Инстербург, до востребования

Это очень замороченная разновидность мазохизма, постараюсь попроще объяснить. Человеку мало играть роль жертвы и открыто признаваться в этом. Надо называть себя активным садистом при полном несоответствии заявленным претензиям, чтобы ещё больше обломаться и получить от этого свой мазохистский кайф. Я её понимала. Когда-то я называла себя христианкой и гуманисткой: под маской гуманизма не только удобнее мучить людей, но и удовольствия больше.

Вскоре Наталья начала доставать меня звонками в неурочное время, слезами, признаниями в идиотской любви — точь-в-точь одна девчушка из народа, которая попыталась уйти ко мне от своего ёбаря, тот её отлупил, а на следующий день она чуть его не убила, кажется, топором, и попала в колонию, откуда продолжала строчить мне дурацкие sms. Я отказалась поселить её у себя после освобождения, и потоки сообщений постепенно иссякли.

Пару раз я пыталась избавиться от овцы. Когда я вежливо намекнула ей, что нам лучше остаться друзьями, она жалко улыбнулась, обозвала меня дьяволицей и поспешила по лестнице прочь. Её мать уже раза четыре звонила и требовала вернуться (было целых девять вечера) разогреть картошку (в отсутствие овцы, видимо, картошку никто не мог разогреть), и даже чай они без неё, наверно, заварить не могли, так далеко зашла практика семейного симбиоза. Овца брала трубку и начинала бессовестно врать. Она не спит с другой женщиной, она сидит в кафе «Роковое влечение» — к слову, на редкость мерзкой и грязной, полной говнарей забегаловке, которую уже закрыли. Сильно подозреваю, что родственники, в свою очередь, подозревали правду, но из этических соображений об этом умалчивали. Ничего эта овца толком не умела — ни врать, ни говорить правду.

Полагая, что находится в безопасности, она подписывалась в ЖЖ настоящим именем, а потом рыдала, узнав, что её сестра, оказывается, знает о существовании возмутительного дневника, но, курва, молчит, только пишет в своём дневнике на другом сайте:

«Ненавижу свою сестру.

Хоть хорошо, что она сегодня стала картошку чистить, как родители попросили, а не убежала, бросив меня с этим занятием одну. Осенью 2005-го, когда я легла в тубдиспансер, а потом рассталась с Петей, Наташа боялась, что я вновь поселюсь в ее комнате (нашей бывшей „детской“) по выздоровлении и буду разрушать ее мир… Хотя зачем мне ее мир, у меня свой есть. К счастью для неё, наши заботливые и опекающие нас, двух двадцатисемилетних недоразвитых, родители, освободили для меня свою спальню и поселились в гостиной… А сейчас Наташа сидит в своем ЖЖ natalywhore и точно так же преисполнена ко всем злости, как и я…»

А ещё в Яндексе можно было найти Историю Успеха Овцы — как пройти платные курсы инфотехнохрени и создать свой живой журнал (без курсов ты его хуй создашь).

Итак, неразогретый ужин каждый раз выступал в роли хлыста, которым овцу загоняли в благоустроенное стойло.

Но не будем останавливаться на лишних подробностях. В один чудесный туманный вечер у меня началось обострение «любви» к человечеству — со мной бывает, как-то я не выходила из дома три недели, только в спортзал и супермаркет. Разговаривать и видеться ни с кем не хотелось; несмотря на это, я собиралась на тренировку. Мизантропия мизантропией, но спортом заниматься надо. Овца была ещё утром предупреждена, что в районе шести я ухожу. Но в районе шести раздался звонок в дверь, это была овца с бутылкой пива. «Я люблю тебя», — патетически поведала она. Тут я отчётливо поняла, что эта история закончена. Человек, заявляющий, что любит меня, но при этом не умеющий меня выслушать, подставляющий в трудных ситуациях, постоянно забывающий то, что я говорю, совершенно не понимающий меня и готовый только жрать огромными кусками моё рабочее время, — такой человек имеет шанс быть посланным мною немедленно и навсегда. Я сказала овце «до свидания» и закрыла дверь перед её мордой.

После этого овечья крыша окончательно рухнула. Раньше у Натальи была навязчивая идея: её хотят подкараулить наркоторговцы, одного из которых она якобы видела днём возле университета. Он что-то передавал в пакетике неформалу. Наталья не была уверена, что за кустами тусовался именно наркоторговец, и что в пакетике была именно трава или порошок, но это зрелище потрясло её настолько, что она стала писать об этом не только в своём дневничке, но и в чужих журналах, ссылаясь на голоса в голове, грозящие ей, свидетелю, страшной расплатой. Все отмахивались, потому что никто не воспринимал овцу всерьёз.

Благодаря мне Наталья приобрела новую навязчивую идею: я, оказывается, бросила её ради одного известного литератора и хочу её, способную рассказать правду о нашем с ним тайном романе овцу, выпасти и жестоко избить.

Моё благородство заслуживало похвалы: зная овцеадрес, я, тем не менее, не пасла её. Но разве могла она, мелочная, подлая и насквозь лживая скотина, оценить мои положительные качества?

Не буду описывать все её абсурдные выходки подробно, для этого необходимо, хм, отдельное художественное произведение. Например, овца начала обзванивать наших общих знакомых, интересуясь, с кем я сейчас встречаюсь, когда приду домой и жива ли вообще.

— Как мне от неё избавиться? — спросила я у одной из своих бывших, с которой мы остались друзьями. — Надо бы вежливо: она — тонкая, ранимая, это самое, блядь.

— Просто пошли её в ад.

— Так я и посылаю прямым текстом. Продолжает не понимать.

— Просто скажи ей, что влюблена в кого-то, может, тогда отстанет.

— Да. Других серьёзных причин для ухода от неё она не воспринимает в упор.

Пришлось позвонить Наталье и так и сказать, не называя ничьих имён. Овца не поверила. Я предложила остаться друзьями, хотя больше всего в тот момент мне хотелось стать врачом-психиатром, чтобы иметь законное право запереть её в лечебнице. «Мы — не друзья, — гордо ответила овца, — мы — никто».

Девушки посоветовали мне позвонить директору учреждения, в котором Наталья работает, и рассказать, что именно она пишет в сети, и ссылки оставить. А то директор не в курсе, что за существо ошивается под сводами заведения.

Я ответила, что это невеликодушно и неблагородно.

Через некоторое время пьеса абсурда приобрела свое логическое продолжение. Наталья написала мне: «Я знаю, что ты обманываешь меня с этим человеком. Ведь он хочет, чтобы ты была его, а мы были друзьями. Не выйдет. Это не чушь, я всё знаю. Напиши правду о ваших отношениях в ЖЖ».

Тогда мы с ним были строго на «вы», по имени-отчеству и сто лет не виделись. Это был один из последних людей, в которого я могла влюбиться: если мне действительно нравится мужчина, то это либо мягкий человек, умеющий создавать комфорт, либо асоциальный тип со странностями, а наш культуртрегер не был ни тем, ни другим. Не понять это, пообщавшись со мной на протяжении долгого времени, может только идиот. Даже овца, кажется, понимала, но специально провоцировала: надо же ей было как-то разнообразить свою жизнёнку. Я узнала от общих знакомых, что раньше она была безответно влюблена в него. Объединить пославших тебя на хуй людей в некую метафизическую пару, творящую ложь и беззаконие, — прелестный ход, психиатры бы оценили.

Прошлой зимой мне приснилось, как мы с этим культуртрегером и светловолосой девушкой, похожей на мою библиотекаршу — но её черты расплываются, и я не могу понять, она ли это, — сидим за светлым прямоугольным столом в читальном зале. Такое чувство, что там нет никого, кроме нас. Мы листаем новый литературный журнал, который постепенно превращается в старую толстую хрестоматию в чёрной обложке, с порванными и плохо склеенными выпадающими страницами.

Наталья сказала, что это к любовному треугольнику.

Я поинтересовалась, почему овца считает, что я её обманываю, какой в этом смысл, ведь я, во-первых, давным-давно послала её, а во-вторых, это несколько не в моём стиле.

«Ты дала ему слово и дрожишь за его репутацию», — ответила моя Офелия.