Из Черниговской губернии

— А что Богъ дастъ.

— Господа, что ль кормятъ?

— Мы не господскіе.

— Какіе же?

— Мы удѣльные.

— Да вѣдь надо что-нибудь ѣсть; дома хозяинъ больной, хлѣба не добудетъ.

— Я работаю.

— И всю семью кормишь?

— Чего не заработаю, міръ подаетъ.

— Что же ты, по міру ходишь?

— А что сдѣлаешь? Придется ѣсть нечего, — нужда заставитъ и по міру идти.

— И сынишка твой ходитъ по міру?

— Изъ лѣсу въ поборъ не пускала! какъ то рѣшительно отвѣчала баба.

— Отчего же?

— Я сама то пойду, такъ дѣтямъ про то не скажу; чтобъ дѣти про это и не знали.

— Отчего же?

— Привыкнетъ христарадничать съ измалку, — работать то и не заставишь послѣ.

— Дѣло, родная!

— Какъ не дѣло, родимый!.. Ну, прощай, родимый! Спасибо тебѣ за путь, за дорогу!

— Спасибо и тебѣ.

Женщина пошла на деревню, а я присѣлъ у колодезя, гдѣ уже сидѣло нѣсколько человѣкъ прохожихъ изъ за Трубчевска, возвращавшихся съ лѣсныхъ работъ домой на рабочую пору, и богомольцевъ изъ Челнскаго монастыря.

— Что, братцы, спросилъ я, поздоровавшись:- можно здѣсь у кого пообѣдать?

— Ну, нѣтъ, братъ, отвѣчали мнѣ:- здѣсь въ Любовно не пообѣдаешь — негдѣ.

— Отчего же?

— А для того: хлѣба ни у кого нѣтъ.

— И не покупаютъ?

— Купила то нѣтъ; а то для чего нельзя? былобъ куплю — былъ бы и хлѣбъ.

— Народъ что ли ужъ очень бѣденъ?

— Куда жъ богатъ! Нашъ братъ мужикъ завсягды деньгами скитается; объ деньгахъ мы и не толкуемъ; стало быть бѣденъ, коли и хлѣба корки нѣтъ,

Изъ Любовна я повернулъ влѣво и зашелъ въ Хотяиновѣ въ одну избу. Изба стояла на некрытомъ дворѣ; противъ избы, аршинахъ въ пяти, стоялъ амбаръ, соединенный съ избой развалившимся навѣсомъ. Избушка была худенькая, маленькая: не болѣе 6–7 аршинъ въ свѣту, т. е. отъ одной стѣны до другой, и безъ сѣнецъ. Когда я вошелъ, пожилая женщина что-то наливала въ деревянную чашку для мальчика лѣтъ трехъ.

— Здравствуй, хозяйка!

— Здорово, родимый!

— Можно у васъ отдохнуть?

— Отдохни, кормилецъ! Видишь, какая жара стоитъ. Объ эту пору куда пойдешь?

— Ну, хозяюшка, дай пожалуйста напиться.

— Изволь, родимый, испей водицы; вода холодная, только что съ колодезя принесла. Да ты не пей такъ-то воды: на жару это не хорошо, говорила привѣтливая хозяйка: — на жару выпьешь чистой водицы — жажду не утолишь, жажда пуще возьметъ; а ты возьми кусочекъ хлѣбца, пожуй, да водицей и запей.

— Дай же мнѣ кусочекъ хлѣба, попросилъ я хозяйку, когда она мнѣ поднесла ковшикъ воды.

— Да у меня хлѣба ни крошки нѣту! отвѣчала, съ самымъ веселымъ взглядомъ и улыбкой, моя хозяйка.

— Какъ нѣтъ?

— Да ни крошечки!

— Чѣмъ же вы питаетесь?

— А на, попробуй! сказала она, подвигая ко мнѣ чашку, изъ которой ѣлъ мальчикъ.

Я попробовалъ: что-то жидкое, пряное, безвкусное, травянистое.

— Что кто такое? спросилъ я.

— Каша, кормилецъ.

— Изъ чего ее варила?

— А пойдешь въ поле, ржи натрешь да и сваришь: рожь-то не дозрѣла, такъ теперь на кашу на день натрешь, тѣмъ и кормишься… Если бъ посолить хоша, то скуснѣй была бъ, а то соли-то нѣтъ; а безъ соли скусу того въ кашѣ не будетъ.

— И молока нѣтъ?

— У насъ на деревнѣ не сыщешь ни у кого: падежъ былъ — всѣхъ коровъ повычистило.

— Плохо жъ вы, родная, живете.

— Э, кормилецъ! У людей и того нѣтъ. Есть, что и хуже насъ грѣшныхъ живутъ.

— А развѣ есть?

— Какъ не быть!

— Да гдѣ же?

— Возьми хоть а — скихъ: тѣ еще куды хуже васъ, бѣдные, мучаются!

— Чѣмъ же вы лучше живете?

— У насъ хоть лошадка есть; все работать можно; а работать будешь — и хлѣбъ, Богъ дастъ, будетъ, а тѣ — безлошадники, на половину лошадей нѣтъ: какъ имъ справляться? имъ по-вѣкъ справиться нельзя.

— Сходи, хозяюшка, перебилъ я хозяйку, подавая ей мелочи около рубля серебромъ, — сходи купи хлѣба, поѣдимъ.

— Да у насъ столько не купишь печенаго хлѣба, сказала хозяйка, взглянувъ на деньги.

— Все равно, ты муки купи, да хлѣбовъ напеки.

— Да тебѣ какъ же ждать?

— Я послѣ зайду, тогда и поѣмъ, отвѣчалъ я, выходя изъ избы.

Послѣ неудачной попытки пообѣдать въ Хотяиновѣ, я пошелъ къ Бугаевкѣ, дорогой пустынной, то лѣсомъ, то полемъ. И для кого такая широкая дорога между Трубчевскомъ и Погаромъ (въ 30 саженъ) я никакъ догадаться не могу. По дорогѣ изъ Бугаевки я видѣлъ одного только мужика, вышедшаго съ проселка.

— Куда ждешь? спросилъ я.

— Да бѣда надо мной такая стряслась, что одинъ только Богъ святой знаетъ, какъ бѣду эту и разхлебать будетъ… Горе такое…

— Какое горе?

— Какъ другъ, не горе? Лошадь пропала!

— Давно пропала?

— Да ужъ третій день бѣгаю, спрашиваю; да гдѣ ее съищешь! Звать, совсѣмъ въ чистую пропала.

— Хорошая лошадь?

— Хороша ли, дурна, все свой животъ?… А вору какая же воля брать дурную? Воръ, разумѣется, выбираетъ, что ни самую лучшую изъ всего табуна.

— Откуда жъ у тебя увели лошадь?

— Со двора проклятый свелъ. Стали мы ужинать; поужинали, хотѣли въ ночное ѣхать, а тутъ хвать — лошади нѣтъ! Кинулся туда, сюда, — нѣтъ, какъ нѣтъ!.. И ума не приложу, что съ головушкою горькою своей дѣлать.

— Жаль мнѣ тебя, братъ, а помочь, самъ знаешь, помочь этому дѣлу не могу.

— Куда помочь!

— Часто у васъ лошадей крадутъ?

— Какъ не часто!.. Только и послышишь: то такъ тройку свели, то такъ пару; недѣли не будетъ, какъ около насъ никакъ ужъ лошадей семь свели.

— За одинъ разъ?

— Нѣтъ, нонче сведутъ у меня, завтра у тебя… Такъ обидѣли, такъ обидѣли…

— Скоро хватились, какъ же вы не догнали вора? спросилъ я.

— А какъ его догонишь? Загонитъ ее въ лѣсъ, тамъ его, вора-то, и не найдешь.

— Услышишь: лошадь заржетъ…

— И лошадь у вора никогда не заржетъ…

— Не заржетъ?

— Не заржетъ. Воръ привяжетъ къ хвосту камень; хочетъ лошадь заржать, надо лошади хвостъ поднять, а въ хвосту камень; лошадь вспомнитъ про камень и не заржетъ.

Отъ Хотяинова или Хотьяиновки до Бутаевки нѣтъ ни одной деревни; только версты за двѣ стоитъ въ лѣсу небольшой хуторъ. Выйдя изъ этого лѣсу, вы сейчасъ же переходите въ Черниговскую губернію. Здѣсь мѣсто вышло пуповиной и передъ вами открывается великолѣпный ландшафтъ: поле, склоняясь въ лѣвую сторону, мѣстами примыкаетъ къ рощамъ, а мѣстами теряется за горизонтомъ; едва верстъ за десять виднѣется Погаръ; вправо у самой опушки нѣсколько крестовъ. Ужъ не могилы-ли несчастныхъ корчемщиковъ?

Въ Бугаевкѣ первый шинокъ, стало быть вольница, стаю быть и Maлороссія началась. Сколько разъ мнѣ ни случаюсь въѣзжать въ Малороссію, я замѣчалъ всегда шинокъ почти на самой границѣ и въ этомъ шинкѣ народу вездѣ труба нетолченая!.. Кто ѣдетъ въ Малороссію — встрѣчу справляетъ съ вольницей; кто выѣзжаетъ въ Россію — прощается съ шинкахъ, съ хорошей вольной водкой. Великороссіяне, живущіе часто за десять верстъ отъ границы, тоже часто заходятъ погулять въ шинокъ. Вѣдь шинокъ не то, что кабакъ. Въ кабакѣ, кромѣ водки, можно найти только прошлогодніе калачи, бублики и изрѣдка ржавую селедку. Да и самъ цѣловальникъ не похожъ на хозяина: у цѣловальника за-частую и хозяйства никакого нѣтъ, и весь домъ не домъ, а одинъ кабакъ. Въ шинкѣ для кабака собственно отведено небольшое мѣсто, а въ остальномъ домѣ вы найдете мѣсто и отдохнуть, и закусить вамъ подадутъ.

Такъ и въ Бугаевкѣ мнѣ, по постному положенію, подали луку съ квасомъ. Хмѣльнаго народу, по обыкновенію, въ шинкѣ было много, и все бабы: однѣ шли съ богомолья изъ Челнскаго монастыря, другія пришли съ какихъ-то крестинъ — доканчивать крестины… Костюмъ былъ на всѣхъ одинъ, но говоръ слышался и южнорусскій и сѣверный, и, какъ сѣверный говоръ сбивался на южный, такъ и въ южномъ много слышалось сѣвернаго. Во многихъ кучкахъ запѣвали пѣсни или совсѣмъ малороссійскія, или хотя и русскія, но большею частію на малороссійскій ладъ. Малороссійскіе напѣвы, впрочемъ, слышатся довольно далеко отъ границы Малдороссіи: я слыхалъ эти напѣвы въ Малоархангельскомъ, Мценскомъ уѣздахъ Орловской губерніи и даже въ Новосильскомъ Тульской губерніи; а въ Кокоревкѣ, за сорокъ верстъ отъ Трубчевска къ Дмитровкѣ, гдѣ мнѣ случилось быть на свадьбѣ, я не слыхалъ ни одного напѣва свадебной пѣсни сѣверно-русскаго: всѣ южные.