Избранное

4 На роскошных моторах и ночи и дни в пышных шубах матерых разъезжают они. День такого не труден — это видимый враг, тунеядец и трутень, и совсем не дурак. Как им был ненавистен Киров, знавший навек много  тягостных истин, большевик, человек. И за то, что спокоен, за улыбку твою, победитель и воин в открытом бою. Молят: — Бог, помоги нам и спаси нас, господь, самого господина и лакеев господ. — Мелким бисером вышит, бог ни слова в ответ, — может, просто не слышит, может, господа нет. Что за гадкая свора? Живут — благодать, — от банкира до вора рукою подать. Так и ползают тучей, забывши покой… Был, товарищи, случай забавный такой. Случай тот достоверен, проверен давно, — рассказать вам намерен про свиданье одно. 5 По равнине пурга порошит пушисто… Сидит баба-яга в гостях у фашиста. У фашиста рога, видимость свитая, а у бабы нога, нога костяная. Злая ночь на носу, и с лицом сварливым ест фашист колбасу, запивает пивом. И красив, и не стар, он сидит, у бабы кипятится навар из могильной жабы. И у бабы наряд — одета по-вдовьи, и они говорят о средневековье. Поднялась, тяжела, зашептала слабо: — Я в России жила, — заявила баба, — и глупа, и темна, и могилы тише, и солому она стелет на крыши. Ночью ходит во двор, покрытая тенью, и не ест помидор по предубежденью. В кровь избита жена, праздники, сивуха, волостной старшина восклицает: «В ухо!» Сыро, словно в гробу, я же, мой коханый, вылетала в трубу на метле поганой. Под небесным огнем, молодой и храброй, как бы зверем-конем, управляю шваброй. Покидала кровать, милый, по простору я неслась танцевать на Лысую гору. Злые звезды горят, плоть лихую тешим, две недели подряд танцевала с лешим… — И захныкала в нос много слов соседних… — Хорошо! — произнес мрачный собеседник. Голова из огня высунула жало. — Все боялись меня, — баба продолжала, — каждый русский — мой вассал, темнота, бессилье. Гоголь про меня писал, Николай Васильевич. — Собеседник встал, как тьма, крик подобен лаю: — Про писателей, кума, вовсе не желаю… — Баба, слезы лия, сразу стала красной… — Про писателей я, собственно, напрасно. Ах, Иванова ночь!.. Хорошо в России, не губить и помочь все меня просили. Золотое бытье, молодое тело… Ой, как время мое быстро пролетело. Дни мои далеки — в том краю раскосом всюду большевики кроют хаты тесом. Ни вина, ни плетей… Леший — медведь мой, нынче даже детей не пугают ведьмой. Где прилечь? Где присесть, бесова невеста? У тебя, может, есть безработной место? — И захныкала в нос много слов соседних, — Я убью, — произнес мрачный собеседник, — я меча не хочу, речь скажу на тему, как топор наточу, свастику надену. Нам не надо ума, мы — средневековье, оставайся, кума… За твое здоровье! * * * Я писал не в бреду — я не шизофреник, — даже в Дантовом аду не считал ступенек. Не фантазии запас — злые тени эти, только сказка для вас, взрослые дети. Я устало дышу, и перо сломалось… Прочитайте — прошу, подумайте малость. 6 До чего разозлила господина беда! Он лакеям трусливо говорит: «Господа… ждали многие годы, что-то делать пора. Вот пока на расходы, так сказать, серебра». Говорит — привечает, жаден, злобен, поган, и оружье вручает системы «наган». Угостил у стола их (он окупит расход). Господин Николаев в гостях у господ. Господин Николаев может сделать один все, чего пожелает его господин. К револьверу-железу идет, как в бреду… Прикажите — зарежу, убью, украду… Буду преданным другом и вашим слугой, вечно к вашим услугам, золотой, дорогой. План уже разработан совсем, почитай… Вы желаете? Вот он, прошу прочитать. Как сильней и ретивей побеждать и творить, на партийном активе будет он говорить. Как поход новый начат, про Советский Союз… Только… (Поняли.) …значит, не расскажет, боюсь. Мы подходим к решенью смелее, смелей, — Киров будет мишенью для пули моей… И мерцает похожий на роскошь уют… Он встает. Из прихожей пальто подают. Лихорадка и злоба, потом торжество — оттопырены оба кармана его. И на каждой ступеньке бьют по ногам — в левом потные деньги, а в правом — наган.