Вопрос

Хозяйствомъ его въ то время управляла пожилая нѣмка, рекомендованная Анной Степановной. Но эту нѣмку онъ почти не видалъ. Лучшими его друзьями были теперь кормилица и старая няня, взятая тоже по рекомендаціи Анны Степановны.

Эти двѣ женщины ходили за Машей, любили Машу и между ними и бариномъ не могло не установиться близости, такъ какъ интересы у всѣхъ ихъ были общіе. И кормилица, и няня теперь души не чаяли въ баринѣ. Проснется онъ утромъ и звонитъ, а черезъ нѣсколько секундъ ужъ слышитъ за дверью старушечій голосъ:

— Вотъ и нашъ папочка проснулись… а Машенька давно дожидается… Постучи, матушка, въ дверь ручкой, скажи: папочка, можно къ вамъ?

— Можно, няня, можно, давайте ее сюда!

Толстая маленькая старушка съ огромной бородавкой возлѣ носа, вноситъ Машу, которая подпрыгиваетъ у нея на рукахъ, барабанитъ ее по круглому животу крохотными пухленькими ножками и, вытянувъ впередъ рученку съ отставленнымъ указательнымъ пальчикомъ, усиленно и напряженно хочетъ что-то сказать, что-то объяснить очень интересное и важное:

— А… а… а!.. бу… за!..

— А у насъ, скажи, папочка, зубочекъ новый за ночь вышелъ! — радостно говоритъ няня.

— Гдѣ? гдѣ? Покажите!

Онъ беретъ на руки Машу, цѣлуетъ ее, хочетъ разжать ей ротикъ. Но она не дается, ежится, хитро такъ смотритъ.

XIV

Время шло. Кормилица жила уже въ деревнѣ и являлась разъ въ годъ навѣстить барина и свою барышню. Она являлась съ загрубѣлымъ, обвѣтреннымъ, быстро старѣвшимъ лицомъ, приносила съ собою запахъ деревенской избы и неизмѣнный гостннецъ — полотняный мѣшечекъ съ калеными орѣхами. Матвѣевъ встрѣчалъ се какъ родную, любимую сестру, троекратно крѣпко цѣловался съ нею, разспрашивалъ ее обо всемь и, въ свою очередь, разсказывалъ ей «все», такъ какъ его «все» заключалось въ Машѣ. Передъ отъѣздомъ въ деревню кормилица входила къ нему въ шушунѣ, съ головою, обвязанной большимъ клѣтчатымъ платкомъ, и, низко кланяясь, говорила:

— Прощенья просимъ, батюшка баринъ… за хлѣбъ, за соль… пошли вамъ Царица небесная здоровья, Машеньку, чтобъ ростить да на нее радоваться, на золото наше ненаглядное…

Матвѣевъ не зналъ, какъ и одарить кормилицу. Она и любила-то барина да Машеньку за то, что каждый разъ получала то на поправку избенки, то на покупку коровки, но все-же любила. И Матвѣевъ бывалъ всегда растроганъ, видя, какъ при прощаньи съ Машей, она всегда утираетъ рукавомъ слезы.

Старая няня заболѣла, ее свезли въ больницу, и она тамъ умерла. Теперь въ домѣ хозяйничала и всѣмъ управляла Настасья Петровна, старая дѣвица, какая-то очень дальняя родственница покойной Маши, а къ пятилѣтней уже дѣвочкѣ была приставлена для французскаго языка молодая швейцарка, Жюли.

Эта Жюли была здоровая, веселая и краснощекая дѣвушка, съ карими глазками и умильнымъ ротикомъ, слагавшимся въ сердечко. Какъ разъ передъ тѣмъ, какъ она явилась «на пробу», докторъ, постоянно слѣдившій за здоровьемъ Маши, доказывала Матвѣеву, что при ребенкѣ непремѣнно должно быть здоровое и молодое существо. Этотъ докторъ, изъ молодыхъ, «слѣдилъ за наукой», имѣлъ свои теоріи, каждый годъ ѣздилъ за-границу и даже участвовалъ во французскихъ и нѣмецкихъ медицинскихъ изданіяхъ. Онъ увѣрялъ, что дѣти необыкновенно воспріимчивы и что атмосфера пожилого, а ужъ тѣмъ болѣе нездороваго человѣка очень вредно на нихъ дѣйствуетъ. Онъ привелъ множество примѣровъ, подтверждающихъ его мнѣніе, и закончилъ такъ:

— Да, не можетъ быть никакого сомнѣнія въ томъ, что, при постоянномъ, непосредственномъ общеніи между людьми происходитъ невидимый, но существенный обмѣнъ: старый, истощенный организмъ поглощаетъ силу молодого, здороваго организма и, кромѣ того, передастъ ему свои немощи. Недаромъ, когда царь Давидъ впалъ въ старость и одряхлѣлъ, рядомъ съ нимъ клали молодыхъ и здоровыхъ дѣвушекъ, эманаціи которыхъ придавали старцу силу и поддерживали жизнь его…

Этотъ примѣръ царя Давида окончательно убѣдилъ Матвѣева и, когда онъ увидѣлъ дышавшую здоровьемъ Жюли, съ ея розовыми щеками и умильнымъ ротикомъ, изъ котораго выглядывали повременамъ бѣлые крѣпкіе зубы, онъ сразу рѣшилъ, что она должна остаться, что ея «атмосфера» не только не повредитъ Машѣ, но, навѣрное, будетъ для нея здоровой.

Настасья Петровна хотѣла-было что-то возразить противъ этого рѣшенія; но только смутилась и ничего не сказала.

Жюли оказалась не дѣвушка, а золото. Она внесла въ домъ веселье, пѣсни, забавы. Маша такъ къ ней и прильнула, и не прошло мѣсяца, какъ ужъ очень мило начинала болтать по-французски.

Жюли была уроженка кантона Во, дѣвицы котораго извѣстны во всей Швейцаріи нѣжностью и слабостью своего сердца. Онѣ всегда влюблены — иначе быть не могутъ. Почувствовавъ влюбленность, онѣ не разсуждаютъ и отдаются непреодолимому влеченію сердца въ полной увѣренности, что борьба безполезна. Съ первыхъ же дней своего пребыванія въ домѣ, Жюли влюбилась въ красиваго молодого «monsieur», а интимность, неизбѣжно устанавливавшаяся между нимъ и всѣми, кто былъ близокъ къ Машѣ, только усиливала эту влюбленность.

Если-бы Матвѣевъ не былъ исключительно поглощенъ своей дѣвочкой, онъ давно замѣтилъ-бы, что Жюли сама не своя, когда онъ рядомъ съ нею и къ ней обращается, что вся она такъ и загорается румянцемъ отъ каждаго его слова и что когда она произноситъ: «monsieur», голосъ ея особенно нѣженъ, глазки опущены, а ротикъ совсѣмъ превращается въ сердечко.

«Ну, такъ я и знала… скверная дѣвчонка ужъ начинаетъ!» — повторяла себѣ въ глубокомъ негодованіи Настасья Петровна; но тутъ-же приходила къ рѣшенію, что дѣлать нечего, что «мужчины всѣ такіе» и что ей остается одно — закрывать на все глаза и ничего не видѣть. Однако, она глазъ не закрывала и жадно слѣдила за «Жюлькой».

XV

А Матвѣевъ долго ничего не замѣчалъ. Со времени кончины жены и начавшей наполнять всю его жизнь любви къ ребенку, онъ совсѣмъ не думалъ о женщинахъ, не вслѣдствіе какихъ-либо разсужденій, а просто потому, что эта мысль не приходила ему въ голову. Онъ страстно любилъ только одну женщину, и эта женщина была отнята у него въ самый разгаръ его страсти. Поэтому, въ его воспоминаніи и представленіи, любимая женщина являлась святыней. Не будь маленькой Маши, онъ, вѣроятно, сталъ-бы искать новую святыню и тосковать по ней. Но при Машѣ некогда было ему искать, некогда было тосковать вся жизнь была наполнена.

Однако, онъ былъ молодъ и жилъ такъ только потому, что не было при его образѣ жизни, соблазновъ. Теперь-же «атмосфера» Жюли непремѣнно должна была на него подѣйствовать. Онъ вдругъ сталъ замѣчать эту красивую дѣвушку и уже становился, хоть и не отдавалъ себѣ въ томъ отчета, неравнодушнымъ при ея близости.

Одинъ разъ послѣ обѣда, когда уже зажгли лампы, Жюли сидѣла съ Машей въ гостиной у стола, показывала ей картинки и объясняла ихъ. Маша внимательно, раскрывъ ротикъ, слушала и только время отъ врбмени спрашивала:

— Pourquoi est-elle mèchânto, cette vieille dame?.. А отчего она злая?.. А зачѣмъ она пришла въ большой домъ?.. А зачѣмъ въ домѣ была маленькая комната? а почему мальчикъ былъ бѣдный?..

Матвѣевъ вошелъ въ гостиную и, какъ всегда, не могъ не подойти къ Машѣ. Онъ поцѣловалъ ея русую головку, придвинулъ стулъ и сѣлъ рядомъ съ нею. Жюли подняла-было на него глаза, но сейчасъ-же и опустила ихъ. Она вся замерла и потеряла способность отвѣчать на Машины «зачѣмъ» и «почему».

У Матвѣева стучало сердце, и начинала кружиться голова. Онъ ужъ не видѣлъ Машу, видѣлъ только опущенные глаза Жюли, ея круглую пылавшую щеку, ея неровно дышавшую грудь. Онъ слѣдилъ, какъ отъ этого неровнаго дыханія едва замѣтно шевелится, чуть-чуть приподымаясь надъ линіей корсета, коричневая шерстяная ткань платья Жюли. И это скромное, поношенное платьице вдругъ стало ему необыкновенно мило. Отъ прежней Жюли, простой вульгарной дѣвушки — ничего не осталось. Все въ ней и на ней сдѣлалось прелестнымъ, соблазнительнымъ, манящимъ. И онъ зналъ, зналъ навѣрно, что одно его движеніе, одинъ взглядъ — и все это будетъ принадлежать ему.