонит. А вообще сейчас у меня друзей-однокурсников за границей живет больше, чем осталось здесь, на Украине. Это трагедия нашего поколения.
— Владимир Михайлович. — спрашиваю я профессора Гвоздикова, — как теперь ясно, драматическая судьба Александра Виленкина — не исключение. Он был одним из первых, но далеко не последним талантливым физиком Харькова, который был вынужден покинуть родину: Можно назвать это «утечкой умов», можно — «исходом». Уезжают ли сейчас ваши выпускники?
— По сути, сейчас наша кафедра теоретической физики работает на Запад. Уезжают практически все способные ребята, желающие посвятить свою жизнь физике. Например, в прошлом году одного студента пригласили в Англию, в Ланкастер, двоих — в Швейцарию. Зарубежные исследовательские центры сами просят: дайте нам ваших толковых ребят, студентов, аспирантов, исследователей. В Советском Союзе во многом благодаря школе Ландау, начинавшейся в Харькове в довоенные годы, был заложен мощный фундамент физического образования, который до сих пор приносит свои плоды, вопреки всем бедам нашего общества. Посмотрите, среди авторов ведущих научных мировых журналов по физике — огромное число наших бывших (и настоящих) соотечественников, среди которых немало харьковчан.
Правда, если раньше наш физфак выпускал около 200 человек в год и крупнейшие харьковские НИИ, например, Институт монокристаллов, ХФТИ, ФТИНТ и ИРЭ абсорбировали всех, то сейчас на этот факультет принимают около 85 абитуриентов и работы для них в Харькове практически нет. Если к этому прибавить прогрессирующее старение профессорско-преподавательского состава, то можно сказать, что фактически речь идет о разрушении факультета. Самое страшное, что сейчас происходит и что приведет к необратимости этого процесса распада, — это полное разрушение научных школ. Создается впечатление, что с уходом поколения 50-летних физическая наука и образование на Украине закончатся. Во всяком случае, ту интеллектуальную научную ауру, которая была, когда мы с Сашей были студентами, восстановить уже не удастся.