Инстербург, до востребования

«Что я здесь делаю?» (Ей никогда никто не ответит.)

Ася неслышно прошла к постели и подала стакан холодной воды.

— Полежи немного и иди, — посоветовала она, — не нужно, чтобы тебя видели здесь, соседская шваль скоро проснётся и потащит свой мусор.

Понимая, что слов недостаточно, она склонилась и поцеловала Жанну. Так, чтобы окончательно разбудить. Та вслушалась в тишину, которая складывалась в ноты. Ася сказала:

— Знаешь, почему в восьмидесятые так изменилась музыка Уэйтса? Это, собственно, и не его музыка, а его жены Кэтлин Бреннан. Она сумасшедшая, но мне нравится то, что она делает. Вроде бы ничего особенного, но цепляет. Особенно в сочетании с текстом. Я ставлю это для хорошего настроения. — Она прибавила звук, тишины стало меньше, а нот больше. Крашеные шлюшки-мулатки нулевых годов удавились бы за этот ритм-энд-блюз, если бы кто-то согласился подправить его слова, но он не для них, его идеальная аудитория — смерть. Она послушает, кивнёт головой, и это будет стоить дороже любых аплодисментов.

Жанна встала и побрела в душ, по пути пытаясь вспомнить, где её одежда, сколько у неё осталось денег, куда она убрала паспорт, не было ли вчера с ней рядом тех, кто предположительно мог его украсть; говорил ли ей кто-то, где она может поселиться; почему она находится здесь, зачем дальше жить?

Вода смывала с неё прикосновения, каждое из них. А ей хотелось ощущать хотя бы одно из них постоянно. Ей казалось, будто накануне её сожгли, а теперь она опять ожила неизвестно зачем. Лучше бы она умерла вчера. Вот бы её развеяли, как пепел, и тогда она ничего не будет чувствовать. Жанна выключила воду, набросила на плечи чужое чёрное полотенце. Они здесь все чёрные. Ей было тошно смотреть на вещи. Почему мир до сих пор не развоплотился? Пусть бы он исчез лично для неё, остальные — как хотят. Всё равно для неё нет смысла в вещах. Нет постели мягче серого асфальта, не увидеть небо чище серого потолка. Она думала: я строю дом с крыши. Так научили люди, которым меня в детстве отдали на заклание. Они и сами не умеют по-другому.

Когда она, уже одетая, рылась в сумке в поисках денег, зашла Ася. Лицо у неё было хмурое; похоже, она ни черта не выспалась, но всё равно выглядела издевательски молодо, словно пьёт чёртов эликсир, найденный в монастыре или синагоге, или, по крайней мере, колется ботоксом. Хорошие сефардские гены.

— Всё, тебе пора, — напомнила она будничным тоном. — Папочке привет. Может, я заеду как-нибудь, хотя уже представляю, в каком бардаке вы живёте. Передай ему, чтобы не забыл закодироваться.

Жанна поняла, что её отправляют с глаз долой. Ей пришла в голову мысль, что виной тому глупые предрассудки, и в жизни всё проще, надо просто не бояться желания говорить то, что думаешь.

— Я бы предпочла жить с тобой, — сказала она, слыша, как стучит её сердце, это как удары тяжёлого молотка в соседней квартире, приглушённые бетонными стенами. — Но…

— Забудь, — спокойно ответила Ася. — Я сейчас не хочу иметь с кем-то совместный быт, я этим сыта по горло.

— Ты неправильно поняла, я не хочу садиться тебе на шею и жить на твои деньги.

— Я правильно поняла. Мне давно уже не надо с кем-то жить под одной крышей, даже с парнем, с которым я сейчас встречаюсь.

— Это я была неправа, — сказала Жанна. — Извини.

— Не стоит извинений, всё было замечательно. — Ася хотела поцеловать её — просто так, на прощание, обычная вежливость. Жанна инстинктивно отступила: для неё такой поцелуй сейчас был не то что как пощёчина, а как запрещённый удар. Она бы расплакалась, если бы позволила этой еврейке снова обнять её. Ася пожала плечами:

— Ну, как знаешь.

— Тебе вообще всё равно? — осторожно спросила Жанна, понимая, что уже должна быть на лестнице.

— Нет, почему? Я же сказала, всё было…

— Ясно.

Она медленно закрыла за собой дверь. Надо было закрыть её быстро, надо было говорить с другой интонацией. Но несколько лет собачьей жизни её вымотали. У неё не было сил остановить разрушение чувства собственного достоинства. Она села в автобус, и в полусне ей долго мерещился кошмар, обыденный, невыносимо привычный: во время заочной сессии, на субботнике в общежитии, ей нужно отчищать плиты, сплошь облепленные обгоревшими насекомыми, драить полы, которым всё равно уже ничего не поможет — здание надо сносить и отстраивать заново. Обе уборщицы в запое, долгом, как страдания больного СПИДом. Жанна не успела свалить на весь субботний день до того, как проснулась староста крыла и начал ко всем стучаться, — большинство студентов так делают. Осточертело. Объявляют остановку. Она открывает глаза. Она давно уже не студентка — наверно, нужно этому порадоваться. Ей больше ничего не надо делать. Ей больше ничего не надо. Кроме той, которая только что выставила её за дверь.

На этом история не закончилась. В пятницу тринадцатого Ася правила макулатуру очередного бездаря, одновременно размышляя о том, как бы повежливее послать своего придурка.

Она никогда не жила с придурками на их территории: на своей их проще сначала поставить на место, а потом выгнать. Но некоторые все равно рано или поздно проявляли свои лучшие качества, переставали убирать за собой и намекали на ЗАГС, читай: я тут буду жить, не платя за квартиру, а ты — убирать за мной. К печати ЗАГСа как гарантии долгой бесплатной работы на офигевшего придурка Ася относилась скептически. Тот, последний, за последние пару недель совсем распоясался: везде курил, привел однажды брата, пытался доказать Асе, что ей необходимо срочно научиться печь пироги с какой-то дрянью, которые пекла то ли мать придурка в городе Грёбаный Ключ, то ли бабушка в селе Красный Пень, то ли известная поп-певица в телепередаче рок-певца Макаревича «Смак».

— Напиши объявление в газету: «Познакомлюсь с выпускницей кулинарного техникума», — холодно посоветовала Ася. — Можешь даже в мою газету, я разрешаю.

Почуяв недоброе, молодой человек отстал от неё с кулинарными советами, но вскоре снова пристал — с предложением перестать писать в принципе и поискать другую, более стандартную работу, типа то ли секретарши, то ли мерчендайзера, то ли эквалайзера. Прямо на клавиатуру придурок положил развлекательный журнал «Работа и зарплата». Его можно было читать и смеяться.

«Координатор отдела в крупную торговую компанию (алкоголь). Жен. 25–35 лет, в/о, желателен опыт работы (с алкоголем). Знание 1С приветствуется. E-mail: [email protected]/* */ ru».

Это было последней каплей. Ася решила, что двадцать два сантиметра — не самая большая плата за такое издевательство.

— Я подумаю, — сухо ответила она.

Почуяв недоброе, придурок ушёл на кухню. Там у него был магнитофон с Гребенщиковым, блеяние которого благополучно заглушило звонок в дверь. Хорошо бы придурок услышал звонок и сам открыл Жанне, тогда бы история могла завершиться несколько иначе; но, видимо, иначе она завершиться не могла.