Зеркало сновидений

— Зачем ты искал меня? — Боже, я и вопросы им задаю одинаковые! — Почему ты преследуешь меня в каждом сне?

Иронии в его голосе прибавляется:

— Я не преследую тебя. В каждом сне ты сам призывал меня, но в последний момент тебе никогда не хватало духа взглянуть мне в глаза. Что заставляло тебя искать убежища в реальности? Наверняка мой братец Гипнос рассказал тебе много нелестного об ужасном Танатосе, так? Я, дескать, чудовище, обитающее в твоём сознании и поджидающее лишь удобного момента, чтобы уничтожить тебя. Скажи, не задавал ли ты себе простой вопрос: если я живу в тебе, зачем мне тебя убивать?

Хороший вопрос; и он никогда не приходил мне в голову. Очевидно, я настолько проникся доверием к Гипносу, что даже не пытался обдумывать его слова…

— Я скажу тебе даже больше, — Танатос придвигается ближе; я больше не испытываю страха — только сильный холод. — Гипнос наверняка убеждал тебя, что лишь с его помощью ты можешь спастись от смертельной опасности, которую повсюду несу я. Но посмотри, куда он заводил тебя? Мрачный храм, где правит жестокий воин-деспот, зловещий лес, полный чудовищ… Даже вот этот город, где каждый закоулок готов поглотить тебя — это всё его творения; он — хозяин снов и создатель декораций для пьес твоих друзей.

— А ледяной дракон? А чудовища в человеческом обличье? А грозовая туча и ливень, ломающий крылья? Это, скажешь, тоже его творения?

— Джерри, я бы сказал тебе "Проснись"! — только боюсь, тогда нам снова придётся расстаться. Разве ты не помнишь, что именно благодаря этим творениям ты каждый раз находил дорогу в новый сон? Дракон открыл тебе путь к царю Бен-Хевлету, чудовища прогнали к воротам, где ждала Магдалена, ливень позволил добраться до Мэтта, до которого ты на одном крыле не долетел бы никогда… Но главное — они позволяли тебе вырваться из миров, где ты был лишь пешкой на чужой доске. Это не Гипнос спасал тебя от меня — именно я спасал тебя от Гипноса!..

— Ты гнал меня в чужие сны, скрывая дорогу к Вивиан! Если ты действительно хотел помочь, то почему заставил меня пройти столь длинным путём?

— Потому что это был единственный путь, который вёл ко мне, Джерри.

Мне кажется, что плащ Танатоса окутывается вокруг меня, пряча в своих складках. Но нет, чёрная ткань висит неподвижно; это ночная тьма всё более плотно, всё более любовно приникает ко мне. И точно так же мой разум скрывается в голосе Танатоса.

— Ты считал меня воплощением зла — но тебе я всегда желал только добра. Ты стал островком в океане снов, твёрдой землёй, на которую я смог опереться; ты оставил меня в своём сознании, не поддавшись на увещевания Гипноса; ты открыл мне дорогу в мысли других людей. Поверь, я отблагодарю тебя — и тебе придётся по вкусу моя благодарность…

— В таком случае, — я пытаюсь заставить свой голос не дрожать, — отведи меня к Вивиан.

И я словно бы вижу улыбку Танатоса, когда из-под капюшона звучит:

— Если ты действительно этого хочешь…

И одним движением Танатос сбрасывает свой чёрный плащ — но под ним пустота. Как будто бы тёмный брат Гипноса снял с плеч самого себя… и укрыл собой меня. Тяжёлая ткань обжигает ледяным прикосновением — но лишь в течение доли секунды: затем я становлюсь единым с холодом… и тьмой.

И если в других снах я был не-я, то теперь я — больше-чем-я.

Мир Мэтта наполнен темнотой, поэтому я ощущаю его полностью, как скульптор чувствует под пальцами мягкую глину. Более того, этот сон так же послушен и податлив, поскольку его создатель не позаботился тщательно продумать своё творение. Пространству и времени здесь легко придать новую форму: и то, что далеко, может оказаться лишь в двух шагах…

Как та дверь, за которой в полутёмном зале бара за столиком сидят Мэтт и Вивиан.

Страшно взглянуть на те рожи, которые окружают их со всех сторон. Бритые затылки сменяются сальными гривами и кудлатыми бородами. Руки, бугрящиеся мышцами, покрыты татуировками. Желтозубые рты орут все сразу, так что общий гвалт сливается в одно слово — да и то в высшей мере неприличное. Они ещё более отвратительны, чем та толпа, что наполняла осквернённую церковь в Гримроуд-парке; единственное отличие в том, что здесь я вижу не чудовищ, а людей.

Что в данном случае гораздо хуже.

Однако наших голубков ничуть не смущают обитатели этого злачного места. Мэтт чувствует себя, как рыба в воде, и его настроение явно передалось и Вивиан. Пока им хоть как-то удаётся слышать друг друга сквозь гомон, их не заботит ничто другое.

— И тебя по-прежнему тянет к ней? — раздаётся в моей голове голос Танатоса.

— Это не она, — медленно говорю я. — Это её отражение в зеркале сновидений Мэтта, который уверен, что всех девушек можно покорить одним и тем же путём. Настоящая Вивиан не стала бы…

В два простых слова Танатосу удаётся влить целое море сарказма:

— Ты уверен?

Но мне некогда отвечать. Я переступаю порог забегаловки, которую там обошёл бы десятой дорогой.

По океану потной человеческой плоти ходят высокие волны; массивные туши образуют постоянно меняющийся лабиринт, узенькие тропки которого не остаются на месте ни на секунду. Проскользнуть по этим тропкам, не задев никого и не оттоптав ни одной ноги — задача почти невыполнимая, требующая немало сил и времени.

Я не желаю тратить ни того, ни другого.

Складки плаща на моих плечах приходят в движение — и человеческие волны расступаются передо мной. А если говорить без излишнего пафоса, то столы, стулья и люди просто разлетаются в стороны. Крики боли и ярости совершенно не режут слух: в этом баре, куда ни на минуту не пускают тишину, они кажутся привычными и даже обыденными.

Поэтому парочка за дальним столиком едва замечает меня, когда я появляюсь перед ними. В их глазах лишь лёгкое удивление. Мэтт пытается принять благородно-суровое выражение лица; он как будто ждёт, что я попрошу разрешения потанцевать с его девушкой.

Танатос что-то шепчет мне в ухо, но я не хочу слушать. Я знаю, что сейчас может произойти всё, чего я ни пожелаю. Мэтт даже не догадывается, что парень в диковинном чёрном плаще держит в руках его судьбу. Одно движение — и табурет, на котором сидит байкер, сожрёт его и не подавится. Или, если мне захочется зрелищности, в бар вломится бронированный динозавр. А ещё я могу просто скомкать этот сон и вылепить из него свою реальность, в которой Мэтт будет плутать столько, сколько мне угодно. Плащ в нетерпении шевелится у меня на плечах, готовый превратить окружающую нас полутьму в полную тьму.

Но, не обращая внимания ни на плащ, ни на Мэтта, я уверенным движением беру за руку Вивиан и гляжу ей в лицо.

Как долго я мечтал ощутить её пальцы в своей ладони… Как я жаждал беспрепятственно смотреть в её светло-светло-серые глаза… Там, в реальности, Вивиан стала для меня кем-то вроде персонажа фильма, который нельзя посмотреть заново; я стремился ко встрече с ней, но в глубине души даже не считал это возможным. Там я привык довольствоваться памятью о ней, здесь — искажёнными отражениями в зеркалах сновидений. И теперь, когда она передо мной — почти реальная, поскольку сознание простодушного Мэтта не смогло её изменить — я даже не успеваю насладиться мигом прикосновения и взгляда…

И лишь проснувшись, я понял, что мне был отпущен только миг.

С тех пор, как я улёгся, прошло уже часа два, но сон по-прежнему не шёл. Впрочем, скажу точнее: он пытался прийти ко мне — но безуспешно. Не обращая внимания на мучительную резь в усталых глазах, я не позволял своим векам сомкнуться.

Приближалось моё последнее путешествие в чужое сознание. Моя цель была близка, как никогда, но всё же я не мог решиться протянуть к ней руку. Даже перед тем, как проникнуть в сон Мэтта — того самого Мэтта, появление которого всегда знаменовало начало кошмара — моё сердце билось не так часто. Я не мог понять самого себя: что такого ужасного может ждать меня во сне нежной девушки? Меня, прошедшего и готический лес, и лабиринты ночных улиц? Особенно теперь, когда я сам властен над кошмарами, а не они надо мной?