Страница 20 из 42
Несколько мгновений люди молчали, и лицо смотрителя вспыхнуло от ярости; строителей охватил суеверный страх. От одной из телег отделился парень с бычьей шеей и подошел к Хауке.
— Я этого не делал, смотритель, — сказал он и, откусив немного жевательного табаку, преспокойно положил себе в рот, — но тот, кто это сделал, поступил правильно. Чтобы ваша плотина стояла прочно, необходимо погрести под ней какую-то живую тварь.
— Живую тварь? В каком катехизисе ты это прочел?
— В катехизисе об этом ничего не написано, — ответил парень, и из его глотки вырвался грубый смех. — Но об этом знали еще наши деды, которые были не менее благочестивы, чем вы! Лучше бы погрести тут дитя; ну уж если у нас его нет, так хотя бы собаку!
— Прекрати сейчас же свои языческие бредни! — воскликнул Хауке. — Тебя бы самого тут закопать!
— Ого! — раздалось со всех сторон, и Хауке увидел вокруг себя сумрачные лица и сжатые кулаки. Он понял, что среди этих людей у него действительно нет ни одного друга. Хауке подумал о своей плотине: что, если все побросают работу? Поглядев вниз, он снова увидел старого друга покойного Йеве Маннерса: тот ходил среди рабочих, заговаривая то с одним, то с другим, одному улыбался, другого дружески похлопывал по плечу; один за другим люди снова взялись за лопаты. Вскоре работа опять пошла полным ходом. Чего еще Хауке было нужно? Перекрытие протоки должно было вот-вот завершиться, и собачонка чувствовала себя в безопасности, сидя в складках его широкого плаща. С внезапной решительностью подошел Хауке к ближайшей телеге.
— Солому на край! — повелительно крикнул он, и возчик подчинился ему не раздумывая. Через миг солома уже шуршала внизу, а потом и другая охапка, и со всех сторон к ней тянулись деловитые руки. Работа продолжалась еще в течение часа — в шесть уже опустились сумерки. Дождь прекратился. Хауке созвал надсмотрщиков.
— Завтра утром в четыре! — заявил он. — Что бы все опять были на месте! Месяц будет еще светить, и мы, с Божьей помощью, завершим работу. И еще одно: не знаете ли вы, чья это собака?
Он достал дрожащую собачонку из складок плаща.
Никто о ней ничего не знал. Один из рабочих пояснил:
— Она уже несколько дней бегает по деревне, у нее нет хозяина!
— Тогда беру ее себе! — решительно произнес смотритель. — Так не забудьте же: завтра в четыре! — И ускакал прочь.
Едва он въехал во двор, как из дома вышла Анна Грета. Она была одета в чистое платье; Хауке вспомнил, что сегодня служанка вновь идет на христианское собрание к портному.
— Держи-ка передник! — крикнул он; Анна Грета, хоть и нехотя, подчинилась, и он швырнул ей туда перепачканную глиной собачонку. — Отнеси ее маленькой Винке, она будет с ней играть, — распорядился Хауке. — Но только помой и обогрей ее сперва — этим ты тоже угодишь Богу, потому как эта тварь почти окоченела.
Анна Грета не посмела перечить хозяину, и христианское собрание ей в этот день пришлось пропустить.
На следующий день на плотину была брошена последняя лопата глины; ветер стих; чайки и зуйки в грациозном полете сновали то над водой, то над побережьем. С Йеверсова халлига доносилось тысячеголосое кликанье казарок, только сегодня прилетевших к побережью Северного моря; из белой утренней дымки, заволакивающей марши, вставал погожий осенний день, освещая золотистым светом новое дело рук человеческих.
Через несколько недель вместе с главным смотрителем прибыли облеченные властью проверяющие, чтобы осмотреть построенную плотину. В доме смотрителя, впервые после поминок старого Теде Фолькертса, состоялось большое празднество — были приглашены все уполномоченные по плотине и большинство заинтересованных лиц. После застолья все гости, а также смотритель, запрягли лошадей и уселись в повозки, а госпожу Эльке старший смотритель пригласил к себе в двуколку, перед которой уже бил копытами гнедой мул; старик, усадив даму, сам взялся за поводья, никому не уступая права везти смышленую смотрителеву жену. Все направились от насыпи по дороге к новой плотине и, въехав на нее, покатили вдоль нового кога. Дул легкий северо-западный ветер, нагоняя волны прилива на северную и западную стороны плотины; но было очевидно, что новый плавный спуск мягко ослабляет их натиск. Проверяющие не уставали хвалить смотрителя, и среди их восторженных речей затерялись отдельные сомнения и опасения, высказываемые уполномоченными.
И этот день миновал; однако смотритель еще раз изведал большое удовлетворение, когда, задумавшись, ехал однажды вдоль новой плотины. Хауке задавался вопросом, отчего ког, который без него бы не существовал и стоил ему пота и бессонных ночей, назвали, по имени одной из правящих принцесс, когом Каролины[59]. Однако это было так: на всех касающихся плотины бумагах стояло ее имя, кое-где оно даже было выведено красным готическим шрифтом. Оглядевшись, Хауке заметил двух земледельцев с их утварью — один шел в двадцати шагах позади другого.
— Обожди! — крикнул тот, который был дальше. Но товарищ его — он стоял уже у взъезда на плотину — крикнул в ответ:
— В другой раз, Йенс! Сегодня уже поздно, а мне надо еще тут землю порыхлить.
— Где?
— Да здесь, на коге Хауке Хайена!
Он выкрикнул свои слова громко, поднимаясь уже на плотину, как если бы все марши, что простирались там, внизу, должны были их слышать. Для Хауке прозвучало это так, как если бы только что провозгласили его славу; он привстал на стременах, — пришпорил коня и зорким взглядом окинул ландшафт, лежащий от него по левую руку.
— Ког Хауке Хайена! — повторил он тихо — это звучало так естественно, что, казалось, и не могло быть иначе!
Пусть писцы упорствуют, если им угодно; но без его имени уже не обойдется! Имя принцессы — не истлеет ли оно вместе со старыми бумагами? Белый конь летел в гордом галопе; в ушах всадника звучало:
«Ког Хауке Хайена! Ког Хауке Хайена!» Новая плотина казалась ему теперь едва ли не восьмым чудом света; во всей Фрисландии не сыщется ничего ей равного. Конь танцевал под ним; и всаднику уже казалось, что вот он стоит над всеми фризами, выше всех на голову, и озирает соотечественников сочувственным и проницательным взглядом.
Дни шли за днями; миновало три года с тех пор, как возвели плотину. Строительство оправдало себя: затраты на починку были минимальны, по всему когу цвел теперь белый клевер, и, если кто-то ехал по плотине, летний ветерок доносил до него облачка легкого аромата. И вот наконец наступило время, когда идеальное обладание землей превратилось в реальное, и все участники получили предназначенные им наделы в вечное владение. Хауке не бездействовал, и ему досталось еще несколько участков земли. Оле Петерс затаил злобу: на новом коге ему не принадлежало ни одного участка. При дележе земли не обошлось без споров и неудовольствий, но вскоре все было улажено, и этот день в жизни смотрителя тоже миновал.
В последние годы Хауке жил замкнуто, полностью отдаваясь обязанностям смотрителя, хозяина большого двора и прочее. Старых друзей уже не было на этом свете, а заводить новых он не умел. Но под кровом его царил мир, который тихое дитя ничуть не нарушало. Девочка все больше молчала, не задавала постоянно вопросов, как это делают обычно резвые дети, а если иногда что-то и спрашивала, то ответ найти оказывалось нелегким делом; однако по ее простому, милому личику всегда было видно, что дитя всем довольно. Девочке вполне хватало двух преданных друзей: когда Винке гуляла за насыпью, возле нее постоянно прыгала спасенная некогда смотрителем желтая собачонка — они никогда не разлучались, и, завидев собачонку, с уверенностью можно было сказать, что ребенок где-то неподалеку; вторым ее другом стала чайка. Собачонку звали Перле[60], а чайку — Клаус.
Клаус появился на дворе благодаря престарелой обитательнице дома: Трин Янс уже не могла жить одна в своей дальней хижине за плотиной, и госпожа Эльке подумала, что бывшая служанка деда могла бы провести вереницу тихих вечеров и наконец встретить спокойную кончину под их кровлей. Эльке и Хауке почти что силой забрали к себе старуху и поселили ее в северо-восточной горнице нового небольшого дома, который Хауке за несколько лет до того возвел неподалеку от старого, поскольку хозяйство значительно разрослось. Нашлись там комнаты и для двух служанок, чтобы старуха и по ночам была под надзором. В комнате Трин разместила свои пожитки: шкатулку из драгоценного дерева, два яркими красками написанных портрета погибшего сына, много лет находившуюся без употребления прялку, опрятную кровать с занавеской, перед которой стояла грубо сколоченная скамеечка, обтянутая шкурой ангорского кота. Но и живое существо имелось у старухи, и она взяла его с собой; это была чайка по имени Клаус, которую старуха кормила уже несколько лет; правда, зимой птица улетала со своей стаей на юг и возвращалась тогда, когда на побережье благоухала полынь.
59
…назвали, по имени одной из правящих принцесс, когом Каролины. — Вымышленное имя; Шторм воспроизводит обычай наименования реальных когов в честь особ царствующего рода.
60
Собачонку звали Перле… — Собака с такой же кличкой (по-немецки «Жемчужина») жила в семье Штормов.