Страница 17 из 137
Привыкли и к тому, что в случае необходимости можно рассчитывать на помощь совсем незнакомых людей и знать, что в беде не бросят. Как-то в начале ноября ходили мы с братом по каким-то делам в Ненинку, за 10 километров от нашей деревни, и были застигнуты бураном. Ткнулись в первую же попавшуюся избу, и нас приютили, обсушили, обогрели, накормили и уложили спать без всяких лишних расспросов. Буран за окном объяснял все. Приходилось знакомиться с жизнью, значительно отличающейся от ленинградской».
Москвичка Нина Брюсова была эвакуирована из столицы в небольшой город Сарапул в Удмуртии. Вот как написала она о жизни в приютившем ее городе: «Последнее время в эвакуации я работала в контрольно-учетном бюро города, это такая организация, куда сдавались талоны на проданные за день продукты и промтовары. Все население делилось по категориям снабжения — рабочие, служащие, неработающие и дети до 12 лет. Взрослый человек, рабочий получал 800 граммов хлеба в день, иждивенец — 400. Судить о том, много это или мало, сможешь только тогда, когда сам поживешь по такой норме, да когда в доме при этом — никаких запасов. Потерять карточку — значит остаться голодным на месяц. В КУБе (так для краткости называли контрольно-учетное бюро) было занято 12 контролеров, и мы еле-еле успевали к полуночи принять все сумки с талонами от директоров магазинов. Трудились все, не поднимая головы. Иногда рабочий день заканчивался далеко за полночь. А ночью еще мог позвонить дежурный из отдела госбезопасности. Спросить: все ли в порядке? Контроль за расходованием продуктов был строжайший».
К концу 1942 года в важнейших областях оборонной промышленности доля подростков и женщин среди рабочих составляла 59–69 %, а на предприятиях легкой промышленности 82–84 %. Часто возвращались на предприятия ушедшие до войны на пенсию рабочие.
Все население страны было разделено на четыре категории — рабочие, служащие, иждивенцы и дети до 12 лет. К первой категории относились рабочие и служащие предприятий оборонной, угольной, нефтяной, химической промышленности. В день им полагалось от 800 г до 1 кг 200 г хлеба. Во вторую категорию входили рабочие и служащие остальных отраслей. Их хлебный паек составлял в основном 500 г. Помимо него промышленным рабочим полагалось ежемесячно 1,8–2,0 кг мяса, 400–600 г жиров, 600 г крупы и макарон.
Кроме людей свободных на оборону страны активно работали «простые советские заключенные». Они не только производили значительное количество боеприпасов, обмундирования и обуви, но и выпускали такие необходимые для жизнеобеспечения действующей армии вещи, как котелки, армейские термосы, пищевые котлы, полевые кухни, формы для выпечки хлеба и т. д.
Для заключенных ГУЛАГа в 1942 году были установлены новые нормы питания, которые, со всеми введенными для передовиков производства дополнительными пайками, по калорийности были ниже без того не богатых довоенных. О чем было указано в докладе о работе Главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД СССР за годы Великой Отечественной войны представленном народному комиссару внутренних дел СССР Лаврентию Берия. Зэки попросту голодали.
Рядом с официальными заключенными трудились полуофициальные — трудармейцы. Ни в одном из документов времен Великой Отечественной такого наименования, как трудармия, не встречается, однако в народе оно ходило широко (очевидно, по аналогии с Гражданской войной, когда трудармии, точнее, «революционные армии труда», существовали в действительности). Во время же войны 1941–45 годов трудармейцами называли тех, кто был мобилизован для выполнения трудовой повинности. Основным костяком трудармии были депортированные из Поволжья за Урал немцы, однако часто попадали в нее не только они, но и люди других национальностей, в том числе русские, которые не были призваны по тем или иным причинам в Красную армию, но сочтены пригодными для работы на оборону. Немцев же после выхода в свет в 1942 году правительственного Постановления «О порядке использования немцев-переселенцев призывного возраста от 17 до 50 лет» стали брать в нее практически поголовно, мобилизуя через военкоматы.
Всего во время войны в трудармии работали порядка полумиллиона российских немцев. Они принимали участие в строительстве новых заводов за Уралом и железных дорог, работали на шахтах, лесоповалах и т. д. Привлекали в трудармию и женщин-немок. Поначалу кроме тех, у кого имелись дети до трех лет, а в 1943 стали призывать и их.
О том, как кормили трудармейцев, можно узнать со слов Бориса Раушенбаха, мобилизованного на принудительные работы в марте 1942-го и трудившегося в «Стройотряде № 18–74» ТагилЛАГа НКВД СССР:
«Столовая. Там стояли столы, каждый подходил к раздаче и получал порцию баланды или каши — в общем, что полагалось, — в свою посудину. У каждого что-то было, какие-то котелки. У одного была миска, и он этим очень гордился.
Минимальная пайка хлеба была 400 г, максимальная — даже 900 г. Но большие пайки выдавались только за крупное перевыполнение норм. ИТР (инженерно-технический работник), который не мог ничего перевыполнять, получал 600–700 граммов. Хлеб был очень мокрый. Но все такой ели, и мы тоже. Мы одно время даже пытались (потом прекратили из-за сильного голода) откладывать пайку на завтра, чтобы хлеб подсох немного и приобрел нормальный вид. Но мы эту затею бросили, съедали сразу. Иногда, когда давали кашу, добавлялся маленький черпачок растительного масла. Странное масло — льняное или еще какое-то.
Раз в месяц давали сахар и кофе, но не настоящий, а ячмень поджаренный. Сахара было с полстакана или чуть больше. Мы его ссыпали в кофе, смешивали, получалась такая рыжая, очень сладкая конфета. И мы их сжира-ли. Кофе нам тоже давали мало. Раз в месяц мы могли делать такую штуку. Это было такое пиршество!»
Как и в Ленинграде, имелось и в других городах очень небольшое число людей, «умеющих жить» и просто имеющих доступ к обособленным «кормушкам», таким, какие были открыты в ноябре 1941 года в Москве. Тогда секретным решением Московского горсовета в каждом районе города были созданы столовые с контингентом не более 100 человек каждая для питания без карточек. В месяц на каждого питающегося выделялось: 3 кг мяса, 2 — колбасы, 1 — ветчины, 1,5 — свежей осетрины или севрюги, 0,5 — кетовой икры, 1 — сыра, 1 — сливочного масла, 1,5 кг сахара, овощи и сухофрукты.
О том, вкусно ли кормили в таких столовых, их посетители тогда особо не распространялись, не говорили они об этом и позже. По крайней мере мне таких воспоминаний обнаружить не удалось. А вот бывшая в то время работницей Бийского оборонного завода № 479 Вера Текутьева о питании на производстве вспоминала кратко:
«Питались по талонам в столовой, где в основном варили суп из соевого жмыха, да чуть картошки добавляли. Хлеба выдавали по 800 граммов на человека».
Здесь нужно сказать, что и хлеб, и другие продукты люди по карточкам получали не просто так, за них нужно было заплатить по фиксированной госцене, а деньги в то время имелись не у каждого. Жительница Барнаула Мария Чернышова вспоминала, что «на всю нашу большую семью мы получали по карточкам в день булку хлеба. Одну ее часть продавали на вокзале (по цене черного рынка. — Авт.), чтобы выкупить хлеб на следующий день».
Валентина Шашкова:
«Хлебные карточки берегли как зеницу ока, больше жизни. Да и можно ли было выжить, лишившись этой ценной бумажки? Хорошо помню тот случай, когда домой пришла заплаканная сестра. Ей была поручена покупка хлеба, а в очереди у нее украли карточки. Сестре тогда было семь или восемь лет. Узнав о пропаже, рыдала уже вся семья.
Как выжили мы в то время без хлеба, не знаю, но были еще настолько малы, что не понимали настоящего смысла потери и все время просили у мамы хлеба.
Случалось, что в магазин долго не привозили хлеб. И снова слезы, мольбы: «Мама, дай нам хлебушка!». А самый младший братишка, захлебываясь слезами, причитал: «Мама, хлеба хочу, дай, пожалуйста! Не дашь хлебушка, на фронт уйду!» Мы, ребятишки, плача, уговаривали его не ходить на войну, и мама плакала вместе с нами»